Сапфировый альбатрос - Александр Мотельевич Мелихов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наверно, я так думаю, у всякой-разной старорежимной публики головенки больше всего кружились от быстроты темпа революционных видоизменений. В их идеалистические головешки никак не могло уложиться, что как это, дескать, так: вчера нижние чины тянулись перед офицерами в струнку, а пролетарский элемент проходил мимо городовых с ответственными выражениями лица, и вдруг тех же самых офицеров солдаты, я извиняюсь, продырявливают всем, чего под руку попадется, а трудящиеся отлавливают городовых по подвалам и чердакам и не просто, я извиняюсь, колошматят, а буквально-таки убивают до смерти.
Мишель и в рабоче-крестьянской милиции не сумел встать на правильные пролетарские рельсы.
Следующее в моем разыскании удостоверение удостоверяет, что Мишель обратно уволен со службы по болезни. Хлебнул, видно, империалистических газов на четыре пятилетки вперед.
А еще более следующее удостоверение удостоверяет, что Мишель служит в Петроградском Военном порту и в силу такой своей службы освобождается от всяких-разных принудительных работ. Очень уж у него был ответственный пост конторщика, а попозднее и поднимай выше — помощника бухгалтера.
А после за ними ниже следует торжественная
Выпись
из книги записей браков за 1920 год,
Местного Отдела записей актов гражданского
Состояния Петербургской стороны
гор. Петербурга
Причитающийся по сему
документу гербовый сбор,
в размере двадцати (20) руб.
взыскан наличными деньгами.
Заявляем о добровольном вступлении в брак и отсутствии законных препятствий к нему.
А дальше подпись жениха, подпись невесты, подпись свидетелей, печать, подпись завотдела, секретаря — сочетаться, уважаемые товарищи-граждане, это вам не в баню сходить, это дело серьезное.
И цифры серьезные. К примеру, № записи 1991. И роды занятий у брачующихся очень даже основательные: жених — счетовод, невеста — учитель. Жених холост, невеста бракоразведенная. А фамилию брачующиеся желают иметь общую, хохлацко-дворянскую.
Какие же за невестой водились гражданские качества, мне в точности неизвестно. Но есть такое сильное подозрение, что она, родившись довольно-таки задолго до революции, понимала свою женскую долю как такое, что ли, беспечальное существование, при котором один супруг работает, а другой апельсины кушает и в театр ходит. И мечтает, лежа на кушетке, о разных неземных фактах и обстоятельствах. Вычитанных у всяких реакционных декадентских авторов.
Сам Мишель в дореволюционный период реакции очень чересчур сильно пропитался этой упаднической плесенью: прекрасные дамы, снежные маски, всякие немыслимые маркизы с Антильских островов туманной Скандинавии и вообще ананасы в шампанском… Он в то время до чрезвычайности увлекался немецким писателем Оскаром Уайльдом.
Его первая прекрасная дама тоже до крайности гордилась своей до чертиков двойной фамилией — Русакова-Промысловская, или Замысловатская, или чего-то вроде этого, до крайней степени изысканное и генеральское. Когда Мишель в конце концов сумел встать на строго материалистические рельсы, до него дошло, что у ней было-то всего-навсего глупое белое личико под обширной непрактичной шляпой, тоненькие ручки и жалкие плечики. Но Мишель тем не менее от избытка всевозможных упаднических чувств падал перед ней на колени и, как дурак, целовал землю, по которой маршировали ее малоразмерные туфельки.
В моей накопленной подшивке я мог бы подраскопать довольно-таки препорядочно выписей из его торжественных к ней посланий, только не имеется досуга времени, я на память и так примерно помню.
Маленькие воспоминания о вас или ваши письма, писал Мишель, разгоняют мои скучные позиционные думы и разглаживают маленькие морщинки на моем лице… Не очень, видно, страшно по нему молотили из пушек, если он мог производить наблюдения за своими морщинками. Или еще и утешать эту сильно чересчур утонченную тыловую барышню: зачем, дескать, столько отчаяния, дозвольте мне нарушить ваше одиночество моими сильными и красивыми идеями. Я, писал Мишель, хотел бы, чтобы мое письмо пришло к вам вечером, когда тени в комнате прозрачные и задумчивые, а ваши глаза недопустимо красивые вследствие присутствия в них грусти и печали. И я, дескать, прошу вас улыбнуться индийской зарубежной улыбкой, из-за которой в душе расцветает исключительно красивый белый цветок. Не создавайте, пишет, одиночества, бегите к всевозможным людям и любите жизнь.
А вашу, пишет, беспомощность я очень даже прекрасно видел летом, когда я вам сказал «люблю» и всякое такое. Помните, пишет, как вы напряженно ждали этого желательного момента? А когда вы с наивными такими глазами поинтересовались, что, дескать, люблю-то люблю, а свадьба-то когда, я на этот наивный вопрос только засмеялся. Свадьба? Зачем? Если вы хотите продолжить любовь мою, не требуйте свадьбы и не отдавайтесь мне, будьте наподобие сказки — нимфа там, русалка и все такое прочее в отсталом мистическом роде. Я, пишет, пока что не опьянен еще близостью вашей, так я прошу, дескать, чтобы вы, пишет, особо не отдавались мне. Потом-то, пишет, я сам буду просить, может, даже соглашусь на все выдвинутые условия, так вы, пишет, мне не особо сильно верьте, а то я в увлечении страсти могу, дескать, чересчур много лишнего наболтать.
Все, в общем, несмотря на империалистическую войну и нарастание революционной ситуации, проистекает, как это было принято у старорежимных упадочных личностей.
И еще имеется выпись. Ах, дескать, так вы, получается, замуж выходите? Ах, вы, дескать, любите? Так вам за это мое презренье, потому что вы себя показали как самая обыкновенная женщина, трусливая, хотя и нестерпимо обаятельная и даже в какой-то степени любимая, тьфу на вас! А я вам вот что скажу на ушко: через год вы сами не поймете, где тут у вас еще любовь, а где всего-навсего привычка. Так, пишет, в память о моей любви не выходите же, дескать, замуж! А может, пишет, вы еще часто вспоминаете наше удивительное во многих отношениях лето? Тогда, пишет, приходите ко мне. А если, пишет, даже потребуется свадьба, так это я с моим удовольствием! Я же, пишет, вас все ж таки люблю и обожаю.
В общем, по моему непросвещенному мнению, Мишель тут снова много лишнего на себя накрутил, отчего и упустил утонченную аристократическую дамочку с двойной фамилией.
Однако личная жизнь все равно по-прежнему продолжалась, как она продолжается в любые геройские
