Иван-чай-сутра - Олег Ермаков

— Я бы сжег все эти наркоманские книжки, — раздраженно бросил он через плечо.

— Это не отменяет существование комара как вида.

Небо хмуро нависало над тускло-зелеными деревьями. Солнце не показывалось дня три. Трудно было определить, где они находятся… И, кажется, девушке это нравилось. А ее спутнику — нет. Он любил определенность. Любая недоговоренность, двусмысленность его раздражала. А Маня считала, что нет ничего на свете скучнее, когда все расчислено, заранее известно, задано. Кир защищал стабильность. Маня обзывала его одномерным, Кир ее — шизофреничкой. И Кир чувствовал, что виснет. Еще бы! Сохранять работоспособность и быстродействие в условиях, когда весь мир завис! Навис над тобой бессмысленными облаками и смутными аватарами, внес неразбериху в службу «Дата и время», как будто здесь какой-то другой часовой пояс: время явно не московское, но и неизвестно какое, и утром оно совсем не такое, как вечером, а тем более ночью. Если это игра, то Кир совершенно не понимает ее правил: ибо их здесь просто нет! Блуждать, разыскивая дорогу и при этом натыкаться то на пьяных Кантров, то на Борда, — так он окрестил Алекса, что означало на языке закоренелых юзеров «доска объявлений, древовидный форум» (а разве он не дремуч и не древовиден? И на форуме у него тараканы, вири и крокозябры), то на Кабанью Морду, персонажей со своими непонятными какими-то левыми раскладами, как говорит Маня, — мало удовольствия.

К мифической Дальней Реке они так и не пробились, заплутав в торфяниках, и ночевали на берегу черной большой лужи. Чай можно было и не заваривать: цвет воды напоминал крутой чифирь. В воздухе бесновались комары, было душно. И в довершение всего Маня утопила рюкзак. Неосторожно поставила его на кочку, казавшуюся ей основательной, но, рюкзак завалился, едва она отошла, медленно, как бы нехотя перевернулся и на глазах у изумленной Мани почти беззвучно ушел боком в воду, скрылся в густой глубине. Маня думала достать его рукой, но ухватила только кофейную муть. Кир тут же вырубил шест, оставив на конце сук, и опустил его в воду, попробовал зацепить рюкзак. Багор не коснулся дна. Лужа была слишком глубока. Спальники, аптечка и кое-какие продукты исчезли в этой торфяной пасти. Хорошо, что и по ночам было тепло, и они спали, укрываясь куртками.

Выбравшись из торфяников, они остановились в маленькой березовой рощице с сухой землей, пахнущей чабрецом; рощица занимала небольшой участок почти правильной овальной формы и, наверное, от этого возникало впечатление архитектурного сооружения. Странная многоколонная конструкция, изрисованная черными выразительными глазами. Вокруг розовел иван-чай, отбрасывавший отсветы на кору берез. Мане не хотелось уходить из этой рощи. Рано утром в березах пели иволги, она видела этих райски желтых птиц. А говорят, что увидеть иволгу — к счастью. От кого-то она это слышала, то ли от Дзен-Баптиста Васи, то ли от Топора. Но поблизости не было воды, и они пошли дальше по заросшим полям — неизвестно в какую сторону. Определить, где север-юг-запад-восток, они не могли. Смутно они помнили, что жили до путешествия восточнее, и, следовательно, эта местность находится западнее. Вот и все. Хотя чисто субъективно им казалось, что переместились они куда-то все-таки на восток. Здесь наличествовали все приметы такового: замедление времени, чувство потерянности, сны, похожие на явь и явь, напоминающая сон, разбитые дороги, отсутствие связи, смутное подозрение, что за тобой все время наблюдают, столбы без проводов, постоянное ожидание встречи с кем-то или чем-то необъяснимым, подведенный живот, и вообще какая-то скудость во всем, тщета любых усилий стать хозяином положения. И что-то еще неуловимое. Но это мог быть и запад. Например, — после атомной войны.

Иногда им попадались какие-то едва угадываемые признаки былой жизни: засохшие деревца, похожие на яблони, сноп желтых долгоногих цветов или выстроившиеся в шеренгу деревья с темно-бархатными стволами. Это были скорее какие-то тени невероятно далекого, почти сказочного прошлого — даже если эти тени принадлежали 20 веку, не говоря уж о 19-том с его непонятным бытом, душещипательными романсами и войнами былинных гусар и матросов крейсера «Очаков», — хотя это уже начало другого века. Трудно было представить Кира гусаром, а Маню не в драных джинсах, а в платье тургеневской барышни. Но все-таки эти прикольные мысли посещали их головы, точнее, они проникали в сознание одной только Мани, а она уже транслировала их дальше.

На Кира эти фантазии нагоняли тоску. Ведь в те времена не было даже электричества. Впрочем, не было его здесь и сейчас. Электрический китайский фонарик сдох. И пробуждение посреди безлунной и беззвездной ночи в тишине вызывало подлинный страх. Хотя Кир даже себе в этом не желал признаваться. Но так это и было. Поначалу его охватывало недоумение, — где они оказались? В сознании мелькали какие-то обрывки, рупии, страницы злосчастной книги. Потом становилось как-то не по себе: зачем они здесь? И в конце концов тьма и тишина заставляли его съеживаться. Разумеется, в такой обстановке и снилась всякая хрень и бНОПНЯ. И Киру казалось, что в него, в его программу проникает вирь. И «Касперский» с «Нодом» бессильны его уничтожить. Это был какой-то неведомый вирь, древний, как торфяные болота, неуловимый, как чье-то дыхание. Киру вспоминались рекомендации антивирусных программ: как распознать заражение? и что делать, если они распознаны? Да, не паниковать и сразу выпрыгнуть из сети. Ну, они уже давно не подключены. В том-то и дело. И вирь чувствует себя в таких условиях вольготно, беспрепятственно внедряется все глубже в оперативную память, искажает информативную базу, поражает файлы и даже создает собственные… Черт! Днем эти мысли казались обычным глюком. Как-то это было нелепо и смешно, — то, что вирь создает собственные рабочие файлы: этакий вирище с портфелем. Но! Почему, собственно, смешно? Ведь на самом деле так и есть: вирь создает файлы, ну, что-то вроде опухолей в больном организме, такие, типа, гнездилища. Да, но то-то и смешно, что этот вирь — вирус на обычном языке — представляется чем-то, короче, ползущим, Горынычем, натурально. Хотя ничего подобного раньше… в те славные времена, когда он сидел за компом или пил с друзьями пиво на концертах любимых забойных команд, ходил на футбол, махался с фанатами, в общем, в том мире, оставшемся где-то далеко, ничего подобного не было и в помине, найн! Это какая-то провокация.

Но и эти здравые мысли начинали казаться ему тоже провокацией, инициированной самим вирем. Зачем? Чтобы усыпить бдительность и до самых печенок поразить его, застать однажды врасплох, как это обычно бывает, в час Х — и разнести систему в клочья.

Однако и эти здравые-здравые мысли вдруг выглядели вполне идиотскими. В самом деле, о чем речь? Ну, он же Кир, Кирилл Белозерцев, живой чел, а никакая не система, не ПО, не железо. У него есть мать, отец, комната в девятиэтажном доме, на стенке плакат с Терминатором и крутыми ребятами из «Расовой войны», под кроватью заплесневелые гантели, стол завален дисками, учебниками, есть друзья… Но как все это далеко. Кто бы мог подумать — буквально шаг в сторону с накатанных дорог, и ты уже по уши в болотной тине какого-то другого мира, и увязаешь все сильнее. И тебе начинает мерещиться, что когда-то здесь бывал или что-то такое читал… черт знает, в общем, возникает чувство узнавания. Как будто на забытом разделе диска сохранялась все время устаревшая программа. Даже не тобой инсталлированная. А каким-то прежним владельцем. Программа руина! Зараженная к тому же руинным вирем.

Надо было выбираться отсюда, возвращаться. Но не хотелось пасовать перед Маней. Она была преисполнена отваги, несмотря на утрату вещей, дурацкой книги. Кир радовался, что, по крайней мере, удалось отделаться от Борда. В нем таилась опасность, хотя он был черен, а не бел… как в Ицзин. Кир уже не помнил, что там говорилось конкретно. Белый помешает браку? Да какая разница! бНОПНЯ! Но деинсталлировать до конца программку Борда — он это видел по Маниным глазам — не удавалось. Как только речь заходила о нем, в глазах Мани начинали блуждать какие-то светлячки, блики, как на коре тех берез. Кир бесился. Что между ними было? Надо было самому идти за водой. Нет, но все-таки диковинный чел, этот Борд. Маня всегда находит подобных, где бы они ни оказались: в Крыму, на концерте, в электричке Москва-Тверь, а один приклеился даже на выставке, музейный экспонат, бледный торчок со стажем, с седым хвостом, ценитель Дали. Всех их тянет на сладенькое, чужое. Даже если Кир с Маней отправятся в сахарские пески, то и там кто-то найдется. Это рок!

Но наконец и Маня дрогнула.

В этот день они выбрались на громадный, неоглядный холм. Оттуда было далеко видно, на горизонте громоздились зеленовато-синие возвышенности, перед ними курчавились покрывала лесов. Эта какая-то горная, а уж никак не равнинная перспектива была столь неожиданна, что Маня не выдержала, раскинула руки и запела: «Ом!»