Орланда - Жаклин Арпман

Алина пришла час назад. Вспоминая Люсьена, сидящего на ступеньках лестницы на улице Флоренции, она вздохнула, прислонилась спиной к стене в темной подворотне и принялась ждать. Напряжение спало, но молодая женщина чувствовала — отойди она от этого места хоть на несколько метров, и боль вернется — сильнее прежнего. «Я связана по рукам и ногам!» — сказала она себе, точно зная, что будет дальше. Каждый день, ровно в 12.00, он станет приходить в ее кабинет, а однажды туда заявится неврастеник Дюшатель, и удивится, и спросит, кто этот незнакомый посетитель.

— Это мой брат.

— А-а-а… Вы не похожи.

Она тихонько крякнула, и в этом странном звуке смешались страх и ярость. Будущий вторник тоже не станет ее большой удачей: не пройдет и четверти часа, как Альбер отведет ее в сторонку и потребует объяснений. Она понимала, что ее жизнь вот-вот разрушится, и ощутила отчаяние. «И все-таки, — сказала она себе, — следует признать, что на прошлой неделе, после возвращения из Парижа, я умирала от тоски и полагала, что буду грустить вечно! Так вот, мне больше не грустно! Я возбуждена, я в ярости, я напряжена — или довольна, когда он рядом, — но глухая скука, отравлявшая во все дни мое существование, ушла. Правда в том, что я вовсе не хочу возвращаться в прежнее свое состояние, когда — конечно, если верить ему! — только и делала, что окорачивала и подавляла его. Плевать, что я несусь навстречу катастрофе!» Алина хотела было укорить себя за то, что согласилась говорить с ним и видеться снова и снова, но — как и Поль Рено — поняла всю тщетность нравоучений, следующих за уже совершенной ошибкой, и вздохнула. «Если он существует только потому, что я его создала, как его уничтожить? Пришлось бы вернуться в то время, когда мне было двенадцать, и все начать сначала, а я «заперта» в настоящем, где не могу обойтись без Люсьена».

Люсьен! Решительно, это украденное имя раздражает Алину. Пойдя по моим стопам, она поискала другое, но ничего не придумала, потому что мысли перескочили на иное: дело вовсе не в том, чтобы найти ему имя, которое бы меня устроило, а в том, чтобы спасти себя! «Ужас в том, что я не знаю, как это сделать, и чувствую, что не смогу разорвать эту опасную связь. Господи, какой ужас! Стою тут — в черной шапочке, натянутой по самые брови, в куртке на шесть размеров больше — для маскировки, умирая от ужаса, что меня узнают, но не имея сил вернуться в свою уютную квартиру, чтобы провести вечер, читая в кровати и попивая фруктовые соки! Сколько мне отпущено времени до той минуты, когда все рухнет?»

Алина чувствовала, что эти мысли — конечно, если можно назвать мыслями всхлипы насмерть перепуганной души! — были подобны тонкому слою льда, который один только и не дает неосторожному конькобежцу провалиться под лед. Она понимала, что балансирует над пропастью, обманывает себя, а хочет и ждет одного — возвращения Орланды. Она жаждет погрузиться вместе с ним — или в него? — в таинственный поток и упиваться смертельными изысками обретенного единства.

Дверь распахнулась дважды: в первый раз дама вывела на прогулку свою собачку, во второй — выбежала девушка (наверное, она опаздывала на свидание), но Алине не нужно было даже смотреть — она и так знала, что это не он. Ее не заметили, и она продолжила караулить, замерев в неподвижности и затаив дыхание.

И он наконец появился, направился прямиком к ней, обнял, оба тихонько заскулили от облегчения и направились в сторону площади Константена Менье.

Минут через пять он недовольно пробурчал:

— Я не слишком хорошо поступил с Полем…

— Почему?

— Проявил нетерпение, смотался, а он ждал, что я останусь.

— Так вернись! — предложила она с великодушием сытого ребенка, не думающего, что голод вернется.

— Нет. Он не поймет. Поль мне очень нравится, но мне не нужны прочные связи: я насиделся взаперти в твоей душе, хочу остаться свободным и — главное — никому не хранить верность. Кстати, я собирался вообще завязать с этими отношениями, но не хочу лишать себя удовольствий.

И он с досадой поддал ногой камешек, валявшийся на тротуаре.

— Это тупик, — констатировала Алина.

— Кончай издеваться.

— Он тебе нравится, он хочет тебя любить — не вижу, в чем трудность?

— Да я тогда в мгновение ока стану нудным и постоянным — как ты!

— Я вовсе не нудная! — запротестовала Алина, как завзятая лицемерка.

— Больше нет — благодаря мне. Это я привнес в твою жизнь остроту, которой ей так не хватало! Ты уже десять лет занимаешься любовью с Альбером не потому, что тебе это нравится, а по привычке. Твоя верность ничего не стоит, ты ведешь себя так потому, что мама, и бабушка, и прабабушка никогда не изменяли своим мужьям.

— Ты, между прочим, тоже их прямой потомок!

— Я их отвергаю. Мужчины мне нравятся: наши вкусы совпадают — ты ведь, хвала богам, подсознательно тянулась ко всему, что не нравилось маме! Ты могла бы стать похожей на меня, но не захотела. — Он засмеялся. — Тысяча благодарностей! Это сильно обогащает личность бедного Люсьена, а то он был такой бесхарактерный — ничего, кроме смазливой мордашки да белокурых локонов!

— Спешу тебе напомнить, что ты чудовищно неосторожен. Не знаю точно, чем ты там занимаешься с твоими мужиками, да и знать не хочу (ты ведь понимаешь, что я говорю правду, потому что знаешь меня, как облупленную), но СПИД не дремлет, и ты рано или поздно заразишься.

— Ты бредишь! Я сплю только с приличными людьми.

— Ну да, все же знают, что вирус капитулирует перед дорогим костюмом и галстуком!

Алина сочла за лучшее расстаться с Орландой, как только они добрались до улицы Роденбах. Она вздохнула с облегчением, увидев, что Альбер еще не вернулся, выкинула записку и юркнула в постель.

«На сегодняшний вечер я спасена. Но что будет завтра? А в воскресенье?»

Ее передернуло от страха. Альбер доделает проект, не пойдет на работу, в субботу они отправятся ужинать к Жаклин — она празднует возвращение мужа — и вернутся очень поздно, наутро Альбер захочет прогуляться, возможно, придется ехать в Ахен… Так когда же она увидит Люсьена? Невозможно ждать до понедельника, невозможно вырваться из четкого распорядка жизни, не оставляющего даже самого маленького окошка для тайной встречи. И, даже если она что-то придумает на этой неделе, как быть со следующей встречей? Она услышала, как Орланда говорит: «Ну, так что же, брось его!» — и мгновенно представила себе, какая будет у нее жизнь. Друзья ужаснутся немотивированному разрыву, отвернутся от нее и кинутся утешать бедняжку Альбера, она поселится одна — если только Люсьен не решит жить вместе с ней, — будет ждать его возвращения после загулов и стариться, мучаясь от изжоги в душе.

Алина рывком села на кровати и, не зажигая света, уставилась в темноту, а из глубин ее существа рвалось яростное «НЕТ!». «Так — не будет!» — подумала она, не собираясь задумываться над тем, какие странные решения рождаются в темных глубинах ее располовиненной души.

Расставшись с Алиной, Орланда почувствовал такое омерзение при мысли о своей плохонькой гостинице, что даже решил было переночевать на улице Малибран. «В это время суток вряд ли мне грозит чей-нибудь визит», — подбадривал он себя, но вредный внутренний голос напомнил, что Мари-Жанна вряд ли работает в субботу утром, а сестра Анни наверняка захочет сообщить ему новости о матери. Он увидел, как они врываются к нему на рассвете, одна — влюбленная, другая — в гневе, застонал от ужаса и пошел к авеню Лепутр.

Поль еще не спал. Сидя в гостиной, он слушал концерт Шумана, не отдавая себе отчета в том, что со дня первой встречи с Люсьеном не слушал другой музыки. Звонок вырвал его из глубокой задумчивости, и за несколько секунд, пока Орланда поднимался, Поль придумал, оценил и отверг десять разных приветственных фраз (одна была хуже другой!), так что, открыв дверь, не произнес ни слова.

— Вы подумаете, что я не ведаю, что творю.

Поль покачал головой:

— Я ничего не подумаю.

Потом, сделав над собой усилие, этот комильфо добавил:

— Я рад, что вы здесь.

Поль чувствовал: пусть даже он ничего не понимает, возвращение следует отпраздновать.

Для Поля было бы вполне логичным попытаться отыскать смысл этих странных перемещений. В профессиональной деятельности ему часто приходилось прояснять мотивации своих клиентов, и он был весьма ловок в словесной игре в вопросы-намеки, так тонко ходившие вокруг да около сути дела, что эта самая суть в конце концов и открывалась. Этот двадцатилетний юнец не разберется в тонкостях игры и наверняка раскроется… «Такая игра будет бесчестной», — подумал Поль и отступился. Мы-то знаем, что Поль просто не мог ничего раскопать, а скажи Орланда правду — не поверил бы ему, но это не должно помешать нам оценить деликатность жеста. Естественность Люсьена, выдававшая сумятицу в его душе, тронула Поля, он хотел быть достойным того, что воспринимал как доверие, и в этом движении души умер развратник, рухнули тщательно выставленные заслоны. Неожиданное возвращение помогло Полю понять всю простоту новой реальности: по какой бы причине Люсьен ни ушел, он вернулся потому, что захотел этого. Он предпочел общество Поля чему-то другому, — значит, нельзя обманом и предательством выяснять, чему именно. Люсьен сам расскажет, когда захочет. «Сегодня никто не помешает мне быть счастливым, страдания оставим на потом!» — решил он.