История Флоренции (Книги 1-4) - Николо Макиавелли

Однако сторонники подготовки к войне возобладали над теми, кто никак не хотел нарушать мира. Назначили совет Десяти,[420] началась вербовка наемных войск, установили новые налоги, которые наибольшей тяжестью своей пали не на богатых граждан, а на неимущих, и вследствие этого в городе раздавались беспрерывные жалобы. Все проклинали честолюбие и стяжательство знати; их обвиняли в возбуждении ненужной войны только ради удовлетворения своей алчности и стремления властвовать над простым народом, угнетая его.

До открытого разрыва с герцогом еще не дошло, но все его действия внушали подозрение, тем более, что легат Болоньи, побаиваясь Антонио Бентивольо,[421] проживавшего изгнанником в Кастельболоньезе, попросил у Филиппо вооруженной поддержки, и герцог послал в этот город войска, которые, находясь поблизости от флорентийских владений, вызывали страх у правительства республики. Но окончательно напугал всех, давая полное основание для подготовки к войне, захват герцогом Форли. Владетель этого города Джорджо Орделаффи, умирая, назначил герцога Филиппо опекуном своего сына Тебальдо. Хотя вдове[422] его такой опекун показался весьма подозрительным и она отправила сына к своему отцу Лодовико Алидози, владетелю Имолы, народ Форли принудил ее выполнить завещание мужа и передать сына на попечение герцога. Дабы отвлечь от себя подозрения и получше скрыть свои истинные замыслы, Филиппо убедил маркиза Феррарского послать Гвидо Торелло в качестве своего представителя с войсками захватить бразды правления в Форли. Так город этот и попал под власть герцога. Когда об этом, а также о присутствии войск герцога в Болонье стало известно во Флоренции, гораздо легче оказалось принять решение о войне, хотя против него были еще очень многие, а Джованни Медичи открыто осуждал его. Он говорил, что даже с полной уверенностью во враждебных намерениях герцога лучше дожидаться его нападения, чем выступать первым, ибо в таком случае военные действия флорентийцев будут вполне оправданы в глазах других итальянских правительств, как сторонников герцога, так и наших; что помощи против герцога на стороне просить будет гораздо легче, если его захватнические замыслы станут для всех очевидны; и, наконец, что свои собственные интересы защищаешь всегда гораздо мужественнее и упорнее, чем чужие. Ему отвечали, что гораздо лучше идти на врага, чем ждать его у себя, что военное счастье чаще улыбается нападающим, чем обороняющимся, и что если затраты на наступательную войну во вражеских пределах значительнее, то потери и ущерб гораздо меньше, чем если война ведется на своей территории. Последняя точка зрения возобладала, и постановлено было, что совет Десяти должен принять все меры для того, чтобы вырвать Форли из рук герцога.

Видя, что флорентийцы намерены завладеть тем, что он решил защищать, Филиппо отбросил всякую щепетильность и послал Аньоло делла Пергола с сильным отрядом против Имолы, чтобы владетель ее вынужден был заботиться о самозащите и не думать о делах опекунства над внуком. Когда Аньоло подошел к Имоле, флорентийские войска были еще в Модильяне. Стояли большие холода, вода в городском рву замерзла. Враг, воспользовавшись этим, ухитрился ночью ворваться в город, Лодовико был взят в плен и отправлен в Милан. Флорентийцы, видя, что Имола захвачена и вообще война началась, двинулись на Форли и осадили город, взяв его со всех сторон в кольцо. Чтобы воспрепятствовать войскам герцога соединиться и оказать помощь гарнизону Форли, флорентийцы подкупили графа Альбериго,[423] который из владения своего, Дзагонары, ежедневно совершал набеги на занятую неприятелем местность до самых ворот Имолы. Видя, что наши войска, осаждающие Форли, занимают весьма прочные позиции, и ему не так-то легко будет оказать помощь этому городу, Аньоло делла Пергола решил совершить нападение на Дзагонару, рассудив, что флорентийцы не захотят потерять это место и двинуться на помощь Дзагонаре, что заставит их снять осаду с Форли и принять бой в невыгодных для себя условиях. Войска герцога принудили Альбериго пойти на переговоры, приведшие к соглашению, по которому Альбериго обязывался сдать Дзагонару, если в течение двух недель флорентийцы не окажут ему помощи. Когда об этой неприятности узнали во флорентийском лагере и в городе, решено было не допустить, чтобы врагу далась такая победа, но в результате он одержал еще большую. Войска, осаждавшие Форли, сняли осаду и направились на помощь Дзагонаре, но, войдя в соприкосновение с неприятелем, потерпели поражение не столько благодаря доблести своих противников, сколько из-за непогоды.[424] Ибо наши люди, после тяжелого перехода под дождем и по вязкой грязи, встретились со свежими неприятельскими войсками и, конечно, были разбиты. Однако же в этом разгроме, весть о котором распространилась по всей Италии, погибли только Лодовико Обицци[425] с двумя сородичами, каковые упали со своих коней и захлебнулись грязью.

Известие о таком поражении повергло в скорбь всю Флоренцию, особенно же грандов, настаивавших на войне: они оказались обезоруженными, без союзников, и с одной стороны им грозил победоносный враг, а с другой негодующий народ, который поносил их на площадях, жалуясь на тяготы, от которых он страдал ради бессмысленно начатой войны. "Ну что, - говорили все, - нагнали они на врага страх своим советом Десяти? Помогли они Форли, вырвали его из лап герцога? Теперь-то и вскрылось, чего они хотели и куда гнули: не защищать свободу - она им враг, - а увеличить свое собственное могущество, которое господь бог ныне справедливо принизил. И разве они ввергли наш город только в эту беду? Затевались и другие подобные войны, например с королем Владиславом. У кого они станут теперь просить помощи? У папы Мартина, которого они оскорбили, чтобы подольститься к Браччо? У королевы Джованны, которой пришлось искать защиты у короля Арагонского, потому что они бросили ее?". К этому добавлялось еще и все то, что обычно говорит разгневанный народ. Тогда Синьория рассудила, что надо ей собрать уважаемых граждан, которые успокоили бы народ разумными речами.[426] Старший сын мессера Мазо Альбицци, мессер Ринальдо, который и по своим личным заслугам, и по памяти своего отца мог притязать на самые высшие должности в государстве, обратился к народу с длинной речью, доказывая, что отнюдь не так уж разумно судить о причинах по их следствию - зачастую благие намерения не приводят к хорошему концу и, наоборот, дурные могут иметь отличный исход; что прославлять дурные намерения из-за их благоприятного конца - значит поощрять людей к заблуждениям, а это весьма пагубно для государства, ибо дурные замыслы далеко не всегда увенчиваются успехом, и что по этой же причине порицать мудрые решения, приведшие к неудаче, означает лишать граждан мужества помогать государству открытым выражением своих взглядов. Затем он стал убеждать собравшихся в необходимости вести эту войну и в том, что если бы она не была бы начата в Романье, военные действия развивались бы в Тоскане. "Раз уж господу богу угодно было, чтобы войска наши потерпели поражение, говорил он, - то, совершенно теряя мужество, мы только ухудшим дело. Бросив же вызов судьбе и постаравшись улучшить наше положение всеми имеющимися средствами, мы очень мало потеряем, а герцог ничего не приобретет от своей победы. Нечего нам страшиться новых налогов и затрат в будущем: налоги можно и должно перераспределять, а что до затрат, то они будут наверняка меньше, ибо расходы на оборону всегда не так значительны, как те, что связаны с нападением". Наконец, он призвал всех, кто слушал его, следовать примеру предков, кои никогда не теряли мужества в недоле и неизменно умели защитить себя от посягательств любых государей.

Граждане, приободренные этой речью, наняли для ведения военных действий графа Оддо, сына Браччо, и дали ему в помощники ученика Браччо Никколо Пиччинино, самого прославленного воина из тех, что сражались под его знаменем, и еще многих других кондотьеров, а также снабдили заново лошадьми часть тех всадников, которые потеряли коней в последней злосчастной битве. Кроме того, назначена была комиссия из двенадцати граждан для установления новых налогов. Члены этой комиссии, ободренные упадком духа знатных вследствие их поражения, обложили их особенно тяжко и безо всякого стеснения.[427]

Чрезмерные эти тяготы крайне оскорбили имущих граждан. Поначалу, однако, они, не желая прослыть себялюбцами, не жаловались на личную свою обиду, а осуждали этот дополнительный налог как вообще несправедливый и советовали его значительно снизить. Но замыслы их многим были ясны, и при обсуждении этого предложения в советах оно было отвергнуто. Тогда, чтобы каждый на деле ощутил тяжесть этого обложения и чтобы оно многим стало ненавистно, они стали устраивать так, что сборщики налога при его взыскании вели себя крайне жестоко, и им дано было даже право расправляться со всеми, кто будет оказывать сопротивление их вооруженной охране. Из этого воспоследовало немало печальных происшествий, в которых ряд граждан был убит или ранен. Легко было предвидеть, что партийные разногласия приведут к кровопролитию, и все благомыслящие люди стали опасаться новой погибели, ибо знатные, привыкшие к всеобщей почтительности, не желали терпеть дурного обращения, а прочие требовали, чтобы всех облагали поровну. В обстоятельствах этих многие из наиболее видных граждан стали собираться вместе и рассуждать, что необходимо им как можно скорее вновь взять в свои руки бразды правления, ибо лишь из-за их попустительства до руководства добрались простые люди и преисполнились дерзновения те, кто считался главарями толпы. После многократного обсуждения всех этих дел отдельными группами решено было собраться всем вместе, и с разрешения мессера Лоренцо Ридольфи и Франческо Джанфильяцци - оба они были членами Синьории - это общее собрание более чем семидесяти граждан произошло в церкви Сан Стефано.[428] На нем не присутствовал Джованни Медичи - либо его не пригласили, как человека подозрительного, либо сам он не пожелал прийти, не разделяя их воззрений.