Орланда - Жаклин Арпман

Жаклин Арпман

Орланда

Посвящается Деде и Тури, с благодарностью за предоставленный кров

Роман: вымышленная история в прозе, в которой автор старается возбудить интерес читателей, живописуя нравы и страсти или же придумывая невероятные приключения.

Действие первое

День первый: пятница

Действие начинается в Париже, напротив Северного вокзала, в кафе с громким названием «Европа». Никель, пластик, искусственная кожа… Любому несчастному, зашедшему сюда — по неосторожности или чистой случайности, — гарантирована стойкая неврастения. Сейчас около часа дня. Кто-то из клиентов ест яйца по-русски, другие поглощают сандвичи. Тридцатипятилетняя Алина Берже читает, сидя за столиком, перед ней — бутылка минеральной воды, время от времени она отпивает несколько глотков. Диктор по радио объявляет номер платформы за двадцать минут до отправления поезда, а Алина не любит сидеть в огромном, шумном и нелепом зале ожидания — тем более что и место там не всегда найдешь.

Мадам Берже не кажется совершенно поглощенной чтением. Периодически она обводит вокруг себя взглядом, смотрит на часы. Время словно остановилось. Не следовало выходить загодя, но у Алины беспокойная натура — она вечно боится опоздать. Да и работа окончена — что бы она стала делать в городе? Алина провела час в «Оранжери», потратила тридцать минут на книжную лавку Смита… Единственное, что оставалось, — нырнуть в метро. Алина вздыхает. Цепляется за текст — он ее не слишком возбуждает. Она в десятый раз перечитывает центральный эпизод «Орландо» о превращении, пытаясь ухватить глубинный смысл. (Алине все время чудится, что она скользит по поверхности, но мозг решительно отвергает саму мысль о том, что, возможно, этого смысла просто нет!) «Так, сосредоточимся на тексте: «Первой появляется она, Наша Госпожа — воплощение чистоты, чей лоб украшает повязка из шерсти белоснежного ягненка, чьи волосы подобны снежной лавине…» И так далее». Алина зевает. За словами, над которыми она корпит, проглядывают другие мысли — они подобны извилистой реке, то и дело уходящей под землю, а потом снова появляющейся на поверхности. Пользуясь привилегиями романистки — я ведь никогда не скрывала, что наделила себя ими! — я «слушаю» именно подсознание моей героини, и изумлению моему нет предела.

— А что, если я сменю пол? Если покину тебя, о робкая душа, если уйду из этого женского тела и отправлюсь жить в мужское… да хоть вон в то! В парня, что сидит напротив, во взъерошенного блондина с убегающим взглядом и крупным ртом, который как будто создан с единственной целью — выражать решимость? Когда я окажусь у него в голове, какой ты мне покажешься — со стороны? О, думаю, ты мне быстро надоешь, ведь без моей силы, моей энергии, моего азарта — все эти качества порой пугают тебя, ты называешь их жестокостью! — ты поблекнешь, проиграешь, сдашься, будешь перетаскивать себя от одного поражения к другому по убогой жизни. Я всегда тебе мешал, ты прячешь меня, как можешь, за помадой, длинными волосами и шелковыми юбками, которые при самом легком твоем движении шуршат и колышатся, тебя считают очаровательной и женственной, но я живу в твоих страхах, и мне здесь тесно. Будь я мужчиной, не искал бы общества женщин — я их слишком хорошо знаю; нет, я радостно выставлял бы себя напоказ перед другими мужчинами, сделал бы то, на что не осмеливался, когда был женщиной, — я бросил бы им вызов! Возможно, моя любовь к мужчинам всегда была гомосексуальной? Была чувством человека, стыдящегося своей склонности? Может, по этой самой причине я и замаскировался — или замаскировалась? — надев на себя странное тело, в котором никогда не чувствовал себя дома? Они иногда желали меня, но я этого не понимал — потому что сам себя не хотел. Боже, какое это счастье — быть мужчиной! Стоит мне отпустить уздцы моих мыслей — ты всегда так жестко их пришпоривала! — и я воображаю другое тело, крепкое, с широкой мускулистой грудью, узкими бедрами и дивной припухлостью внизу живота, похожей на древко знамени Победы, которым размахивают после битвы на полях сражений, усеянных телами мертвых солдат. Ты боишься, ты съеживаешься, ты мне надоела. Я буду идти по жизни уверенной поступью, стану смотреть мужчинам прямо в лицо (ты никогда на такое не осмеливалась!), пугая их, но некоторые из них обернутся, чтобы проводить меня взглядом, и я, возможно, выберу одного из них, соблазню и увлеку за собой в такие бездны, о которых он и понятия не имеет. Я хорошо их понимаю, я знаю, что́ они любят. Я чувствую, что буду лучшим любовником — чем был любовницей, потому что ничего не боюсь, это девочек учат сдержанности и стыдливости, но я-то — мальчик, и я ничему не научился, потому что о моем существовании никто не подозревал. Я как неофит отправлюсь в неизведанные земли. Боже, ну и путешествие! Подумаешь, Америка, подумаешь, Колумб, тьфу — на Амазонку, на полярный круг, на Луну и даже на Марс! Неведомое смотрит мне прямо в лицо, я сто раз лежал в его объятиях и ни разу не вошел (или не вошла?!). Противоположный пол дальше от меня, чем вега Центавра, я бьюсь лбом об их головы, но взаимопроникновения не случается, и я говорю: «О чем ты думаешь?» — а они улыбаются, и я остаюсь снаружи, потерянный (или потерянная?), одинокий (или -ая?), запертый (может, -ая?) в теле женщины, которая всегда уступала страхам и ни на что не могла решиться. Но я не в претензии, это не моя ошибка, но и не их, все мы — заложники непреодолимой идентичности, разделяющей нас, как разбегающиеся галактики, и толкающей нас друг к другу, и побуждающей подменять любопытство наслаждением. Никогда ни одна женщина не была мужчиной, как ни один мужчина не бывал женщиной. Каждый пол наделен знанием, которое никому не может передать, идиотские манипуляции, о которых мне кое-что известно, просто глупость, иллюзия, переодевание, не затрагивающие сознание, дух, они маскируют тело и убивают желание. Да, но внедриться в безупречное тело? Изменить мир, сделав всего три шага? Я есмь другой?

Я — тысячи других и, поскольку это я мне надоело, возможно, мы расстанемся?

Молодой блондин только что заказал вторую чашку кофе. Он кажется мне чуточку утомленным: зачем пить столько кофе, когда нужно просто поспать? У его ног стоит дорожная сумка, может, он тоже едет? Черт, он меня искушает! У него крупные руки с длинными пальцами, ногти неаккуратные, но черты лица оформленные, оно создано, чтобы выражать твердость. Даже на этом неудобном стуле он сидит изящно, из него может выйти толк. На нем черная куртка из искусственной кожи, вся в молниях — такие были в моде несколько лет назад, и выцветшие джинсы — не драные… Вряд ли он много зарабатывает. Даже если бы я не был заперт в благоразумной женщине так долго, что успел с ней сжиться, и то не обратил бы на него внимания — он скучен, как старый пиджак… Единственное достоинство этой человеческой особи — он молодой, крепкий и не слишком уродливый парень. А что, если я… рвану в это «тело»? Буду в нем жить, сделаю его красавчиком… Быть молодым мужиком — это просто чудо, так что никакие заморочки не омрачат его сознания. Под моей властью этот парень расцветет, в тускло-рыбьих глазах вспыхнет огонь, в манерах появится уверенность, даже жесткость. Он — не женщина, он может все, откуда же эта пришибленность? Разве можно попусту разбазаривать свой капитал? Черт, если бы я проник в него! Возможно, достаточно просто захотеть? Кто знает, никто ведь никогда не пробовал осуществить неосуществимое. Ты всегда позволяешь здравому смыслу заступить тебе дорогу, даже в мыслях, поэтому ты такая зануда. Решено, я меняюсь.

Я меняюсь?

Это невозможно, это невероятно, и я это делаю. Я покидаю тебя, и не оборачиваюсь, и прохожу сквозь невозможное. Я ничего не чувствую, я только знаю, что совершаю переход, я плыву в неопределенности, между «до» и «после», в точке, где нет ни времени, ни пространства, это абсолютный временной ноль, растягивающийся до бесконечности, я целую вечность существую в «нигде», о котором ничего не могу вспомнить, даже находясь внутри, потому что «во время» утратило всякий смысл, нет никакой иной реальности, кроме нерасторжимого я, в сути которого я ничего не понимаю, но его чудесная очевидность меня вдохновляет, в толще безобразного это я является средоточием уверенности, несомненности, оно — гарантия, оно — якорная стоянка, делающая возможным то невероятное плавание, в которое я отправился без тени сомнения, хотя там нет ни верха, ни низа, ни фронта, ни тыла, но я все-таки знаю, куда направляюсь, не успел я отплыть — и вот уже причаливаю, я пересек вечность, не потратив ни одного мгновения, я воплощаюсь, я достиг цели, мир вокруг меня снова существует, я вижу, я слышу, я чувствую, я — есть!