Иван-чай-сутра - Олег Ермаков

— Как волк? — спросила Маня. — С хрустальными зубами?

— Махайрод, саблезубый тигр! — засмеялся Кир и закрутил топорик в воздухе.

— «Tyger Tyger, burning bright, In the forests of the night»,[1] — продекламировала Маня.

Кир поймал топорик и снова его подбросил, закрутив еще сильнее.

Топорик сверкнул в воздухе, сделал три оборота, Кир вытянул руку, пытаясь ухватиться за рукоятку, но вместо этого цапнул за лезвие. Смех оборвался, топорик упал на землю. Кир молчал еще мгновенье, бессмысленно глядя на вскипевшие пальцы, потом тряхнул ими, сыпанув кровавую росу, сморщился.

— Что ты наделал! Кошмар!..

Кир взглянул на ее белое лицо и сам начал стремительно бледнеть.

— Тойфел… Не ори так, Птича… в ушах звенит.

У Мани дрожали губы, на глазах выступили слезы. Она в ужасе глядела на обагренную руку Кира, с которой безостановочно струилась кровь, яркая, обильная, живая, падала на землю в щепках и прошлогодней хвое и снова натекала.

— Хотел увеличить обороты, — пробормотал Кир, криво улыбаясь.

Маня не двигалась с места. Алекса тоже загипнотизировала эта сценка. Время странным образом затормозилось, стало огромным и глубоким. И внезапно все показалось никчемным и довольно глупым; все обесценилось, как будто на глазах рухнула всемирная биржа со всеми банками идей и рассуждений и полками объемистых книг. Мгновенье назад все было иначе. Сложнее, любопытнее. А тут вдруг упростилось до боли и крови. И небожители вернулись на землю. Мелькнула мысль о Егоре: неужели он в самом деле погиб? Ушел в землю, как эта кровь на его горе. Только, пожалуй, сейчас до него дошел весь тошнотворный смысл случившегося с другом уже несколько лет назад. Да, действительно, время стало огромным, прошлое как при затмении заслонило черной — рубиновой — монеткой настоящее.

Алекс первым пришел в себя и сказал, что у него в аптечке только бинт и аспирин. Но Маня уже бросилась, что-то бессвязно бормоча, в палатку и вернулась с коробкой, обтянутой кожзаменителем, раскрыла ее, достала бинт, вату, пузырек с перекисью водорода. Ее глаза потемнели, стали почти черными, и, сине-черные, они были огромны на бледном лице, губы вздрагивали. Но быстрые пальцы делали свое дело. Змеистая рана на пальцах и ладони вспузырилась розово-белой пеной, когда на нее брызнула струйка из пузырька. «Боже мой, кошмар», — бормотала Маня, борясь с дурнотой.

— Не рассчитал, — отвечал Кир, глядя, как вата и бинт набухают кровью. — Значит, это был неблагоприятный трюк. Не хватайся за три оборота. Будет хула. Нет там такой гексы? Про кусачий топор?

— От тебя как от ребенка надо убирать все колюще-режущее! — воскликнула Маня со слезами.

— Ну что ж, теперь освою рубку левой рукой, — сказал Кир расслабленно, еле ворочая языком.

— А по-моему, пора возвращаться, — ответила Маня, пытаясь разорвать конец бинта надвое.

— Возьми нож, — сказал Кир, но Маня лишь возмущенно на него глянула, поднатужилась и разорвала бинт, завязала концы вокруг запястья. — Не волнуйся, майн кляйн, моя крошка. Мы продолжим эту игру. И докажем, что у нас есть воля к власти, жизни, победе. — Вялость сменилась у Кира возбуждением, когда он увидел свою кисть уже запакованной в бинт. Он, конечно, испугался, как любой нормальный человек, увидев собственную кровь. И теперь хотел наверстать упущенное, доказать, что не лыком шит — а скроен из высокопрочного материала. — Первая кровь только жалких слюнтяев рок-н-ролла пугает. А нас нет.

— Что ты несешь?

— Ничего! — Кир потряс забинтованной рукой.

Маня глядела в недоумении на него еще миг и рассмеялась.

— Дурилка-лесоруб! Дровосек-Терминатор. Лучше б ты заржавел, как в сказке. Кому и что ты хочешь доказать? Мне? Себе? Соснам?

— Всем, — ответил Кир. Он воинственно посмотрел на Алекса. Тот улыбнулся, качнул головой. — Герр грабор, так где родник?

Алекс ответил, что и один сходит за водой.

— А вдруг мы снова окажемся здесь? — спросил Кир, испытующе глядя на Маню. — В этом росистом месте посреди четырех дорог?

Маня отвернулась.

Но вскоре возбуждение у него сменилось опять вялостью. Кир зевнул.

— Ну, наверное, выступление к великой северной реке можно отложить на вторую половину дня, — проговорил он. — Я бы немного поспал перед броском нах норден.

— А за водой кто пойдет? — спросила Маня.

Кир красноречиво посмотрел на Алекса.

— Без проблем! — ответил тот.

— А… где твоя воля к власти?!

Кир в ответ снова зевнул.

— Динамщик! — позвала Маня.

Кир покачал забинтованную руку, как младенчика.

— Ты можешь в левой руке нести бутылки, — сказала Маня, нахмуриваясь. — И вообще, кто тебе виноват, а? Ты, обломщик! Ржавый дровосек!

— Птича, не будь такой жестокой. Раз добрый грабор не возражает…

— Все нормально, ребята, — подтвердил Алекс.

— Ну вот и отлично! — обрадовался Кир. К нему возвращался румянец.

— Кир! — укоризненно воскликнула Маня.

— Не хмурься Маня, это к твоему буддистскому лицу не идет.

— А динамить о воле и решимости идет? К твоему авчику?..

— Я не отрекаюсь. Но мыслю рационально. Зачем всем бить ноги, если…

— О'кей! — прервала его Маня, направляясь к сосне с пустыми бутылками; сняв их, она вернулась к костру и взяла черные котелки. Кир растерянно следил за ней. — Можешь спать. Это действительно рационально. Только смотри, чтоб твой топорик не утащили.

Алекс сказал, что он вполне управиться сам.

— Ну, с канистрой и бутылками — да, а с котелками? — спросила Маня.

— Хватит и этого, — ответил Алекс.

— А я хочу посмотреть родник, — сказала Маня, упрямо глядя на Кира, как будто это он ей возражал.

— Дельная мысль, подруга, — сказал Кир, — топай, растряси щеки.

Маня метнула на него поистине небесный сверкающий взгляд и пошла прочь, оглянулась на Алекса.

— Куда идти-то?

Алекс встал, взял пустую канистру. «Хорошо бы подождать, пока трава просохнет», — проговорил он, к чему-то прислушиваясь и как-то беспокойно озираясь.

— Она и до вечера не просохнет! — нетерпеливо откликнулась Маня.

Не дожидаясь пока они скроются из виду, Кир полез в палатку, громко, по-медвежьи зевая. Маня только хмыкнула, спускаясь с горы мимо стены иван-чая, следом за неторопливым проводником в застиранной клетчатой рубашке и выцветшей панаме. Стебли трав стучали по пустым котелкам и пластмассовым бутылям.

Глава седьмая

Они шли заросшей дорогой по лесу, пестреющему березовыми стволами. Алекс замечал на дороге крупные следы Владельца Усадьбы и с улыбкой вспоминал реплику Мани о его зубах. На самом деле волк был совсем не сувенирный, и его мощные зубы, легко перемалывающие лосиные мослы, держали в страхе местных обитателей. Это была его территория, и она примерно совпадала с границами, которые когда-то установили картографы. На Усадьбе волк не охотился никогда, если не считать охотой ловлю жирных мышей и нежных лягушек. Но, например, кабанов он не трогал и старался не обращать внимания на косуль. Охотничьи угодья лежали дальше: цветущие летом луга вдоль реки, лесные тропинки, сухие болотца, сырые овраги с ручьями, изрытые кабаньими семействами: тут они любили понежиться в грязных ваннах; наведывался он и в заброшенные сады, где можно было перехватить зайчишку или того же кабанчика; а если и нет, то просто закусить падалицей, волки фруктами и ягодами не брезгуют, хватают даже стрекоз с бабочками, собирают улиток. Голод не тетя-волчица, а сам Князь давно уже не малыш. Сероглазым Князем называл волка еще Егор. У него была и Княгиня и детки, их нежное пение Алекс слышал, ночуя вчера на Острове.

Каркнул Ворон где-то над кронами леса. Алекс задрал голову и увидел его. Поскрипывая перьями, тот летел над березами и смотрел вниз, поводя серо-каменным клювом по сторонам.

— Это и есть хроникер? — спросила Маня. Ее голос странно звучал здесь в лесу. Алекс привык здесь слышать другие голоса.

— Возможно.

Они вышли к развилке, налево уходила дорога, заваленная павшими деревьями. Немного в стороне росла старая раздвоенная рябина, она была примечательна сама по себе, редко рябины доживают до таких почтенных лет и размеров.

— Тряпки какие-то, — сказала Маня.

Алекс ответил, что это рушники, если приглядеться, можно увидеть вышивку.

— Что это значит? — спросила Маня.

Алекс пожал плечами.

— Образчик двоеверия. Где-то здесь жил последний язычник. По весне на рябине всегда появлялось новое полотенце, а на земле творог.

Маня приблизилась к рябине, разглядывая истлевшие в дождях и солнцах рушники; дотронулась до серой кожи дерева, посмотрела вверх.

— Круто, — сказала она. — А ты давно здесь?

Алекс ответил, что лет четырнадцать. Маня присвистнула.