Замок братьев Сенарега - Анатолий Коган

Тогда Орхан и увидел: армия осман вовсе не непобедима. Даже мечтая о сладостном рае мусульман, мгновенно принимающем павшего газия, османы, устрашенные, отступали, увидев страшный лик смерти. Султан Мухаммед, однако, снова и снова посылал своих воинов на приступ.

Хаким Орхан теперь усердно трудился у амбразур, извлекая из тел защитников стрелы, делая перевязки, отдавая приказания своим помощницам — монахиням. Но рев гигантской битвы то и дело властно привлекал бывалого воина к бойнице — взглянуть на происходящее. Орхан видел, как гибнут сотнями и тысячами мужи его народа у стен, как топчут их тела, бросаясь вперед, новые орды нападающих. Там умирали его товарищи, столько раз вместе с ним рубившиеся в иных сражениях, гибли не в сече — в бойне, протянувшейся кругом на целых пятнадцать миль. И шах — заде, скрежеща зубами, мешая слезы с едким потом, заливавшим лицо, возвращался к своим раненым, грекам и франкам, стараясь не видеть, не слышать всего, что творилось внизу.

Отбит пятый шквал приступа, шестой. Но редкая цепь обороняющихся истаяла почти совсем. И здесь, над вратами Романа, тоже падают люди от стрел и пуль, летящих с высокой осадной башни. Османы стали умнее: не подводя эти чудовища слишком близко, дабы их не достали греческим огнем, они посадили на вершины подвижных веж лучших стрелков и поражают оттуда защитников Константинополя. Вот, схватившись за грудь, упал гигант серб — один из телохранителей императора. Вот отшатнулся от бойницы, выпустив из рук арбалет, Орханов знакомец, зограф Критобул; шах — заде подхватил в объятия молодого художника, но остекленевшие глаза грека сказали ясно, что лекарь тому уже не нужен. Вот разразился проклятиями Джустиньяни — тяжелый дротик из арбалета пробил генуэзцу руку. Орхан отвел его в сторону, перевязал.

— Опасности нет, мой Джованни, — заверил он франка. — Сухожилья не задеты, и я остановил кровь.

— Спасибо, принц, — молвил кондотьер. — Но я все равно ухожу из города.

— Подумай, что говоришь! — уставился на него Орхан. — Ведь ты начальник всей обороны столицы! Базилей вверил тебе жизнь и честь!

— Разве ты не видишь, высокородный мой товарищ, что все погибло? — спросил Джустиньяни.

— Но ты дал царю клятву!

— Защищать город, но не умереть в нем, — сказал кондотьер. — Взгляни вокруг — Константинополь просто уже некому защищать, проклятые греки не хотят сражаться. Уходи со мною, принц, — добавил Джованни Лонго. — Тебе нельзя попадаться в руки султану. Переправимся в Перу, пока еще возможно. Там ждет меня корабль.

Орхан покачал головой. Он не верил более франку, не пожелавшему до конца держать слово рыцаря.

Шах — заде видел, как Джустиньяни подошел к императору, как оба воина долго и горячо спорили. Потом генуэзец, вместе с кучкой уцелевших наемников, торопливо спустился со стены и затерялся в одном из переулков, выходивших к укреплениям.

И сразу, словно то был сигнал, многие тысячи турецких глоток испустили рев, исполненный свирепого торжества. Ворота святого Романа еще держались. Но вдали и вблизи, в нескольких местах, девятый вал великого приступа перехлестнул многовековые. константинопольские стены. Густые потоки осман потекли вдоль зубцов, сметая последних защитников. Орхан увидел, как османы распахнули другие ворота, слева — Маландийские, справа — Харисийские, на дороге к Адрианополю, и главные силы осаждающих хлынули в город. Толпы турок бежали уже к Романовым воротам, чтобы раскрыть их перед черным конем падишаха.

— Вам тоже пора уходить, принц Орхан, — сказал, подойдя, забрызганный кровью последний кесарь Рума. — Пробирайтесь немедля в Галату и уезжайте оттуда, покуда вас не узнали. Франки много дали бы, поверьте, чтобы сделать султану такой подарок.

— А вы, государь?

— Свою судьбу я встречу здесь, — молвил базилей. — Прощайте, принц осман, вы были нам добрым другом.

Базилей отстегнул и сбросил к ногам пурпурное корзно[73], надвинул на глаза стальной шлем. Теперь императора можно было узнать только по двуглавым орлам, вышитым золотом на голенищах его сапог: такие могли носить лишь сам кесарь и его семья. Базилей, подняв меч, сбежал по лестницам вниз. За ним последовали самые верные — Кантакузены — братья, Феофил Палеолог, оставшиеся генуэзцы Леонардо и Мануэле, горстка телохранителей.

12

Константинополь был обречен.

«Надо уходить», — подумал Орхан.

Орхан не успел оглянуться, как врата и стены города — кесаря стали тылом сражения. Великое войско Мухаммеда, ворвавшись в столицу, устремилось дальше, добивая всех, кто еще противился, врываясь в хижины и дворцы. Отовсюду доносились крики участников великой драмы — торжествующие и яростные, отчаянные и жалобные. Крики мужей и жен, дев и юношей, детей и старцев. Враг вошел в огромный общий дом ромеев, враг переступал порог каждой семьи.

Шах — заде, затаясь вместе с верным слугой в глубокой нише, где еще недавно перевязывал воинов, с содроганием смотрел, как все далее от стен откатывается вал позора и крови. Напрасно ромеи с опозданием брались за меч, метали на турок черепицы и камни с крыш, защищались в домах. Напрасно другие, рухнув в пыль, молили о пощаде. Волны крови залили древние улицы, просторные площади, уютные дворики Константинополя. Крови тех, кто еще вчера были здесь хозяевами и слепо верили, что кроткий Иисус, простерши длань из — за облаков, заступится за них. Набожные ромеи искали его защиты в церквах. Но агаряне взламывали тяжелые двери церквей и убивали, насиловали, вязали новоявленных рабов в их оскверненных храмах. Волна ужасов отступала в глубь Константинополя. И крики из сотен тысяч уст в ушах Орхана и его спутников вскоре слились в единый огромный, раздирающий душу предсмертный стон. Это стенал, испуская тысячелетний дух, преданный своими людьми и миром исполинский город святого Константина.

Надо было уходить, — Орхан это понимал. Но долго еще не мог сдвинуться с места, прикованный зрелищем небывалого бедствия.

Потом шах — заде пробирался глухими улочками, сквозь покинутые дома, обходя очаги грабежа, затаиваясь в углублениях разбитых ворот и дверей. Пока, обманутый тишиной, не вошел в небольшой, затененный виноградом двор. Орхан увидел незабываемое: перед нагим телом простертой без сознания матери дюжий янычар в остервенении топтал годовалое дитя. Орхан, прянув к изуверу, не ждавшему нападения, по самую рукоять погрузил в его живот свою саблю. Из дома выбежали другие янычары, началась сеча. Орхану удалось оторваться от врагов и уйти, перепрыгивая стены иных дворов, прячась снова в тени подворотен. Но спутник его, татарин, остался на месте. Спасая господина, слуга пал, пронзенный саблями рассвирепевших турок, уложив перед тем двоих.

Так пришлось сыну великого Мурада все — таки обнажить против сородичей и единоверцев честный свой клинок.

Дорогу к гавани повсюду преграждала резня. И Орхан не увидел уже, как переполненные, едва не тонущие под тяжестью беженцев христианские галеи тяжело отплывают от причалов, как моряки отталкивают баграми от бортов сотни отчаявшихся, не попавших на суда людей. Шах — заде не увидел также последнего боя перед собором святой Софии, где пал базилей Константин. И взятия храма, в котором, теснясь внизу и на хорах, искали спасения многие тысячи жителей.

13

Мухаммед, по обычаю, отдал Константинополь на разграбление войску на три дня. И османы на совесть грабили, насиловали, убивали. Лили кровь, правда, все реже, упившись ею вволю, помня о барыше. Люди города стали ценностью, ясырем; веревки у победителей скоро кончились, и людей вязали кушаками, платками, уздечками, ремнями конской сбруи, снятыми с голов и размотанными для того тюрбанами, полотенцами и занавесами из награбленного добра. Женщин привязывали друг к другу косами. Все, чем можно было связать человека, шло в дело в те страшные часы, и всего того не хватало. Толпы связанных — добыча полков, отрядов, пашей и беков — ждали своей участи, сидя на земле на площадях, в разграбленных церквах, во дворах, в уцелевших дворцовых залах. Впоследствии всех отправили на продажу на рынки Анатолии и Леванта, в Адрианополь, Сирию, Египет, на острова. Лишь немногих, имевших богатую родню в иных краях, оставили ждать выкупа.

Но были дома, над которыми султан простер руку Защиты. У ворот их стояла стража. Эти жилища принадлежали богатым, известным самому падишаху вождям партии османофилов. Этих трогать было запрещено — до решения султана.

Орхан, не чая уже спасения, в изнеможении прислонился к стене в одном из переулков Константинополя; спереди и сзади звенело оружие, слышались шаги. Шах — заде готовился уже дорого отдать свою жизнь, когда в стене отворилась не замеченная им до того калитка и чья — то рука втащила его в большой, ухоженный сад.