Откатчики. Роман о «крысах» - Алексей Колышевский

– Ты только подтвердил аксиому, которая гласит, что исключение возможно в любом правиле и лишь его подтверждает.

– Вы о чем?

– Да так… О своем. Работай давай, Миша. С сегодняшнего слова этот глагол для тебя стал иметь совсем иное, чем раньше, значение и смысловое наполнение, ха-ха-ха…

Тот, кто вместо сердца

Звонок Насти перечеркнул весь негатив того дня. Герман просто просиял, когда увидел на экране мобильника ее номер. Ленивая Оксана, развлекавшая себя на этот раз поеданием «чурчхелы», купленной во время обеденного перерыва, словно окаменела, увидев выражение полного счастья, совершенно неожиданно появившегося на лице Геры, и так и застыла с колбаской «чурчхелы», несколько двусмысленно торчащей изо рта.

– Настя! Я так рад! Я так рад, что ты позвонила мне! Я только что освободился и уже хотел набрать твой номер, достал из кармана телефон, и… ты позвонила. Это совпадение? Как ты считаешь?

Гера не врал. Он действительно собирался позвонить ей, но Настя его опередила.

– Наверное, таких совпадений не бывает. Чем ты занимаешься сейчас? Много работы в клинике? Ты оперировал сегодня?

Герман немного понизил голос:

– Да. Сейчас как раз закончилась операция, и я успел снять перчатки и вымыть руки.

Начавшую вроде понемногу шевелиться Оксану вновь парализовало.

– А у меня, представляешь, сегодня было интервью с одним известным писателем. Это оказался настолько противоречивый человек, что мои мозги до сих пор как будто обработали жидким азотом и при малейшей попытке понять, где он мне говорил правду, а где, откровенно издеваясь надо мной, а следовательно, и над читателями, врал, мозги просто расколются на кусочки и будут греметь в черепе, отчего я буду напоминать этакую погремушку на двух ногах.

– Интересно. Что же это такое мог наговорить тебе этот профессиональный графоман? Ты мне расскажешь сегодня при встрече?

– Да. С удовольствием. А ты расскажешь мне какую-нибудь захватывающую кардиологическую историю?

– Непременно, Настя. Самую ужасную историю о том, как я однажды вскрыл у живого пациента грудную клетку, а сердца под ней не обнаружил!

– Как? Как это? Ты меня разыгрываешь? Ну, то есть, разумеется, ты меня разыгрываешь! Ведь ты не врач-патологоанатом, которой пришлось вскрывать труп инопланетянина в фильме «Люди в черном»?

– Нет. Это совершенно правдивая история. Моим пациентом был один ммм… один вороватый менеджер – снабженец. Так вот у него вместо сердца в груди сидел маленький, сморщенный и очень-очень злой чертик. Я решил вытащить его из тела наружу, чтобы он умер от дневного света, а вместо него хотел вставить нормальное человеческое сердце… Да только ничего у меня не вышло. Когда чертик понял, что я собираюсь схватить его своими хирургическими щипцами, он сначала страшно зашипел на меня, а потом, видя, что я его не испугался, он перегрыз все опутывавшие его кровяные артерии, и мой пациент умер. Мы не смогли остановить кровь. Вот такая грустная история случилась со мной однажды.

Настя молчала. Герман окликнул ее:

– Что! Что с тобой такое, Настя?! Мой рассказ испугал тебя? Прости, я больше не…

– Знаешь, Герман, – медленно произнесла Настя, – я хочу попросить тебя, чтобы ты больше никогда не рассказывал мне этой истории. Она показалась мне слишком… слишком правдивой.

– Прости! Извини! Я не хотел… Я… Господи, я правда не хотел расстроить тебя. Где мы встретимся?

– Давай сходим погуляем?

– Погуляем? Ты хочешь гулять?

– Да. Я хочу просто гулять и разговаривать с тобой.

– Я с удовольствием приму твое предложение, я уже даже и не помню, когда просто так гулял по улице. И знаешь, мне будет очень неспокойно в эти несколько оставшихся до нашей встречи часов.

– Почему?

– Потому что я сейчас напоминаю сам себе ребенка, которому запретили есть варенье из банки, стоящей в буфете, до семи часов вечера, а ему очень хочется именно этого варенья, причем прямо сейчас. Оно на время заменяет для него Вселенную. А живому организму очень важно чувствовать себя частью своей Вселенной. Ведь она для каждого из нас своя, и несчастный маленький человечек, который не может попробовать лакомство из банки, чувствует полное отчаяние оттого, что у него нет этого ощущения сопричастности. Трагедия, да и только.

– Я тоже чувствую себя отлученной от варенья. Но верю, что буфет скоро откроют.

– Ха-ха-ха, до встречи, Настя.

– До встречи, Герман.

– В семь часов?

– Да. В семь часов.

– Может быть, возле Екатерининского парка?

– Да. Я тоже очень люблю его.

– Пока.

– Пока.

Герману очень хотелось сказать «целую» вместо этого «пока», но он понимал, что этим можно было испортить начинавшую рождаться на белом холсте живописца картину, изображающую восход солнца, край которого появляется над линией океанского горизонта. Он произнес это «пока» и закрыл глаза, вдруг представив себе и мольберт, и натянутый на нем холст, и вечно юного романтика Рафаэля, который должен нарисовать на этой картине, в отдалении, двух сидящих на краю берега людей. Его и Настю. И в этой простоте счастья, состоящего только из неба, спокойного после ночного прилива океана, восхода солнца, полоски песчаного пляжа и двух любящих друг друга людей, ему захотелось очутиться, открыв глаза. Захотелось до колющих все тело мириадов иголочек, до ощущения глотка талой ледниковой воды в раскаленный городской летний день.

Но вместо этого он, открыв глаза, увидел вышедшую из ступора Оксану, жующую свою виноградно-ореховую колбаску и с сарказмом смотрящую на него.

– Что, Оксана? Ты хотела о чем-то спросить?

– Н-н-нет, я просто с удивлением слушала, как вы запудривали мозги какой-то несчастной девушке. Она, бедненькая, наверное, поверила вам, забыв о том, что вам, мужчинам, совсем нельзя верить и…

Герман в изнеможении обхватил голову руками, затем резко вскочил, схватил со стола Чернушина пачку сигарет и стремглав выбежал на улицу…

Они шли рядом по аллее парка, и Настя взяла его под руку. Она увлеченно рассказывала ему о том самом писателе, у которого сегодня, по заданию редакции, ей довелось взять интервью. Герман слушал ее с возрастающим интересом. Он был знаком с книгами этого человека, они нравились ему, но он никогда не задумывался над тем, что скрывается за именем автора на обложке.

– Сперва я решила основательно подготовиться к интервью. Я всегда готовлюсь к интервью очень тщательно, пытаясь выудить из Интернета все, что только возможно. Любую информацию о человеке, которому мне предстоит задавать вопросы. Вот и вчера я набрала в Google фамилию этого писателя, ожидая обыкновенных фактов из биографии и не рассчитывая на какие-то там сенсации. Однако, чем больше ссылок я открывала, тем больше я, если так можно сказать, поражалась тому, что на самом деле представляет собой этот человек, и, ты знаешь, я поняла, что невольно попала в мир, где он един в двух лицах.

– Как это?

– Ну… У писателей это часто встречается. Вспомни «доктора Джекила и мистера Хайда» Стивенсона. Зеркало и Зазеркалье. Бог и сатана. Праведник и маньяк. И между ними как будто нет ни одного соединяющего две половинки одной личности мостика. Они как непостижимое «два в одном». Настоящее имя писателя всем известно. Через три минуты я обнаружила, что есть еще одно имя. Псевдоним, или, как его еще называют в сети, «ник». Этот писатель придумал себе в сети образ, не имеющий ничего общего с реальным человеком. У него своя, от начала и до конца придуманная его создателем жизнь, ничего общего не имеющая с реальной биографией своего создателя. Давным-давно, еще в детстве, мне в руки попала замечательная книжка финского писателя Марти Ларни «Четвертый позвонок». Не стану пересказывать ее, в этом нет никакого смысла, но обмолвлюсь лишь, что главный герой, приехавший из своей Финляндии в Америку, – это скромный интеллигент и большой умница по имени Джерри Финн. Это не его родная фамилия, а тоже ник, которым для простоты наградили его американцы. Он буквально не может найти себя в этом мире, где ему предлагают купить роман «Анна Каренина» «всего на сорока страницах» и тысячи Мерлин Монро рекламируют все подряд. Он пытается выжить, ему помогает собственная финская смекалка, ха-ха-ха, но вот однажды он наконец встречает родственную душу. Это бродячий профессор Бобо, у которого даже не осталось имени и лекции которого больше никому не нужны в этой стране. Профессор знакомит Финна с такими же интеллектуалами, давно ставшими в Америке изгоями общества. Ситуация, до смешного похожая на нашу, не так ли? Я рассказываю это потому, что наш писатель, судя по всему, нашел в сети такое же сообщество интеллектуалов-маргиналов и поселил там своего «мистера Хайда». Его злой двойник – это беспринципный и лживый подлец, вначале даже пользующийся в этой среде авторитетом, а затем словно в насмешку над самим собой несколькими направленными взрывами разрушивший здание собственной виртуальной личности.