Брестский мир. Ловушка Ленина для кайзеровской Германии - Ярослав Бутаков

Демократическое совещание не смогло решить вопрос о правительственной власти, позволив загнать себя в тупик юридическим крючкотворством. Сначала оно незначительным большинством голосов одобрило принцип коалиции с буржуазией. Затем были поставлены на голосование две поправки. Первая запрещала вхождение в правительственную коалицию тем элементам, которые подозревались в подготовке и поддержке корниловского мятежа. Вторая предусматривала отказ от коалиции с кадетской партией как таковой. Обе поправки прошли. Но когда та же резолюция о коалиции была поставлена на голосование с этими двумя принятыми поправками, большинство делегатов высказалось против! Демократическое совещание оказалось в процедурном тупике.

Выход из тупика был найден тут же. Совещанию предложили вотировать образование Совета Российской Республики (который чаще называли Предпарламентом) и передать ему вопрос об образовании нового правительства. Совещание приняло это решение, одобрив заодно и то, что, помимо 367 членов, избранных Совещанием, состав Предпарламента пополнится еще 150 представителями элиты, избранными от торгово-промышленного союза, университетов и союзов интеллигентных профессий. Созданный на таких основах Совет Республики быстро одобрил идею коалиции без всяких оговорок.

26 сентября был обнародован четвертый состав Временного правительства. Среди семнадцати членов последнего кабинета было по трое эсеров (считая Керенского), меньшевиков и кадетов, двое прогрессистов, один «радикальный демократ», пятеро беспартийных либералов. Таким образом, «умеренные» социалисты в правительстве были теперь, в отличие от периода июля — августа, в меньшинстве.

Керенский сумел отстоять от своих партийных коллег принцип ответственности правительства только перед Учредительным собранием. Предпарламент становился лишь законосовещательным органом при Временном правительстве, его решения не были обязательными для кабинета. Впрочем, пополненный представителями элитных слоев в такой пропорции, которая никак не соответствовала их истинному весу в населении страны, Совет Российской Республики еще меньше, чем Демократическое совещание, мог претендовать на право считаться органом народной воли.

Создание очередного правительства леволибераьной коалиции выглядело, несомненно, еще одной победой Керенского и политического центризма. Но это была пиррова победа. Большевики ушли из Предпарламента. Оставшиеся в нем левые группы эсеров и меньшевиков с каждым днем все резче и по сути с большевистских позиций нападали на Временное правительство, которое все больше утрачивало возможности влиять на ситуацию в стране.

Пока происходили все эти события внутриполитической жизни, Россия пережила очередную крупную военную неудачу. При этом необходимо заметить, что в августе 1917 г. силы Центральных держав на Восточном фронте достигли своего абсолютного максимума за все время войны: 124 дивизии (на Западном фронте в это время — 142), в том числе 84 германские. Таким образом, даже разъедаемая революцией Россия продолжала рассматриваться в Берлине и Вене как очень опасный противник! 29 сентября немцы высадили десант на острове Эзель (совр. Сааремаа) в Моонзундском архипелаге у западных берегов Эстонии и к 2 октября полностью овладели им. А—5 октября немцы осуществили захват острова Моон (Муху), а к исходу 8 октября установили контроль над островом Даго (Хийумаа). Германский флот стал полным хозяином Рижского залива.

Не лучше в это время обстояли дела и у союзников России. Крупные американские формирования должны были начать прибывать на театры войны только летом 1918 г. До той поры европейские страны Антанты должны были рассчитывать лишь на собственные силы. Англия была в шоке от немецкой угрозы «неограниченной подводной войны» (то, что у Германии нет сил, чтобы исполнить эту угрозу, станет ясно позднее). Французы, потерпев ряд неудач в попытках наступления, копили силы для новой, которой также предстояло закончиться ничем. 11 (24) октября австро-венгерская армия прорвала итальянский фронт у Капоретто. В следующие за этим две недели итальянская армия потерпела самое крупное поражение за всю Первую мировую войну. Италия находилась на грани капитуляции. Только спешная посылка туда 12 английских и французских дивизий удержала Италию в войне. Эта переброска, в свою очередь, уменьшила силы Антанты на главном фронте. Но у союзников, по крайней мере, не происходило такой революции, как в России.

В это самое время союзники предприняли запоздалую попытку своими силами поднять престиж Временного правительства внутри страны и тем самым удержать Россию в войне. На 28 октября (10 ноября) 1917 г. в Лондоне была назначена конференция Антанты но выработке совместных мирных предложений. Разногласия двух лагерей российских «февралистов» сказались и тут. ЦИК Советов вознамерился послать свою делегацию во главе с меньшевиком М.И. Скобелевым на конференцию и дал ей свой наказ в духе «без аннексий и контрибуций на основе права наций на самоопределение»{117}. Правительственную точку зрения на заседании Предпарламента защищал министр иностранных дел Терещенко{118}. Он, в частности, настаивал на недопустимости территориальных уступок со стороны России, оправдываемых под предлогом «самоопределения наций»{119}. Конференция в итоге не состоялась из-за падения Временного правительства.

Керенский понимал всю опасность ситуации, когда и продолжение войны, и шаги к заключению мира равным образом ставили правительство под удар с какой-нибудь стороны. В этих обстоятельствах он уже не мог скрыть свое острое недовольство политикой союзников в отношении России, что вылилось в последнем интервью Керенского на посту премьер-министра зарубежной прессе 17 октября 1917 г. Корреспонденту Associated Press, спросившему «Чем вы объясняете то, что русские перестали сражаться?», Керенский раздраженно ответил: «Глупый вопрос! Россия вступила в войну прежде всех прочих союзников и долгое время несла на себе всю ее тяжесть. Ее потери гораздо больше, чем потери всех прочих народов вместе. Теперь Россия имеет право требовать от союзников, чтобы они пустили в дело все свои силы… Вы спрашиваете, почему русские перестали сражаться, а русские спрашивают, где находится британский флот, когда но Рижскому заливу ходят германские броненосцы?.. Почему русские перестали сражаться? Я вам скажу почему. Потому, что народ разорен экономически и изверился в союзниках». Характерно, что этот ответ так и не был опубликован в тогдашней печати целиком{120}.

Захват немцами Моонзундских островов вызвал очередной виток (пока только) информационной Гражданской войны.

Буржуазные газеты снова получили повод шуметь о развале дисциплины в армии, созданном революцией; при этом не щадили и правительство. Левые же обвиняли правительство в преступном замысле сдать Петроград врагу для того, чтобы расправиться с революцией. За прошедшее с тех пор время никто так и не смог найти доказательств наличия у правительства Керенского подобных намерений. Вопрос об эвакуации правительства в Москву, в связи с возможным созывом Учредительного собрания именно в первопрестольной, действительно рассматривался, причем еще с весны 1917 г. Как раз из-за опасений возбудить тем самым нездоровые толки о том, что правительство бежит из Петрограда, бросая город на произвол судьбы, этот вопрос осенью 1917 г. был окончательно оставлен. Многие же культурные ценности, в частности, сокровища Эрмитажа, были эвакуированы из Петрограда еще в 1915 г. — не потому, что город готовили к сдаче, а для сбережения от бомбежек с «Цеппелинов». Никаких оснований подозревать само правительство в подобных планах не было.

Но правые в очередной раз «подставили» Временное правительство. Огромный резонанс в левых кругах получила реплика бывшего председателя Государственной Думы октябриста М.В. Родзянко, напечатанная в газете Рябушинского «Утро России». Поскольку сила Родзянко, по меткому выражению С.Ю. Витте, заключалась «не в уме, а в голосе — у него отличный бас», то нет ничего удивительного в том, что он высказал вслух для прессы следующее: «Петроград находится в опасности… Бог с ним, с Петроградом… Опасаются, что в Петрограде погибнут центральные учреждения [ЦИК, центральные армейские и профсоюзные комитеты и т.д.]… Очень рад буду, если все эти учреждения погибнут, потому что, кроме зла, они ничего не дали России»{121}.

Несомненно, что Родзянко выболтал сокровенные мысли части российской элиты. «В русской семье, где я жил, почти постоянной темой разговоров за столом был грядущий приход немцев, несущих “законность и порядок”, — пишет американский левый журналист. — Однажды мне пришлось провести вечер в доме одного московского купца. Во время чаепития мы спросили у одиннадцати человек, сидевших за столом, кого они предпочитают — Вильгельма или большевиков? Десять против одного высказались за Вильгельма»{122}. Вряд ли здесь много утрировано. Просто большинство, в отличие от голосистого Родзянко, понимало, что эти настроения — не для того, чтобы высказывать их публично в беспокойное время.