Виа Долороза - Сергей Парфёнов

И Маген, чуть улыбаясь, выжидательно посмотрел бы на Сосновского.

Все это Маген, конечно, мог бы сказать… Но! Ничего этого он говорить не будет… Нет, не будет… Не скажет он и том, что нотариус с Бермудских островов Джефри Гуден, зарегистрировавший его офшорную фирму умер за два месяца до этого, и о том, что Генри Делеван и Ричард Гриффитс, владельцы фирмы, которых Сосновский никогда не видел, но тем не менее выдавшие ему доверенность на её управление, не проходят по спискам социального страхования, и этого он тоже не скажет. Не скажет, что все его счета за границей могут быть в любой момент арестованы – не случайно ведь всё оформлялось через фирму "Серебряный бор", которая находится она на улице Сретенка…

Не скажет, просто потому что Борис Моисеевич находится на своем месте. На том месте, которое ему отвели в этой игре, и он вдохновенно играет ту роль, которую ему поручено играть… Поэтому не нужна Магену на самом деле подпись на этом документе – гораздо важнее, чтобы Борис Моисеевич продолжал делать, то что он сейчас делает, – делать спокойно, без шараханий и метаний, не боясь, что богатство, которое столь неожиданно упало ему в руки, вдруг исчезнет. Потому, что чем больше в этой стране, таких, как Борис Сосновский, тем меньше будет современных танков у арабских диктаторов, обосновавшихся рядом с границами Израиля, тем меньше будет взрывов на улице израильских городов, тем меньше будет выстрелов из "калашниковых" в дозоры израильских солдат. Вот именно поэтому Маген ничего ему не скажет… Все это за несколько мгновений пронеслось у Якова Магена в голове. Он еще раз взглянул на Бориса Моисеевича, затем просто убрал листки в свой дипломат, словно давая понять, что не собирается загонять Сосновского в угол.

– Хорошо, Борис Моисеевич, – произнес он спокойно, замечая, как Сосновский сразу обмякает, словно сдувшийся шарик. – Я думаю, в течение недели мы этот вопрос решим… Я позвоню вам сам… У вас есть телефон в офисе? Хорошо… Решение будет окончательным и обсуждать мы его с вами не будем… При положительном решении вы всё так же обращаетесь в "Альгемайнен дойче банк" и получаете там свой кредит… Да, и кстати… Вот ещё, что, Борис Моисеевич… У меня к вам будет просьба… Дело в том, что Самуил Яковлевич достаточно известный человек в московской общине, так, что вы поддерживайте с ним связь… И постарайтесь играть в ней более-менее заметную роль, договорились? Самуил Яковлевич, хоть и несколько своеобразный человек, но, думаю, вам будет интересно с ним общаться…

Потом Борис Моисеевич сидел на небольшой кухне, где на стене что-то негромко говорило дешевое трехпрограммное радио, а на столе стояли красивые чашки в цветастых блюдечках… Чашки были новые, из тонкого дорогого фарфора и смотрелись немного странно при общей скромности квартиры. "Подарок, наверное",– глядя на них, почему-то подумал Борис Моисеевич. Посредине старого стола в стеклянной вазочке была выложена свежеиспеченная маца, рядом с ней была поставлена пиала с яблочным джемом. Около плиты, несмотря на теплый летний день, в теплой вязанной кофте и коричневом домашнем платье стояла маленькая женщина, чьи пышные, слегка вьющиеся волосы были собраны сзади в неопрятный, выбивающийся в разные стороны, пучок…

"Эсфирь Давидовна…",– представил супругу Самуил Яковлевич.

Господин Маген к этому времени уже ушел. Самое странное, что супруга Самуила Яковлевича называла его как-то совсем домашнему – Яков Романович. Это было столь необычно, что Борис Моисеевич невольно поразился, – он почему-то никак не мог себе представить, что господин Маген может иметь отчество, которое к тому же будет звучать столь буднично.

Перед тем как уйти господин Маген попросил:

– Самуил Яковлевич, пусть Борис Моисеевич тут ещё побудет, не возражаете? А то, знаете ли, перестройка – перестройкой, но пусть лучше все думают, что с Борисом Моисеевичем я познакомился у вас… Хорошо?

– Хорошо, хорошо, – растерянно затряс седой шевелюрой Самуил Яковлевич. Проводив господина Магена до двери, он шаркающей походкой вернулся обратно и, подозрительно скосив взгляд на Бориса Сосновского, поинтересовался осторожно:

– Простите, а если не секрет, то чем вы занимались, до того, как начали торговать автомобилями?

– Ничего секретного… – с добродушной улыбкой, ответил Борис Моисеевич, стараясь, чтобы его ответ прозвучал, как можно более откровеннее и убедительней. – По специальности я математик… Точнее занимался теорией математического анализа… Имею несколько научных трудов… Издавался в Германии и США…

Самуил Яковлевич облегченно вздохнул и тлеющий уголек настороженности исчез в его глазах.

– О, гармония цифр! – воскликнул он успокоено. – Понимаю! И научные звания какие-нибудь имеете?

– Доктор математических наук…

– Н-да! В какое непростое время мы живем! Математик занимается продажей автомашин… Какая метаморфоза! Фирочка, ты слышишь? – Самуил Яковлевич обернулся к супруге, словно призывая ее в свидетели. – Борис Моисеевич, оказывается, у нас известный ученый!

С подобревшим видом он взял со стола большой фарфоровый чайник, и принялся разливать ароматный чай по чашкам. Чай у него закапал на стол. Эсфирь Давидовна отобрала чайник у супруга и заявила строго:

– Моня… Дай я всё сделаю…

Она стала разливать чай по чашкам сама. Самуил Яковлевич безропотно подчинился супруге, но тут же заговорщески наклонился к Борис Моисеевичу и произнес шепотом:

– Подождите! У меня есть одна вещица, которая должно быть вас заинтересует… – он хитро улыбнулся и добавил. – Лобачевский… Издание прошлого века… Сейчас принесу…

Громко шлепая тапочками по полу он направился в комнату, а через несколько минут вернулся, держа в руках книгу в темно-коричневом потертом переплете.

– Вот она! – благоговейно сказал он и осторожно передал книгу Сосновскому. – Теперь мало кто знает, что теория Лобачевского в прошлом веке – это приблизительно то же, что и теория относительности Эйнштейна в веке двадцатом…

Борис Моисеевич осторожно взял книгу в руки и стал ее рассматривать. Позолоченные буквы на коленкоровой обложке почти истерлись и теперь лишь едва угадывались по тусклому тиснению. Борис Моисеевич, положил книгу на ладонь, аккуратно открыл ее и начал листать пожелтевшие хрупкие страницы.

– Только, пожалуйста, аккуратнее, – с трепетом в голосе произнес Самуил Яковлевич.

Борис Моисеевич молча кивнул. Текст в книге был старый, с буквами "ять", "ижицей", на некоторых листах были изображены треугольники, прямые, кое-где на полях остались бледные коричневые пятна. Листы давно сморщились от попавшей на них некогда влаги.

– И эту книгу я достал знаете где? – спросил Самуил Яковлевич с каким-то нервным воодушевлением. – На пункте сбора макулатуры! Нда-с… Представляете, выменял на пачку "Беломора"! И ведь не только её… Чуть ли не треть моих книг – это книги, которые их хозяева выбросили или сдали в макулатуру! Нет, вы представьте себе, сдавать в макулатуру Имануила Канта или Лессинга, чтобы получить какого-нибудь там Флеминга или Чейза? Это Готхольда Эфаима Лессинга, основоположника немецкой классической литературы! Да эту книжку мог держать в руках современник Фридриха Великого, Фонвизина, Державина! И такое богатство сдавать на вес! Кощунство! Нет… Я вам даже больше скажу… Преступление! Нда-с! К сожалению, чем больше я живу, тем больше убеждаюсь, что люди не ценят, то что имеют! И это, знаете ли, не только к книгам относится… Вы думаете мы плохо живем, потому что стало трудно достать колбасу в магазине? Не-ет! Я вам так скажу, я уже старый человек и многое видел, – мы уже забыли, что такое жить плохо! Нда-с! Люди, которые могут себе позволить сдавать в макулатуру такие книги, живут роскошно, я вам скажу, просто роскошно!

И Самуил Яковлевич так яростно затряс своей седой волнистой гривой, что очки на носу у него возмущенно запрыгали.

Последующие несколько дней Борис Сосновский ждал… Нет, он не сидел без дела – он успел заказать на заводе новую партию автомашин, договаривался о продаже автомобилей, налаживал связи. Начал организовывать несколько автомагазинов в столице. И все же он ждал… Это подспудное, ноющее чувство тяготило его на протяжении нескольких дней… Он ждал… Ждал этого звонка, который раздался в офисе ровно через неделю, после того, как он встретился у Самуила Яковлевича с господином Магеном.

– Добрый день, Борис Моисеевич – услышал он в трубке знакомый голос Якова Магена. – Ваш вопрос решен… Можете обращаться за кредитом…

Сосновский сглотнул подступивший к горлу комок и почувствовал, как громко колотится внутри сердце, отдаваясь гулкими ударами в голове и груди. Казалось, эти удары звучат подобно колоколу и слышны даже на другом конце телефона, а из глубины сознания медленно, как вода в шлюзе, но все более и более уверенно, заполняя его счастливым и радостным зудом, поднималось: получилось! Получилось! Значит теперь можно было начать реализовывать свой план, который он придумал неделю назад! Борис Моисеевич ещё несколько секунд держал трубку около уха, в которой раздавались только короткие гудки, а затем, стараясь справиться с волнением, набрал номер директора автозавода: