Проводник в бездну: Повесть - Василь Григорьевич Большак

Ударил сухой выстрел, старик вздрогнул, выпустил из рук пиджачок и зарылся руками в соломенную крышу, застыв на ней…

Горело село, а гитлеровцы деловито, как люди, которые привыкли к такой работе, сходились на окраину Савкиной улицы, где стояла колонна, где гарцевал на коне с сигаретой в зубах капитан Франк. Он бросал довольные взгляды на Таранивку, добрая половина которой была охвачена огнем, превращаясь из красивого полесского села с высокими тополями и вязами в черное пепелище.

Офицер привычно выгавкнул какую-то команду, солдаты выстроились и двинулись к лесу.

Гриша помчал к кустарнику. Уже на самом его краю споткнулся о корягу и упал. Остро заболел разбитый в кровь палец. Но медлить нельзя. Повизгивая от боли, Гриша побежал сквозь кустарник.

Засверкала речка. Сгоряча не перебрел ее, а будто перелетел и остановился на том берегу.

Немецкая колонна выползала из села. Дорога перед ней раздваивалась: направо огибала кустарник хорошо накатанная — это на Хорошево, а прямо в лес простирался заросший спорышем чуть заметный проселок. Это к Ревнищу, где остановились люди.

«Куда пойдут? — замер в ожидании Гриша. — Должны бы на торную дорогу».

У развилки немцы остановились. Франк оглянулся на проселок, зыркнул на Ревнище. Махнул рукой. И колонна двинулась по малоприметной проселочной дороге.

«Значит, послушались проклятую Федору, — похолодел Гриша. — Скорей к своим, предупредить».

Бежал, сколько было сил, сколько хватало духу.

…В лагере уже заметили хлопца, заволновались.

Когда добежал до лагеря, схватился за молодое деревцо, а то не устоял бы на ногах.

— Горит… Наша Таранивка… горит, — глотнул густую слюну. — Подожгли, гады…

— Сохрани и помилуй, — перекрестилась бабушка Арина. — Что ты мелешь несусветное?

— И наша, сын?

Это — мать. Как бы ему хотелось отрицательно покачать головой, сказать: «Нет, мама, нашу миновали». Но пришлось сказать другое:

— И наша, мама, горит…

Бабка Денисиха стояла перед хлопцем не насмешливая, как всегда, и ее колючие глаза не были колючими. Они умоляли Гришу, чтоб сказал о их хате.

— Вашу обминули…

Дед Зубатый дотронулся до Гришиного плеча.

— А те… поганцы? Видел их? Где они?

— Идут… Сюда идут. Разве я не сказал?

— А чтоб они в преисподню пошли! — вскрикнула Денисиха. Ее глаза налились гневом. — Денис, запрягай вола! Да не чухайся, не мнись! Чтоб вас мяло день и ночь и не переставало.

Старик нахмурился, глянул в сторону Ревнища, где уже была видна грязно-зеленая колонна.

— Гриша, а ну быстренько за волом! — дед Денис заметался возле воза.

— А ты чего столбом стоишь, будто онемела? — напала Денисиха на Марину. — Бабку Арину сажай на воз, оглобли привяжи!

Подводы одна за другой катились вниз, в речку, тянулись вдоль нее по отмели, а метров за сто выезжали на ту сторону, прятались за пышным верболозом.

Только дед Денис нетерпеливо топтался на берегу, наблюдая, как Гриша на той стороне еще возился с его черно-рябым Иродом. Вол упирался, не хотел идти. Наконец Грише удалось накинуть волу на рога налыгач и дотянуть его до Ревны.

Старик как стоял на берегу, так и вскочил в воду в серых от пыли, больших кирзовых сапогах, побрел навстречу замученному Грише, нервно дернул вола за налыгач.

— Топай, Ирод, да скорей, сухорогая ты сатана!

Ночь, лес, болото

Таранивские подводы все уже спустились вниз по Ревне, попрятались за кленами, березами, за орешником. А спаренные возы наших бедолаг еще и до брода не добрались.

Когда миновали поляну между опушкой леса и верболозом, Гриша оглянулся на дорогу, которая вела на Таранивку, и до боли закусил губу.

— Чего ты, сыночек? — встрепенулась мать, которая сидела на переднем возу и испуганно смотрела на своих детей и свекровь. Но тут же и сама увидела…

Оглянулась и бабушка. Разглядев вражеских солдат, перекрестилась. Прошептала, как молитву:

— Теперь уже, считай, капут. — И еще крепче прижала к себе Петьку.

Колонна непрошеных гостей надвигалась прямо на них.

Маленькая, сухощавая бабуся еще больше сжалась, что-то беззвучно зашептала.

Вол дотопал до воды, остановился, у него заходили ходуном ноздри — собрался пить. Старик в сердцах огрел его вожжами по хребту.

— Гей, Ирод, гей, стерва!.. — плаксиво и вместе с тем люто прошипел он.

— Дочухался! — гаркнула Денисиха, и затурканный дед вновь размахнулся вожжами, хотел было в сердцах опоясать и бабку, да Ирод, кося влажным глазом на хозяина, рванулся, вошел в студеную воду и тяжело потянул спаренные возы.

Вдруг веревки, которыми был привязан задний воз, треснули, и он застыл на месте, только успев въехать в речку.

— Дед, дед! — испуганно позвал Гриша.

Старик оглянулся и красноречиво отмахнулся рукой — тут хоть бы самому скорее до кустарника добраться — и люто заколошматил по черно-рябой спине вола.

Марина, увидев, что ее воз оторвался, так дернула деда Дениса за рукав, что тот чуть не слетел в воду, но все-таки продолжал нахлестывать вола. Марине ничего не оставалось, как спрыгнуть в воду и брести назад. Выхватила из рук свекрови захныкавшего Петьку, порывисто прижала к груди. Прикрикнула на малыша и умоляюще, беспомощно посмотрела на свекровь:

— А как же вы, мама?!

Старуха ответила, на удивление, спокойно:

— Беги сама, ради бога.

Мать сделала шаг в холодной воде, оглянулась:

— Гриша, а ты чего ж сидишь?

Паренек спрыгнул с воза, но остался стоять на месте: смотрел на бабусю, и губы его вздрагивали… Дорогая, родная бабуся… Он здоровый, быстрый, от любого фрица удерет, а она шага сделать не может. И ему не донести ее…

— Скорее отнесите Петьку, потом заберем бабусю, — сказал хрипло матери.

— Х-хорошо, — с трудом выговорила мать и быстро, как только могла, побрела через речку за кусты.

— Беги, Гриша, сам беги… — немощно попросила бабушка. — Я уже свое отжила.

И тут на поляну опасливо вынырнули передние немцы.

Гриша так и бултыхнулся в росший рядом