Лидия - Василий Воронков

— Но всё-таки, каким образом такой мощный линкор, который, как я понимаю, способен противостоять…

— Одна из ракет попала в главную энергетическую магистраль. Патрокл потерял тягу и упал на планету. Я уже сказал об этом в самом начале. Ещё вопросы?

— Скажите, — послышался чей-то голос, — а текущая оборона Земли… Что она из себя представляет? Хотелось бы всё-таки быть уверенным, что она чуть более эффективна, чем оборонная система Патрокла.

Конференц-зал неожиданно задрожал, как во время подземных толчков; Виктор перехватил суазор другой рукой и немного прибавил громкость.

— Любой корабль без земного опознавательного кода будет уничтожен еще на расстоянии в несколько миллионов километров до Земли. Это в несколько раз больше, чем предельная дальность даже самых современных стратегических ракет. А то, что произошло на Венере — это трагедия. Мы не планировали военную операцию, это была миротворческая миссия. Если бы мы планировали военную операцию, исход был бы совершенно иным.

— Любой корабль? — спросил журналист, и камера не секунду переключилась на него. — Вы же говорили, что корабль всего один?

— Текущая оборона способна выдержать любое нападение, сколько бы ни было кораблей.

— Ну, а этот опознавательный сигнал… его невозможно подделать?

— Нет, — сказал министр.

— А если корабль будет захвачен? Например, произойдёт то же самое, что с Тереем?

Министр нахмурился; его лицо впервые за всю трансляцию стало выражать какие-то эмоции.

— Захват гражданского корабля ничего не даст, — сказал он. — Помимо всего прочего, есть также и защита нейроинтерфейсов. На настоящий момент уже внедрена новая система мнемонического кодирования, которую даже теоретически невозможно сломать. Все корабли, совершающие межпланетные рейсы, уже сейчас используют эту систему.

— Не могли бы чуть подробнее рассказать о новой системе защиты? — раздался женский голос. — Каким именно образом она работает?

— Система защиты не допускает использование терминалов нейроинтерфейса неавторизованными операторами, — сказал министр. — Сам оператор также не может выдать этот код. На настоящий момент я не могу предоставить вам других деталей.

— Но скажите, — спросила журналистка, — насколько мы можем быть уверены в надёжности всех этих систем? На Венере, к примеру, есть известный институт развития нейросетей, где проводилось много исследований. Не окажется ли так, что они с лёгкостью сломают вашу новую систему защиты. Вы ведь уже допустили ошибки на Венере. А сейчас на кону судьба всей Земли.

Министр ответил не сразу. Он вздохнул и на секунду закрыл глаза. Мы с Виктором переглянулись.

— Мы ответим за совершенные ошибки, — сказал министр. — В течение ближайших дней нами будет сделано несколько заявлений, однако это не является целью настоящей конференции. Что касается новых систем защиты, то в них ошибок быть не может. К тому же мы усиливаем патрули — в ближайшее время более десяти крейсеров начнут курсировать по стандартным маршрутам грузовых и пассажирских рейсов. Мы не оставим гражданские корабли без защиты.

— Извините, — крикнул кто-то, — вы собираетесь подать в отставку?

— Пока я не могу ответить на этот вопрос, — сказал министр. — В ближайшие дни будет проведена новая конференция.

— Но как вы сами оцениваете произошедшее на Венере? Вы думаете, эту трагедию можно было как-то предотвратить? Насколько вообще было необходимо военное вмешательство?

— Военного вмешательства не было, — сказал министр. — Но вмешательство было необходимо. Теперь сепаратисты показали своё истинное лицо. Земля и раньше находилась под угрозой, просто никто не задумывался об этом. А сейчас мы подготовлены и вооружены — и сделаем всё, чтобы защитить наших граждан.

— Но скажите, министр…

53

По одним каналам утверждали, что сепаратисты собирают для вторжения на Землю огромный флот, по другим — что произошедшее на Венере было тщательно спланированной операцией, а Патроклом намеренно пожертвовали, чтобы прикрыть массированный ядерный удар.

Я отписался от всех новостных программ.

Жизнь моя странно и стремительно изменилась. Несмотря на все уверения наших военных, я по-прежнему ждал, что в небе появятся корабли. Я был как больной, которому объявили, что ему осталось жить лишь несколько дней.

Я стал меньше общаться с Виктором. Я не читал новости. Я больше не ездил на старую квартиру, где умерла мать. У меня была Лида, и мне казалось — нет, я был уверен, — что в те дни она чувствовала себя точно так же, как я. Мы старались ценить то, что у нас было, и почти каждый вечер после занятий проводили вместе.

В институте объявили негласный запрет на любые спекуляции о трагедии на Венере. Преподаватели на лекциях больше не спешили радовать нас своими глубокомысленными теориями, в соцветии почти никто не писал о войне, и даже Соколовский стал, как в прежние времена, придерживаться программы курса.

Лишь однажды он позволил себе отвлечься.

— Нам всем сейчас нелегко, — сказал он в начале лекции о колонизации Венеры. — И я понимаю, что мой предмет в виду недавних событий привлекает немало внимания. У меня не было раньше возможности сказать вам об этом, но сегодня я отниму несколько минут от нашей лекции…

Соколовский встал перед учительским столом, вытянувшись и расправив плечи, глядя невидящим взглядом куда-то вдаль — прямо как министр обороны на той пресс-конференции, запись которой разлетелась по всей сети.

— Я очень рад, — продолжал Соколовский, — что последнее время в соцветии стало появляться меньше слухов и… провокаций, но иногда мне всё-таки приходится читать такие вещи от своих же собственных студентов, что мне становится стыдно из-за того, что я здесь преподаю.

Я сидел рядом с Лидой — на последнем ряду в поточной, — и она невольно потянулась к суазору, желая, наверное, проверить, что же так расстроило старика.

— Произошедшее на Венере, — говорил Соколовский, — это трагедия невиданного до сих пор масштаба. Жители Венеры — это не наши враги, это не противник, — Соколовский с видимым отвращением выговорил последнее слово, — это наши сограждане, такие же люди, как мы. Я уже не говорю о том, что почти два миллиона человек на Венере — граждане Земли, чьи-то родственники, жёны, мужья или дети, которые уже никогда не смогут вернуться домой.

Лида нервно теребила край экрана суазора, но не решалась открыть соцветие.

— В связи с этим, — Соколовский повернулся к аудитории спиной, как подсудимый, который не хочет слушать выносимый ему приговор, — становится так… жутко, когда понимаешь, что некоторые из вас верят в эти чудовищные провокации, всерьёз считают, что правительство санкционировало ядерный удар по планете, где живёт полмиллиарда человек.

Соколовский окинул взглядом затихших студентов и сложил, как при молитве, руки.

— Это просто неприемлемо, — говорил он. — Это ставит под сомнение всё, что мы когда-либо…

Лида качнула головой и, наконец, открыла свой суазор.

Она коснулась экрана пальцами, быстро пролистала какие-то сообщения и — замерла. Рука её застыла над суазором, а глаза испуганно расширились.

После занятий Лида была неразговорчива.

Она отказалась сходить со мной в кафе, сославшись на какие-то дела, но я всё равно вызвался проводить её домой. Мы молча дошли до станции, дождались поезда и всё так же молчали, сидя рядом в летящей над городом электричке. Я хотел спросить, что её так заботит, но сам боялся услышать ответ.

— Не стоило тебе со мной ехать, — сказала Лида, когда мы выходили на её остановке. — Возвращаться будешь в самый час пик.

— Это неважно, — сказал я.

— Я правда не могу сегодня. Встретимся завтра. Хочешь, можем сходить в этот твой любимый космический театр, хотя мы, наверное, там уже все программы пересмотрели.

— Мне казалось, он твой любимый, — сказал я.

Мы спустились с эстакады и остановились у пешеходного перехода. Горел красный. Я вдруг вспомнил, как бежал по этой улице с букетом цветов, будучи уверенным в том, что у нас остались лишь последние секунды до того, как всю планету накроет облако огня.

Я посмотрел на небо. Было ещё солнечно, но над городом сгущались низкие кучевые облака. Вечером обещали дождь.

— Что-то не так? — спросил я.

Лида покачала головой.

— Нет, — сказала она, — всё так. Я просто подумала…

— О том, о чём ты стараешься не думать? — спросил я.

— Да.

Загорелся зелёный, и мы зашагали через перекрёсток, подгоняемые командным голосом светофора.

— Думай, не думай, а ничего не изменится, — сказала Лида. — Ты вот сам думал…

Она не договорила.

— Ты знаешь, — сказал я, — наверное, я последнее время стараюсь, как и ты… Мы вместе, мы учимся на технологическом. К тому же скоро сессия — самый лучший способ прочистить себе мозги.