Заклинатель - Фиона Хиггинс

— Так я и знал, что из этого ничего путного не выйдет!

— Знал?! Да это вообще была твоя затея!

— Что?!

Разумеется, дело кончилось дракой, а мне оставалось лишь ждать, пока они угомонятся. Братья тузили друг друга так долго, что казалось, это не кончится никогда. Был даже момент, когда они налетели на мой сундук, так что отъехал к стене. Они постоянно использовали всякие грязные уловки. Драли друг друга за волосы, били ниже пояса и, конечно же, яростно трясли один другого. В тот самый момент, когда мне показалось, что вот-вот дойдет до кровопролития, мать наконец разняла их, отвесив каждому по изрядной затрещине. Затем вся троица покинула комнату — несолоно хлебавши, но так ничему и не научившись.

Я еще долго лежал в сундуке, не в силах пошевелиться от страха, что хозяева возвратятся. Когда же наконец я набрался храбрости и вылез из сундука, я тотчас же как ошпаренный выскочил вон из дома и взлетел по железным ступенькам, как камень, пущенный из пращи. Всю дорогу до Кальмарного проезда я бежал не останавливаясь. Вся эта история меня очень расстроила — и к тому же ничего не дала для решения загадки.

ГЛАВА 30

Будь осторожен в желаниях

На следующий вечер Пин опять оказался перед дверью Юноны. Ветер снаружи доносил смех веселящейся толпы: на замерзшей реке шли гулянья. «Что ж, какое-никакое, а все-таки преимущество, — с горечью подумал Пин. — По крайней мере, мороз сковал реку и в кои-то веки она не воняет!» Мальчик уже вполне оправился от недавних приключений — и общеизвестных (спасения от рук Серебряного Яблока), и не ведомых никому (сидения в сундуке с бельем).

Он постучался, но ответа не последовало. Дверь оказалась слегка приоткрыта, и Пин осторожно заглянул внутрь. Он был почти уверен, что Юнона прилегла отдохнуть и задремала, но, войдя в комнату, сразу же понял: она пуста. Даже огонь в камине не горел. Впрочем, в воздухе все еще носился знакомый аромат, и Пин глубоко вдохнул его. Очень приятный запах. Но в следующее мгновение его обоняние уловило и прочие запахи. Вдруг он понял, что очень хотел бы сейчас вдохнуть дым травяной смеси, которую Юнона обычно жжет перед сном. Из-под кровати, как нарочно, выглядывал уголок заветного чемоданчика.

— Нет-нет, нельзя этого делать, — пробормотал он. — Хотя, с другой стороны, из-за одного раза она наверняка не рассердится.

Опустившись на колени, Пин вытащил чемоданчик, каждое мгновение ожидая, что вот-вот откроется дверь и в комнату войдет Юнона. Приоткрыв крышку, он пробежался взглядом по мешочкам с разнообразными душистыми травами, по горшочкам с загадочными снадобьями и притираниями, которые были аккуратно разложены и расставлены по своим местам. Так, теперь нужно разобраться, где что. Сколько раз мальчик видел, как Юнона растирает сухие травы пестиком в ступке, однако теперь память словно отшибло. Можно было бы, конечно, определить по запаху, но, по правде сказать, чемодан был так полон разнообразных ароматов, что даже у Пина голова шла кругом. Из матерчатого кармашка в одном из торцов торчал тот самый флакон грушевидной формы, уже почти пустой. Мальчику стало любопытно, он вытащил пробку, поднес бутылку к носу — и тут же повалился на бок от изумительного, но невыносимо густого запаха.

Некоторое время он так и лежал на полу, глядя в потолок пустыми глазами. Казалось, комната то сжимается, то расширяется; самые мелкие детали виделись Пину как будто бы сквозь увеличительное стекло. В верхнем углу комнаты, где стена упиралась в потолок, — хотя Пину казалось, что его отделяют от этого места лишь несколько дюймов, — он увидел бурого паучка посреди серебряной паутины. В следующее мгновение произошло нечто уж совершенно поразительное. Паук стал вдруг яростно раскачиваться из стороны в сторону, так что вся паутина завертелась, как мельничные крылья. Пин смотрел до тех пор, пока не закружилась голова, а затем отвел взгляд.

Едва соображая, что делает, Пин снова заткнул бутылку пробкой, засунул обратно в чемоданчик и затолкал его под кровать. Мальчик встал на ноги, но оказалось, что все тело его онемело, руки и ноги не слушались. Он с трудом доковылял до двери, вполз по лестнице на чердак и ввалился в свою каморку. Последние силы ушли на то, чтобы добраться до кровати, но влезть на нее он уже не смог. Пин потряс головой, стараясь сосредоточиться, но последнее, что он запомнил, — это вспышка яркого света, озарившая комнатушку. Потом свет рассыпался на тысячу мелких осколков, и, ослепленный ливнем из белых лучей, Пин рухнул на пол и остался лежать, подергиваясь, улыбаясь — и постепенно цепенея.

Возле двери кто-то стоял. Пин понимал, где находится, но все равно был растерян: слишком уж яркий свет сбивал его с толку. Ведь не может же быть, чтобы сквозь запорошенное снегом окно вдруг пробились солнечные лучи? Мальчик сел на полу, поднес руки к лицу, защищая от света глаза, и сердце у него в груди запрыгало, словно испуганная птичка. На верхней ступени лестницы, в ярком сиянии, стояла какая-то темная фигура; тень ее разлилась по полу чернильным пятном.

— Кто это? — спросил Пин и удивился, не сразу узнав собственный голос.

Человек сделал шаг вперед.

— Ты что же, не узнаешь меня? — был ответ. — Не узнаешь собственного отца?

Пин ахнул и почувствовал, как грудь ему словно сдавили тиски. Он дышал тяжело и прерывисто, голова кружилась; мальчик привстал, но его шатало из стороны в сторону, и, не в силах удержать равновесие, он сел на кровать.

— Отец? Это и вправду ты?

К горлу невольно подкатил плотный комок, рыдания готовы были прорваться наружу, и Пин тяжело, с усилием сглотнул. Он жадно вперился в лицо гостя, но никак не мог разглядеть его.

— Выйди на свет, — попросил Пин. — Я не вижу тебя.

Человек медленно подошел ближе. Так и есть. Это и вправду отец. Он вернулся. Лицо мальчика озарила улыбка, он радостно протянул руки. Он кинулся навстречу отцу; ему показалось, будто ноги его даже не касаются земли. Он подпрыгнул — и сильные руки подхватили его, сжали в объятиях.

— Я уж думал, что никогда больше тебя не увижу, — сказал Пин.

Отец опустил его на пол и отстранил, чтобы как следует рассмотреть.

— А ты вырос!

— Прошло всего лишь два месяца. Не думаю, чтобы я успел сильно измениться. Ты вот такой же, как был.

Истинная правда. Оскар Карпью выглядел в точности так, как и в вечер своего исчезновения. На нем была та же поношенная одежда, лицо так же небрито. У мальчика на языке вертелись сотни вопросов — они отталкивали друг друга, спотыкались и путались.