Последний волк - Генрих Эрлих

Дед улыбнулся, как ребенок, уворачиваясь от солнечного зайчика. Каждое такое утро, начинавшееся с яркого солнечного лучика, добавляло Деду настроения и сил. Он с каким-то смущением вспоминал жалостливый призыв к внучке: "Надо же так растечься!" - и старался мелкими знаками внимания и заботы загладить свою кажущуюся вину. Вот и сегодня он тихо встал, запустил дизель автономной электростанции, растопил голландку, остывшую за ночь, вскипятил на электрической плите чайник, сварил овсянку и два яйца и только после этого пошел будить Марию.

После легкого завтрака они по сложившейся традиции отправились на лыжную прогулку, которая с каждым днем становилась все длиннее - по дедовским силам. Было не очень холодно и снег мерно скрипел под лыжами, легкий ветерок сдувал маленькие снежинки с елей и они искрились на солнце, медленно опадая на землю.

- Ну-ка, внуча, посмотри, что это там впереди, на тропе.

- Ой, дед, давай сюда, - закричала Мария, склонившись над попавшим в капкан Волком, чуть припорошенным снегом и провалившимся в ласковое забытье окоченения. Мария скинула варежки, потрогала нос Волка, приподняла веки, радостно воскликнула: "Живой!"

- Ну что делают, сволочи, - Дед недовольно качал головой, рассматривая капкан, - говорил я тебе, что какие-то чужие в наших краях объявились, шваль городская, а ты не верила. Давай, подсоби.

Дед вытащил из-за спины из-за пояса небольшой топорик, без которого никогда не ходил в лес - всякое в жизни бывает! - вставил между полукружьями капкана, с усилием разжал.

- Перехвати. Дожимай до земли, сейчас легче пойдет. Да осторожнее, руку не наколи.

Они освободили лапу Волка, тот от боли из-за смещения на мгновение пришел в себя, приоткрыл глаза, увидел склонившееся над ним обеспокоенное лицо Марии, напомнившее ему что-то очень далекое и полузабытое, но хорошее, и, успокоенный, опять провалился в пропасть.

- Здоров, бродяга, - ласково сказал Дед, - как же нам тебя до хаты-то дотащить? Давай, Мария, так. Беги домой, прихвати санки, ну ты знаешь, в сарае, и дуй обратно. А я здесь посторожу. Веревки не забудь, - крикнул он уже вслед удаляющейся девушке.

- Вот ведь зверюга, - говорил Дед двумя часами позже, сидя на лавке в доме и тяжело отдуваясь, - в самой силе, лет шесть-семь, наверно. В былые времена сказал бы, что волк, а сейчас не знаю, что и думать, - продолжал он, наблюдая, как Мария, пристроив Волка на толстом стеганном коврике у голландки, осторожно прощупывает его поврежденную лапу. - Ну что там? - не выдержал он.

- Похоже, перелома нет, может быть трещина и мышцы распухли, но на разрывы не похоже, так, очень сильный удар.

- Возьми в сенях пару узких дощечек, так, чтобы по всей длине лапы, захватывая сустав, да перебинтуй потуже. Оклемается!

- А он не пообморозился? - спросила Мария.

- Интересный вопрос, - протянул Дед, - никогда как-то не задумывался. Сам уши, нос, да и руки обмораживал, было дело, но со зверьем как-то всегда другие проблемы были. Хм, действительно интересно. Ты его осмотри повнимательнее, не только больную лапу, может, и вправду что не так.

- Волчок! - раздался вскоре радостный крик Марии, которая вдруг бросилась обнимать зверя, чуть не целуя его. - Дед, Дед, это он, я же тебе рассказывала. Ну тот, Последний, который еще из зоопарка пропал, года четыре назад. Вот и шрам у него на задней правой лапе, вот подойди, пощупай, так не видно, старый уже, затянулся, и шерсть вокруг наросла, я же сама и зашивала, он тогда забрался за стол в кабинете, стал выбираться, ну бутылка с раствором со стола и упала, разбилась, а он испугался, рванулся и лапку порезал. А как вырос-то, раздался! Красавец мой! Ну вылитый отец. Тот тоже был хорош, особенно когда вечерами кругами по вольеру носился, думал, никто не видит. Но я как-то увидела, потом специально иногда задерживалась, посмотреть - красиво! А этого я сама из соски выкормила, с самого первого дня, он мне теперь что сыночек. Волчок, я тебя опять выхожу, ты не волнуйся, но только уже никуда не отпущу, будешь при мне да Деде, здесь тебе хорошо будет, никто тебя не обидит, и лес рядом.

x x x

Волк выздоравливал тяжело и долго. В былые годы он бы, наверно, и внимания большого не обратил на травму - ну болит, поболит-поболит и перестанет, первый раз что ли, а мышцы побитые, так они на ходу только быстрее разойдутся. Но сейчас он захандрил, лежал целыми днями у печки, как болонка, лишь изредка, по надобности, выходя на двор. И лес, начинающийся почти от самого дома, роскошный, девственный, не испорченный людьми, не привлекал его, даже промелькнувший как-то раз на опушке заяц лишь на мгновение задержал его взор, Волк развернулся и, понурив голову, побрел обратно в дом, поскреб когтями дверь, подождал, расслышав шаркающие шаги Деда, когда тот впустит его, и отправился прямиком на свой коврик. Каждой утро Дед с Марией, отправляясь на лыжную прогулку, звали его с собой, но он закрывал глаза, будто спит, и они оставляли его. Мария постоянно осматривала его, сгибала и разгибала поврежденную лапу, с которой давно уже сняли шину, трогала нос, зарывалась рукой в шерсть, прослушивая сердце, и недоуменно отходила: "Ничего не понимаю!" Дед спокойно наблюдал за этой суетой: "Само образуется!" - и изредка подзывал Волка к себе, клал его тяжелую голову к себе на колени и начинал не спеша перебирать пальцами шерсть у него за ухом. Волку это было приятно, от этого он начинал злиться на себя, отдергивал голову и хмуро возвращался на свое место. "Гордый", - посмеивался Дед.

Но как-то раз, в начале марта, выйдя из избы, Волк вдруг уловил неожиданно свежий запах травы, сохранившейся под снегом и обнажившейся в проталине на ярком, по-весеннему теплеющем солнце. И вот зажурчала капель у дома, и синички тут как тут слетелись на выброшенные Марией крошки, и деловитый поползень, скользя вниз головой по яблоне, начал выстукивать песню возрождающейся жизни. Волк с изумлением оглянулся вокруг, поднял голову и резко взвыл, но это был радостный весенний вой, им в былые времена самцы призывали самок и возвещали последнюю совместную охоту Стаи. Как будто пелена спала с его глаз, он задорно рванул в лес, держась накатанной лыжни, и, обежал всю округу, приветствуя всех жителей леса - и белок, начавших нескончаемый хоровод на елях, и отощавших, в поблекших пижамах барсуков, боязливо высовывавшихся из своих нор, и лосей, уныло сдирающих кору с осин, и снегирей, с веселым щебетом поклевывавших сморщенную рябину. "Я вернулся, но сегодня я сыт и потому добр! С весной вас всех! Много корма вам и хорошей добычи", - кричал он на ходу и обитатели леса свиристели, цокали, хрюкали и мычали в ответ, благодарно и дружелюбно.

В этот день он еще зашел в дом. Мария заохала: "Где тебя носило, я совсем изволновалась", - а Дед схватил обеими руками за морду и, раскачивая ее из стороны в сторону, стал приговаривать: "И кто это всю нашу лыжню порушил! Вот мы ему зададим!" - но не удивился, когда Волк, съев свой ужин, выпросив добавку и вылизав миску, отправился не на привычное место у печки, а поскребся о дверь, выскочил во двор, пометался немного, выискивая место, и в конце концов улегся под навесом над поленицей дров, на просохшей земле, с подветренной стороны.