Иван-чай-сутра - Олег Ермаков

— У меня есть такое ощущение.

Маня оглянулась на холмы и рощи и облака, повисшие повсюду, пожала плечами и призналась, что заскучала бы здесь.

— Но сейчас тебе не скучно?

Она быстро взглянула на него.

— Нет пока!

— Так это и есть настоящее.

— Ты вещаешь прямо как Будда!

— Мне ближе Обломов.

Маня прыснула.

— Обломов?

— Да. Он — Дон Кихот, только более последовательный в своем несогласии с пошлым миром. Это Дон Кихот недеяния. Заветной его целью было раствориться в мечтании. Нет, точнее — в раздумье. А его смерть была подобна угасанию, чем-то вроде нирваны. Рассеялось облако. Это и есть наш Будда.

Маня засмеялась.

— Вот уж никогда не думала!.. Мне Гончаров был влом. Скучища! — Она запрокинула голову, глядя на облако над Вороньим лесом. — Обломов-облако! Ха-ха-ха! И он видит нас, маленьких, игрушечных, тонущих в траве… Облачный барин с янтарной трубкой, в драном халате и с ветром за пазухой. Да, это круто! Просто хокку Басё.

Они действительно почти полностью скрывались в травах, разомлевших к полудню, так, что каждый стебелек сочился ароматом. Было жарковато. Путников донимали слепни. И все время чуть в стороне от них с метелки на метелку перелетала маленькая крапчатая птица, ловко цеплялась хрупкими пальцами за стебель и, покачиваясь, вертела головкой. Можно было подумать, она сопровождает этих двоих из любопытства. Но на самом деле она следовала за жирными слепнями и, улучив момент, ловила их и проглатывала, хрустя крыльями, лапками и глазами.

Когда они поднялись на гору, то увидели под соснами лишь одну палатку. У дымящего костерка сидел мрачный Кир. На руке его белел уже испачканный бинт. К чешуйчатому стволу были прислонены два рюкзака.

— Я подумала, нашу палатку унесло, — сказала Маня.

— Умзонтс! — хмуро ответил парень.

— Что это значит?

— Ничего. Пустое. Ветра-то не было.

— Как рука?

— Лучше не бывает.

Маня протянула ему котелок.

— На, пей… Жаль, что ты это не видел. Вот уж где кальт христаль! Целая чаша. И вода бьет без перерыва. Там месторождение кальт христаль, только хрусталь текучий. Это просто невероятно. Вот как начинаются реки. Облако песка дышит, в нем такие бурунчики, как пупки. Колоссально.

Кир внимательно смотрел на раскрасневшееся лицо девушки.

— Я теперь врубаюсь, как это предки родникам поклонялись, сочиняли истории о провалившихся церквях. Знаешь на кого он был похож?

— Кто? — угрюмо спросил Кир.

— Да родник же! — нетерпеливо откликнулась она. — На младенца, которому тысяча лет!

Кир хмыкнул и начал пить.

— Ничего смешного. Мягкое темечко у детей знаешь, как называется? Так и называется: родничок.

— Так что я в таком случае пью? — с брезгливой миной спросил Кир. — Кровь младенцев?

— Дурилка картонная, — махнула на него рукой Маня. — Ладно, что-то ты быстро собрался? Мы же еще пообедаем?

— Если мы будем рассиживаться, то до темна не выйдем к реке, подруга. Нет, нам пора уходить.

— Дай мне хотя бы отдохнуть.

— Ты так устала? А выглядишь бодрой и радостной, как пионерка.

— Ты хоть раз видел живых пионеров?

— По телевизору. И на обложке одной книжки. Которая так и называлась: «Голая пионерка».

— «Как это трогательно: серп и молот!..» — пропела Маня. — Ты просто ходячая энциклопедия, Кир.

Кир снова приник к котелку, черному от сажи снаружи и бликующему прозрачной водой, светлому внутри.

Над горой послышалось равномерное поскрипывание, Маня задрала голову.

— По-моему, наш старый знакомый писарь… — Наконец она увидела ворона, помахала ему. — Хэйо, чувак!

— Да, он тебе очень признателен, сейчас перекувыркнется от счастья, — проворчал Кир.

— Может это Карлос Кастанеда собственной персоной!

Кир засмеялся. Улыбнулся и Алекс.

— Ладно, подруга! Дас ист аллес! — сказал решительно Кир, взмахнув перевязанной рукой и поднялся.

Маня взглянула на него.

— Хватит бабушкиных сказок.

— Ты предлагаешь вылить воду из котелков? — спросила Маня.

— Это что, в самом деле, вода или невинная кровь?! — раздраженно воскликнул Кир и выплеснул воду из одного котелка, потом из другого, вставил один пустой котелок в другой, засунул оба в пакет, перевязал его шнурком и спрятал в свой рюкзак, вжикнул замком. Обернувшись к Алексу, он спросил, так какого им держаться ориентира? Тот ответил, что белых полей, это клевер уже на том берегу. Правда, снизу поля не видны. Надо искать возвышенности. Ну или забираться на какое-нибудь дерево.

— Как-нибудь сориентируемся, — сказал нетерпеливо Кир. — Мох растет на северной стороне деревьев. Мимо севера уж во всяком случае не промахнемся.

— Да. Лишь бы только не пойти параллельно реке.

— Ничего, разберемся. — Кир просунул перебинтованную руку под лямку. Алекс хотел помочь, но тот уже вскинул рюкзак на плечо, продел под лямку другую руку. Алекс обернулся к Мане. Но Кир опередил его и здесь, схватился здоровой рукой за верхнюю петлю и, краснея от напряжения, поднял рюкзак. Мане оставалось только вдеть руки под лямки. Алекс отступил в сторону, криво улыбаясь. Маня подняла на него глаза и протянула посмуглевшую руку в бисерных ниточках на запястье. Алекс бережно пожал ее.

— Счастливого одиночества! — сказала она. — И… спасибо.

— Да, — поддакнул Кир, кивая. — За гостеприимство, воду, все такое, и дрова. Особенно за дрова. Мы пошли. — И первым двинулся вниз. За ним Маня в рваных джинсах и желтой выцветшей футболке.

Алекс смотрел, как они идут мимо сосен, березы, куста, пока их не скрыли розово-фиолетовые макушки иван-чая. Еще некоторое время слышались их шаги, хруст травы, потом раздался голос Мани, Кир ей ничего не ответил, и все стихло. Алекс огляделся. Он один остался на горе в окружении толпы иван-чая. И ему нечего было сказать этому собранию в высоких малиновых шапках.

До глубокой ночи на горе было тихо. Только где-то в высях снова пролетел Ворон, Алекс лежал в палатке и не видел его, но слышал поскрипывание крыла. Наверное, птица проверяла, свободна ли гора и нельзя ли усесться на железный шпиль, чтобы привести в порядок перья, да и посмотреть, не осталось ли там какой поживы. Ворон мог бы уже и не бояться Алекса. Впрочем, он не знал, кто именно находится в палатке. Так или иначе, а он предпочел пролететь дальше, справедливо полагая, что рано или поздно гора будет свободна и по-прежнему ее хозяином останется он, старец с каменным клювом, в иссиня-черном пообносившемся платье. Алекс вспомнил, как его назвала девушка. У нее явный талант давать имена.

Интересно, выдержат они направление?..

Вечером Алекс развел костер, выкопал корень шиповника, очистил его от земли, ополоснул, порезал и бросил в кипящую воду, снял котелок и накрыл его плотно крышкой. Через десять минут он пил густой отвар карминного цвета, поглядывая на медленные тучи, наплывающие из-за реки, с севера. Блики заката играли на китовых тушах. Молчал Вороний лес.

Нет, на горе было слишком тихо. Ему бы вновь хотелось услышать голос рыжеволосой Мани. Странно вообще, что он здесь раздавался. И невероятным уже кажется, что они ходили вдвоем по заросшей дороге Вороньего леса на родник. Они появились здесь внезапно и слишком быстро ушли. Я, конечно, вполне понимаю этого парня, думал Алекс, отклоняясь от дыма. Но он не может быть на меня в обиде. Хотя было и непросто сохранять выдержку в нашем походе на родник. Не за это ли его и благодарила потом сама девушка?

И что ему теперь делать с этой благодарностью?

Он подбросил дров в костер.

Ребята, наверное, уже дошли до реки.

А у меня начался пост, подумал Алекс. Но сколько это может продолжаться? И что там происходит в доме на Тимирязева? Не пустое ли это — его вызов? Может, никто и не заметит. И бульдозеры пройдут мимо. Или пожалуют сюда через месяц, когда астральный татарин действительно обретет тонкое тело. Одиночество анархиста очень печально и бесперспективно. У него даже была мысль посвятить во все ребят. Впрочем, вряд ли из этого что-то путное вышло бы. Хорошенькое дело — превращать отпуск в войну. Тем более что парень мыслит рационально. С его точки зрения, конечно, действия бульдозеристов вполне оправданы. Алекс и сам это понимает. Но не принимает. Он мыслит не рационально, а как-то по-другому. Возможно, у него недочеловеческий взгляд на Местность. А может, послечеловеческий. Ну, кто станет вникать в эту галиматью? Алекс явно бесполезен для человечества. Его пример — регрессивен. Он тормоз в производстве дешевых железобетонных плит и в строительстве дорог, современных высокоскоростных трасс, по которым могли бы ездить люди в гости друг к другу, на отдых к морю. Он считает, что на отдых надо ездить на велосипеде — до ближайшего леска. Или подниматься по реке на лодке. Этого достаточно. Несколько шагов — чтобы оказаться в предыстории. Ведь на самом деле именно этого все желают — ускользнуть из нежных полицейских лап истории, чтобы отдышаться, придти в себя, собраться с мыслями, привести в порядок чувства и ощутить себя неподцензурным жителем уголка в космосе. Зрелище звездного неба над лесными холмами дарит больше свободы, чем самые либеральные законы. Пусть эта свобода и длится всего одну ночь. Но это настоящая, окончательная свобода. Свободнее человек не бывает — только в иерархии звезд. А от вашей человеческой иерархии кочевника тошнит. Это иерархия курятника. Но я выше истории, прогресса и полицейских нужд любой страны. И не верю выкладкам иерихонских мудрецов. Есть и кроме них мудрецы: цветы и звезды, а младенческий лепет родника или крик ворона звучит убедительней индустриальных талмудов. Бетонная плита никогда не заменит звездного неба. А трубопровод — прихотливых извивов реки с песчаными косами. Звездное небо, река, — абсолютные ценности, а не чертов прогресс с иерархией курятника.