Сапфировый альбатрос - Александр Мотельевич Мелихов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вся тут итоговая резолюция. Летом, заметьте, семнадцатого, в преддверии Великой Октябрьской Социалистической Революции с участием идейных женских личностей товарищей Надежды Константиновны Крупской и Клары, не знаю, извините, отчество, Цеткиной.
Вот с таким-то идейным багажом Мишель собирался вступить в законный брак.
Тогда же он сочинил байку, как какая-то дамочка два часа размешивает порошок в теплой воде, а выпить, я извиняюсь, трусит. То на язык пробует, то в зеркале строит страшные рожи, какая она, дескать, сделается, но чем кончилось — не знаю, не дочитал.
Про потасканную актрису, правда, у него вышло довольно-таки жизненно — пятого июля написано. Как вчерашние победители захлебнулись в крови и еще в чем-то таком, как они, наподобие, я извиняюсь, шакалов, везде вынюхивают женщин и с воплями их куда-то волокут. И ввиду таких чрезвычайных обстоятельств все нормальные женщины прячутся по квартирам, а актриса Лорен нарочно наряжается и медленно этак тащится навстречу солдатне. А те волокут двух других женщин и на нее ноль внимания. Она нарочно нахально смотрит им в глаза, а им тьфу на нее, у них имеются получше. Только один довольно-таки больновато толкнул ее в спину.
И вся любовь.
И она ужасно как сильно расстраивается: как же так же, неужели я такая сделалась старая? Даже для этих, я извиняюсь, животных?
Это Мишель занимательно сочинил, жизненно.
Про соседа тоже вышло довольно-таки жизненно. К своему подступающему браку, что ли, Мишель так готовился? Жениться это вам и правда не в баню сходить. Вот шустрая Маринка по кличке Жженка вышла замуж за солидного и пожилого товарища, за то, что он ее конфетами кормил и ручки целовал, а через два года до того она его нестерпимо невзлюбила за его перханье и хрипатый голос, что даже пожелтела на нервной почве. А потом начала голая простаивать перед зеркалом и трогать себя за свои же собственные грудки. И выбегать в коридор в развратном полураздетом виде. И, я извиняюсь, таскаться по улице развязной походкой, бесстыжими глазами прикидывая, кого бы ей подобрать, я извиняюсь, в любовники. И однажды ночью нахально залезла в койку к соседу-конторщику с крайне незначительным образованием, но зато, я извиняюсь, с бычьей шеей.
Но как-то раз этот пожилой супруг проснулся, когда эта развратница выбиралась из комнаты, и потом начал каждую ночь подслушивать под дверью, как эта нахалка там резвится со своим хахалем. А если повезет, то и подглядывать.
И однажды ночью, когда она по своей всегдашней манере наладилась к соседу, он вдруг задержал ее и объявил, что теперь он тоже чувствует себя гордо и бодро — до того он разгорячился на этих ночных сеансах.
В итоговом результате эта самая Жженка, я извиняюсь, не таскалась к соседу целую рабочую неделю, а то, говорит, тот нахал чересчур начал много об себе понимать.
Как, интересно бы узнать, Мишелю такая история в голову заглянула в приближении его собственного бракосочетания? Неужели он так заранее за свою будущую семейную жизнь опасался? Чего-то он на пороге регистрации брака все такое очень интересное сочинял про любовь со всякими такими упадочными штучками. То какая-то Ирина в коричневом платье целует руки какому-то Борису и требует: возьми-де меня, возьми, ты должен! А он, такой большой и сконфуженный, отнекивается: мне, мол, не хватает для этого определенной подлости. Тогда она после таких с его стороны заявлений гордо поправляет волосы и говорит: «„Ах, если так, то я пошла!“ А к Борису вместе с задумчивой тенью улицы в комнату вползла тоска». Это я выпись сделал, такую прекрасность мне и в виде общественного поручения не выучить. Мишель иногда очень чересчур красиво умел выражаться, не хуже самого Оскара Уайльда, я так думаю.
Или еще выпись уже из восемнадцатого, правда, года, обратно про мужа и жену:
«Как она глядела ласково в темные его глаза, придумывала нежные смешные имена и смеялась радостно, уверенно чувствуя его любовь, зная, что она — его властелин, а он — раб, вымаливающий хоть один поцелуй».
Дальше буду своими словами. Ты хотел бы, она спрашивает мужа, чтобы я вдруг начала тебя любить ужасно сильно, как сейчас ты меня, а ты меня кое-как вразвалочку, как теперь я тебя? Он говорит: нет, мне ужасно как нравится тебя так безумно любить. И так целый год она то касалась его руки губами и тут же отпихивала: нет, это не любовь, а так себе чего-то. И вдруг на нее чего-то этакое нашло, и она ужас как его вдруг внезапно полюбила. А в этот раз ОН НЕ ПРИШЕЛ. Так большими буквами и прописано.
Мне так представляется, что при подобных упадочных настроениях хорошая советская семья из законного брака очень даже вряд ли получится.
Тем более что письма своей Наде, точнее, Вере Кублиц Мишель писал еще более сильнее упадочные.
Она потом даже с гордостью писала, что его письма были литературно-художественными сочинениями. Даже со всякими там упадочными названиями: «Гимн придуманной любви», или еще «Дайте ему новое», или еще красивше — «Пришла тоска, его владычица, его седая госпожа». До того эта Надя, то бишь Вера даже так завралась, что назвала какое-то его письмишко стихотворением в прозе. Какое же это стихотворение, если там ничего ни с чем не рифмуется? А только чего-то там пришло вместе с осенью, чего-то вроде бы новое, но непонятно чего, не то тревога, не то печаль. Или даже почти что умирание…
Не поймешь, какого, я извиняюсь, рожна ему требуется. Если умирание беспокоит, так запишись к доктору, не старый ведь режим! А его беспокоит, что капли бьют по стеклу, напоминают еёные слезы и еёную печаль.
Своими собственными словами мне не пересказать, сейчас поищу выпись.
«Помните, как Вы ждали осени? И вот пришла осень. Вот она, такая скучная и дождливая. Печальная. Пришла и покорила Вас, как покоряли уже и белые ночи, намеки ночей, и летнее небо, и даже белые цветы яблони. Весной у Вас были весенние, такие радостные глаза и наивные губы. Весной Вы ждали любви.
А когда пришло лето, городское и душное, Вы как-то изменились. В Вас ничего
