Древо Иуды - Арчибальд Кронин

— И вам он тоже не повредит. — Мори с усилием изобразил деловитость. — Значит, согласны?

— Очень хотелось бы, — тихо ответила Кэти. В глубоком кресле она казалась маленькой и незащищенной. — Но есть трудности. Моя работа, например. И раз я подала заявление, то мне могут отказать в отпуске. Нужно будет поговорить об этом со старшей медсестрой или с медицинским инспектором. — Она глубоко вздохнула. — До конца недели я дежурю в больнице. Вы позволите мне подумать до тех пор?

В эту секунду он понял, что ему ничего не остается, как согласиться.

Глава VIII

Он отвез ее обратно в Маркинч на вечерний прием. Расставаясь, он боялся в своем огорошенном состоянии ляпнуть что-то неразумное, поэтому ограничился несколькими прощальными словами и сдержанным, однако говорящим взглядом. Затем он медленно поехал обратно в гостиницу.

Дождь прекратился, и с обычным для шотландской погоды своенравием, проявлявшимся в том, что в конце ненастья иногда возникает иллюзорное обещание перемен к лучшему, на горизонте появился яркий лучик. Но это скоротечное просветление не приподняло ему настроения, он остановил машину на обочине и выключил зажигание, чтобы все обдумать.

Да, неприятное препятствие, тем более что он меньше всего ожидал такого поворота событий. Да и разве можно было это предвидеть? Милая, юная девушка вознамерилась отдать себя на растерзание своре примитивных раскрашенных дикарей, которые и оценить-то ее способны не больше, чем… скажем, чем чудесного маленького Боннара, что висел у него в кабинете на вилле. Рука его дрожала от досады, пока он щелкал золотой зажигалкой и глубоко затягивался сигаретой. Разумеется, он не стал бы отрицать, что слышал и читал о подобных экстраординарных случаях. Кажется, совсем недавно одна богатая молодая женщина из высшего общества отказалась от состояния и удалилась в компании какого-то чудака доктора в бразильские джунгли, где питаются одними бананами. А еще монахини покидают цивилизацию и работают сестрами милосердия, но это часть их призвания. Также жены миссионеров, продолжал рассуждать он, если считают это своим долгом, то сопровождают мужей. Однако в данном случае речь не шла о каких-либо моральных или матримониальных обязательствах, и никакой необходимости в самоотречении он не видел; с какой стороны ни глянь — замысел Кэти казался ему абсурдным и бесполезным.

Что он мог поделать в данной ситуации? — вот в чем вопрос. Выкуривая одну сигарету за другой — излишество, полностью чуждое его скромной привычке, — он сосредоточенно думал над проблемой, подстегиваемый бурлящим в нем негодованием. Самое простое, конечно, было бы отказаться от своих планов, сдаться, избавить себя от дальнейших хлопот и уехать домой. Нет-нет, он никогда так не поступил бы и потому сразу отверг эту мысль. Помимо невысказанного обязательства перед ней и перед собой, он за это короткое время успел привязаться, да, чрезвычайно привязаться к маленькой Кэти. Одна мысль о том, что он больше никогда ее не увидит, могла привести его в полное уныние.

Чем больше он размышлял, тем больше приходил к убеждению, что лучшая возможность отвлечь ее от идеи фикс — показать девушке, пусть кратко, полноту и богатство той жизни, которую он мог бы ей подарить. Воспитанная в строгих правилах, можно сказать, изолированная от мира, она даже не представляла, что он мог бы для нее сделать. Если бы только ему удалось увезти ее в Европу, показать очарование и элегантность великих городов, которые он знал превосходно: Париж, Рим, Вену, с их картинными галереями, историческими зданиями, знаменитыми памятниками и церквями, изысканными ресторанами и роскошными отелями, а потом приобщить к комфорту и красотам собственной виллы, она наверняка вняла бы голосу рассудка. Получается, что его приглашение, сделанное под влиянием минуты, оказалось блестящим ходом, лучше и не придумать. Все, что оставалось теперь, — действовать так, чтобы она не отказалась. Но как этого добиться? Он перебрал знакомых, способных оказать ему поддержку, и почти сразу на ум пришла очевидная кандидатура.

Мори быстро погасил сигарету, включил стартер, затем развернулся и, снова проехав Маркинч, взял курс на домик пастора. Через пять минут он был у цели. Припарковав машину и выйдя на дорожку, он разглядел на верхней части башни грубо сколоченные леса и услышал громкие команды, которые отдавал Фодерингей, — все это указывало, что с церкви снимали колокол. Но встречаться со священником он не хотел, а то вновь пришлось бы выслушивать, смущаясь, изъявления благодарности; к своему облегчению, он увидел за разросшимися кустами лавра миссис Фодерингей: она занималась огородом по другую сторону дома. Мори направился прямо к ней. На жене священника была потертая мужская фетровая шляпа, старый заляпанный макинтош и тяжелые сапоги, подбитые сапожными гвоздями. В руках она держала садовые ножницы.

— Вы застали меня врасплох! — воскликнула женщина, криво, но дружелюбно улыбнувшись при его приближении. — Я тут расправляюсь со слизняками, а то после дождя они так и накидываются на мою цветную капусту. Впрочем, я почти закончила. Пройдемте в дом.

— Если вы не возражаете, — он запнулся, — могли бы мы поговорить здесь?

Она бесцеремонно вгляделась ему в лицо, затем, не произнеся больше ни слова, повела его к зеленой решетчатой беседке в конце сада. Усевшись на деревянную скамью, она указала ему место рядом с собой и, продолжая сверлить его взглядом, произнесла:

— Итак, Кэти в конце концов вам рассказала?

Он поразился ее проницательности, но счел, что это только ему на руку, теперь будет легче начать.

— Я узнал час тому назад.

— И не одобряете?

— Да кто одобрил бы? — сдавленно произнес он. — Сама мысль, что девушка собирается похоронить себя на всю жизнь в той дикости… Я… так расстроен, что даже не могу выразить.

— Да, я так и думала, что вы огорчитесь. — Она говорила неторопливо, морща широкий обветренный лоб. — И не вы один. Мой старик тоже против, хотя ему как священнику не пристало говорить об этом вслух. Но я всего-навсего жена священника, поэтому могу сказать — ужасно жаль.

— Это было бы неразумно в любое время, но сейчас — особенно, когда в Африке так неспокойно…

Она мрачно кивнула, проявляя сдержанность, но его уже сорвало с тормозов.

— Она совершенно для этого не годится. Отработав сегодня день, она осталась без сил. Зачем она это делает? Какова причина? Или, быть может, во всем виноват этот ее дядюшка?

— Да, отчасти, наверное, она едет туда ради Уилли. Но и ради себя тоже.

— Вы имеете в виду, из религиозных побуждений?

— Что ж, может быть… Хотя не только.

— Но она набожна?

— Кэти — хорошая девушка в лучшем смысле этого слова. — Миссис Фодерингей говорила проникновенно, все больше переходя на местный диалект. — Она помогает нам в церкви, учит ребятишек, но… она не из тех, кто не расстается с Библией и молится день-деньской. Нет, чтобы понять, почему она туда едет, вы должны понять саму Кэти. Не мне вам говорить, что она выделяется в этом бесстыдном веке, она не похожа на пустоголовых разбитных девиц с конскими хвостами, которых полно вокруг, с их джазом и рок-н-роллом и одним желанием — хорошо провести время, хотя я сказала бы, как раз плохо. Она отличается от них, как хорошее зерно от вымолотка. Она серьезная, чувствительная девушка, очень спокойная, заметьте, но в то же время упорная, со своими идеалами. Все это благодаря воспитанию, которое дала ей мать, — довольно строгому. Живя здесь, в деревне, она была предоставлена в основном самой себе. А потом Уилли уехал в Анголу, где, как говорят, сплошные болезни и голод. Вполне естественно, она все больше и больше увлекалась идеей помочь ему. Помогать там, где больше всего в этом нужда, — служить, вот как она это называет. И это стало единственным стержнем, да, основной пружиной в ее жизни.

Он молчал, протестующе покусывая губу.

— Но она может служить и без того, чтобы заживо похоронить себя.

— Сколько раз я говорила ей то же самое — сотни.

— Так почему Уилли ничего ей не скажет? Должен же он понимать, что все это в высшей степени неблагоразумно.

— Уилли сам неблагоразумен. — Она, видимо, хотела развить эту мысль, но добавила лишь: — Такое впечатление, что он живет вообще не в этом мире.

— Зато я живу в этом мире! — нервно воскликнул Мори. — И я заинтересован в судьбе Кэти. Вы, должно быть, сами это уже поняли. Я хочу многое сделать для ее блага. В моих силах дать ей все, чего у нее нет. Она вполне это заслужила.

Женщина не ответила, а продолжала смотреть на него с вопросом в глазах, в которых также читалось такое искреннее сочувствие, что его вдруг охватил внезапный порыв облегчить душу, оправдать свое поведение и полностью завоевать эту женщину откровенным рассказом о прошлом. Он не мог больше сопротивляться. Сдавшись, он взволнованно вздохнул и быстро, временами почти неразборчиво, рассказал обо всем, что привело его в Маркинч. Правда, во время повествования он немало себя пощадил.