Петля (Инспектор Лосев - 2) - Аркадий Адамов

- А чего дальше-то? - тупо смотрит на меня Федька. - Чего он вам там... нес?

- Например, куда вы потом поехали, когда распили бутылку, вы это помните?

Я нарочно пропускаю пока эпизод на стройплощадке. Потом я вернусь к нему. А сейчас этот эпизод может его сковать, как в тот раз Ивана. Мне же важно, чтобы Федор разговорился. И дальше ничего опасного для него ведь не произошло. Дальше, я полагаю, он может рассказывать спокойно.

- Куда поехали? - рассеянно переспрашивает Федька. - Шут его знает, куда мы поехали. Помню я, что ли.

- Ну-ну. Надо вспомнить, Федор, - говорю я и со значением добавляю: Чем быстрее вы вспомните, тем быстрее мы окончим этот неприятный разговор.

Я жду от Федьки ответной реакции на эти слова. У него вот-вот должна мелькнуть в голове сумасшедшая мысль, что его взяли не за убийство, что его взяли случайно или по другому, явно пустяковому поводу, а скорей всего, просто как свидетеля, и отпустят, как только он удовлетворит любопытство этого долговязого дурня-оперативника.

Но Федька медлит. Ох как тяжело ворочаются ржавые шестеренки у него в мозгу! Он морщит лоб, трет его грязными до черноты пальцами и, кажется, вполне искренне стремится вспомнить тот злополучный вечер. Но такая напряженная мыслительная работа, да еще в момент, когда он так ошарашен внезапным арестом, дается ему ох как трудно.

- Вышли, значит... - бормочет он, устремив взгляд в пространство. - И поехали... Куда же мы поехали?.. Домой, что ли?.. Хм...

- Нет. Не домой, - строго поправляю я его.

- Ну да... - продолжает бормотать Федька. - Ну да... не домой... Чего я там потерял?.. К Ивану... Не-ет... Ему домой дорога заказана...

- Это почему же?

- А! - пренебрежительно машет рукой Федька. - Жинка от него знаешь как гуляет? Ого! Я б не знаю чего ей сделал. А он, малахольный, только доченьку свою ненаглядную, - тон у Федьки становится до невозможности язвительным, в деревню, видишь, отвез, к бабке. А та - ха-ха-ха! - слепая. Понял? И так из милости у колхоза живет.

- Пока сынок в Москве пьянствует, - не выдерживаю я.

- А он, может, и пьянствует оттого, что переживает, - хмыкает Федька. Ты почем знаешь?

- Слепой матери от этого не легче.

- А он ей деньгу шлет. Сам видел.

- Ну ладно. - Я решаю вернуть его к прерванному разговору: - Значит, домой к Ивану вы в тот вечер не поехали, так?

- Так...

- Куда же вы поехали?

- Куда поехали?.. На железку, что ли? - задумчиво произносит Федька и с силой скребет затылок. - Чего подкинуть...

- Вот это уже вероятнее, - киваю я.

- Ну, факт. Туда и махнули, - с облегчением констатирует Федька. - Куда же еще...

И вдруг останавливает на мне какой-то странно-задумчивый взгляд. Словно вид мой ему вдруг что-то напомнил или на что-то натолкнул, и он сейчас пытается сообразить и уловить это "что-то".

Новый поворот Федькиных мыслей меня слегка озадачивает. Я его пока что не могу понять.

- На железную дорогу? - переспрашиваю я. - Вагоны, что ли, там грузить собирались?

- Ага, - охотно подтверждает Федька. - Чего придется.

- Ну, и что в тот раз грузили, не помните?

- В тот раз-то? Да разве упомнишь.

- А где?

- Где? Это мы помним. На Казанке - вот где.

Федька заметно оживляется. Тяжкая работа мысли начинает, видимо, давать кое-какие плоды. Взгляд его уже осмыслен и даже хитроват. Если это связано с новым поворотом в его мыслях, то плохо, ибо я все еще не могу этот поворот уловить и понять. Впрочем, возможно, что и нет никакого поворота, а формируется, складывается та самая сумасшедшая мысль, которую я жду? Это вполне возможно; это даже скорей всего именно так, успокаиваю я себя.

- Не вагон-ресторан грузили? - спрашиваю я на всякий случай.

- Во-во! Точно. Его.

Федька так легко ухватывается за эти слова, что я понимаю: нет, не помнит он, действительно, кажется, не помнит, что они делали в ту ночь, и только изо всех сил хочет мне угодить. И это вполне соответствует той сумасшедшей мысли о случайном или пустяковом поводе для его ареста, которая, по моим расчетам, должна была прийти ему в голову. Значит, мой расчет оправдывается? Однако окончательный вывод я делать пока боюсь.

- И часто их грузите? - спрашиваю я.

- Да как придется.

- Знакомые директора-то там есть?

- Ага, есть, - все так же охотно откликается Федька. - Чего не быть? Небось который год там пашем.

- Ну кто, например? Назовите.

Я же прекрасно помню: вагон-ресторан Горбачева приписан к Казанскому узлу. И он, между прочим, как раз в ту ночь грузился там. Может быть такое совпадение или нет?

- Кто знакомый там? - переспрашивает Федька и вновь погружается в тягостную задумчивость, сосредоточенно хмуря белесые брови. - Ну, вот Борис Григорьевич. Во мужик! Завсегда рабочую душу понимает. Потом еще Сурен Арменакович... - с удовольствием и значением перечисляет Федька, словно эти солидные знакомства и его самого должны поднять в моих глазах. - Ну, еще кто?.. Еще Зиночка... - И поспешно поправляется: - Зинаида Герасимовна.

- Что, симпатичная? - усмехаюсь я.

- Ну-у! Очень даже, - подыгрывая мне, расплывается Федька. - Но только ее... ни-ни! Свой хахаль имеется... Э-эх! - вдруг изумленно восклицает он. Да у нее же в ту ночь и грузили! Чтоб мне с места не сойти, у нее!

- И поднесла она вам под конец-то? - интересуюсь я.

- Само собой, - самодовольно подтверждает Федька. - Никуда не денешься. Посидели малость.

Это уже похоже на правду. Выходит, Федор все же вспомнил ту ночь. И довольно охотно, между прочим, вспомнил. Значит, ничего опасного для него та ночь, видимо, не представляет. Ну что, в самом деле, произошло? Грузили себе мирно тот вагон-ресторан, потом так же мирно выпивали у его директора, Зинаиды Герасимовны.

И я про себя решаю, что проверить все это будет нетрудно в случае чего. Стоит только установить эту Зинаиду Герасимовну. А повидаться с ней и все проверить, пожалуй, придется. Так, для собственного, знаете, спокойствия, чтобы больше к этому не возвращаться. Хотя я и не сомневаюсь, что факты тут подтвердятся.

Что ж, теперь можно отступить чуточку назад и попробовать вернуть Федьку к другим воспоминаниям.

- Все точно, Федор, - удовлетворенно констатирую я. - Все так и было.

- А чего мне врать-то? - басит он в ответ, тоже довольный таким оборотом разговора.

- И в самом деле, - соглашаюсь я. - Теперь нам надо еще только один момент вспомнить. Иван вот говорит, что когда вы в тот вечер после продмага ту первую бутылку тяпнули, то для этого дела на какую-то стройку зашли. Так?

И опять я вдруг ловлю на себе этот напряженный и непонятный Федькин взгляд. Только сейчас в нем, мне кажется, уже не колебания, не раздумья, а какое-то принятое решение, причем рискованное, даже отчаянное решение. Так мне кажется, во всяком случае.

- На стройку зашли. Точно, - медленно произносит Федька, не сводя с меня настороженного взгляда.

- Иван даже запомнил там вагончик у ворот, зеленый такой.

- Вагончик?.. Для рабочих, что ли?.. - Федька на минуту задумывается. Был такой... Из него еще парень вышел, глядел на нас.

- Правильно, - киваю я. - И он вас видел. А вы, значит, на стройку зашли. На улице пить не стали. Так ведь?

Федька как-то обреченно кивает головой:

- Ну точно. Зашли.

- А дальше вы уж сами рассказывайте, Федор, - предлагаю я. - Это лучше всего, пожалуй, будет.

Если бы кто-нибудь знал, как трудно мне дается этот спокойный, невозмутимый, порой даже сочувственный тон в разговоре с этим человеком, с убийцей Гриши Воловича, с подонком и негодяем, который в душе сейчас смеется надо мной и уверен, что завоевал мое доверие, что благополучно выскочит отсюда, ибо я интересуюсь сущими пустяками по сравнению с тем, что лежит у него на совести, и крови на его руках я не вижу. Животный страх так же быстро сменился в нем тупой, животной уверенностью в спасении.

- Рассказывать?.. - медленно, словно колеблясь, переспрашивает Федька и вдруг с силой швыряет свою кепку на пол, а стул под ним жалобно крякает и, кажется, готов вот-вот рассыпаться. - Эх, мать честная! Рассказывать, да?! азартно восклицает Федька и смотрит на меня отчаянными глазами. - А сколько мне отломится за такое дело, а, начальник?

- Ты давай рассказывай, - еле сдерживая волнение, говорю я, незаметно для самого себя переходя на "ты", как, впрочем, давно уже сделал сам Федька.

- Чистосердечное признание зачтется? - деловито осведомляется он. Свистеть не буду.

- Зачтется.

- Ну, тогда пиши, начальник. Пиши, - тон у Федьки торжественный и великодушный. - На признанку иду. Понял? Значит, так дело было... - Он на секунду умолкает, сосредоточивается, на узком, грязном лбу появляются глубокие складки, взгляд уходит куда-то в пространство. - Значит, так... медленно повторяет он и поднимает с пола свою кепку, кладет на колено. Зашли мы, значит, в те ворота. Темень там, хоть глаз выколи. Ванька говорит: "Не пойдем дальше. Давай здесь". Ну, мы к заборчику, значит, и прислонились. У меня в кармане, как сейчас помню, огурчики и полбатона. Достаю, значит. Иван по бутылке шибанул, пробка - фьють! Ну, хлебнули. Закусили. О том о сем толкуем. И тут, понимаешь, вдруг крик: "А-а!" Короткий такой. Бабий. Я аж вздрогнул. "Слыхал?" - спрашиваю. А Иван говорит: "Слыхал". Я говорю: "Оттеда орала". Со двора, значит. Из темноты. Куда мы идти не схотели. "А чего там?" - это, значит, Иван спрашивает. А я говорю: "Сейчас поглядим. Может, кто бабу там придавил?" А Иван, говорит: "Тебе-то что? Свидетелем стать хочешь?" Я говорю: "Еще чего. Интересно знать. Вот и все". - "Давай подождем, - говорит Иван, - он все одно через ворота назад пойдет, мужик-то". Ну, мы еще, значит, по разику хлебнули и ждем. Никого нету. Еще ждем. Обратно никого. Уж мы и выпили до донышка. "Пошли, говорю, посмотрим". А Иван говорит: "Иди, если охота. А я, говорит, покойников не люблю". Ну, а мне все же взглянуть охота. И пошел. Вроде уж и видеть в темноте стал. Взобрался, значит. Гляжу: яма. Глубины страшной, аж дна не видно. Приладился так и сяк. Опять гляжу. Внизу вроде что-то лежит на камнях. Позвал Ивана. А сам давай вниз спускаться...