Том 1. Красная комната. Супружеские идиллии. Новеллы - Август Стриндберг

Этот разговор оказался интродукцией к вальсу, который он вскоре затем протанцевал с девушкой, внесшей пунш.

Борг наполнил стаканы, подозвал Леви, кивнул на стакан и сказал:

— Выпьем-ка теперь на брудершафт, тогда мы потом можем быть грубее друг с другом!

Леви выразил радость по поводу этой чести.

— На здоровье, Исаак, — сказал Борг.

— Я не Исаак…

— Ты думаешь, что меня интересует, как тебя зовут? Я зову тебя Исааком, и ты для меня Исаак!

— Ты веселый, черт…

— Черт! Тебе не стыдно, жиденок?

— Ведь мы же хотели быть грубыми…

— Мы? Я хотел быть с тобой грубым!

Струве показалось, что он должен вмешаться.

— Спасибо, брат Леви, за твои хорошие слова. Что это была за молитва?

— Это наша погребальная молитва.

— Это было очень хорошо!

— Это были только слова, — вмешался Борг. — Неверная собака молилась только за Израиль; значит, это не относилось к покойнику!

— Всех некрещеных причисляют к Израилю, — ответил Леви.

— А потом ты напал на крещение, — продолжал Борг. — Я не потерплю, чтобы кто-нибудь нападал на крещение, — мы это сами сделаем! Потом ты коснулся учения о возмездии. Оставь это; я не терплю, когда другой касается нашей религии.

— Борг прав, — сказал Струве, — если мы согласимся не касаться крещения и иных священных таинств, я попрошу, чтобы все разговоры этого легкомысленного рода на сегодняшний вечер были исключены из нашей среды.

— Ты просишь? — закричал Борг. — Чего ты просишь? Ну, я прощу тебя, если ты будешь молчать. Играй, Исаак! Музыки! Почему молчит музыка на празднестве Цезаря? Музыки! Но не подноси мне ничего старого! Чтобы было новое!

Леви сел за рояль и сыграл увертюру к «Немой» {95}.

— Так, теперь поболтаем, — сказал Борг. — У вас такой печальный вид, господин Фальк; идите сюда, выпьем.

Фальк, испытывавший в присутствии Борга некоторую неловкость, принял предложение очень сдержанно. Но разговора не завязалось, опасались чего-то вроде столкновения.

Струве бродил кругом, ища развлечения, не находя его, он постоянно возвращался к столу с пуншем; он иногда делал несколько танцевальных па, воображая, что весело и празднично; но этого не было на самом деле.

Леви ходил взад и вперед между роялем и пуншем; он сделал попытку спеть веселую песню, но она была так стара, что никто не хотел ее слушать.

Борг орал, чтобы прийти в «настроение», как он говорил, но становился все тише и почти оробел.

Фальк ходил взад и вперед, молчаливо и зловеще, как грозовая туча.

По приказу Борга внесли обильный ужин. В угрожающем молчании уселись за стол. Струве и Борг чрезмерно прикладывались к водке. Лицо Борга походило на оплеванную печную заслонку; красные пятна выступали на нем, и глаза стали желтыми. Струве же походил на покрытый лаком эдамский сыр, равномерно красный и жирный. Фальк и Леви выглядели в их обществе, как дети, в последний раз ужинающие у людоедов.

— Передай пасквилянту лососину, — скомандовал Борг Леви, чтобы прервать монотонное молчание.

Леви подал блюдо Струве. Тот поднял очки и забрызгал ядом.

— Стыдись, жид! — завопил он и бросил салфетку в лицо Леви.

Борг положил свою тяжелую руку на голый череп Струве и сказал:

— Молчи, сволочь!

— В какое общество я попал! Я должен сказать вам, милостивые государи, что я слишком стар, чтобы позволить обращаться с собой, как с глупым мальчишкой, — сказал Струве дрожащим голосом, забывая свое обычное добродушие.

Борг, который теперь весь посинел, встал из-за стола и сказал:

— Тьфу, черт! Вот так общество! Заплати, Исаак, я тебе после отдам! Я ухожу!

Он надел пальто, шляпу, наполнил большой стакан пуншем, долил коньяку до краев, осушил его залпом, затушил мимоходом несколько свечей, разбил несколько стаканов, засунул горсть сигар и коробку спичек в карман и вышел, качаясь.

— Жаль, что такой гений так пьет! — сказал Леви благоговейно.

Через минуту Борг опять был в комнате, подошел к столу, взял канделябр, закурил сигару, пустил Струве дым в лицо, высунул язык и показал коренные зубы, потом потушил свечи и опять вышел.

— Что это за отброс, с которым ты меня свел? — спросил Фальк строго.

— О, дорогой мой, он сейчас пьян, но он сын штабного врача, профессора…

— Я не спрашивал, кто его отец, а кто он сам, и ты отвечай мне, почему ты позволяешь такой собаке издеваться над собой? Можешь ты теперь ответить на вопрос, почему он знаком с тобой?

— Прошу оставить глупости, — сказал Струве важно.

— Изволь, оставляю тебе все глупости мира, держи их при себе.

— Что с тобой, брат Леви? — сказал Струве участливо. — У тебя такой мрачный вид.

— Жаль, что такой гений, как Борг, так страшно пьет, — сказал Леви.

— Как и в чем проявляется его гений? — спросил Фальк.

— Можно быть гением и не писать стихи, — сказал Струве ядовито.

— Я думаю, писание стихов не предполагает гениальности, но еще меньше — скотского поведения! — сказал Фальк.

— Не заплатить ли нам теперь? — сказал Струве и устремился к выходу.

Фальк и Леви заплатили. Когда они вышли, шел дождь, и небо было черно; только газовое зарево города стояло, как красное облако над югом. Наемный экипаж уехал; им оставалось только поднять воротники и идти.

Они дошли только до кегельбана, когда услышали страшный крик.

— Проклятье! — прозвучало над их головами; и теперь они увидели Борга, раскачивающегося на одной из верхних веток липы. Ветвь согнулась почти до земли, затем поднялась и описала огромную дугу.

— О, это поразительно! — воскликнул Леви. — Это немыслимо!

— Какой безумец, — улыбнулся Струве, гордясь своим протеже.

— Сюда, Исаак, — ревел Борг наверху, в воздухе, — сюда, жиденок, я хочу занять у тебя немного денег!

— Сколько ты хочешь? — спросил Леви и замахал бумажником.

— Я никогда не занимаю меньше пятидесяти.

В следующее мгновение Борг соскочил с дерева и засунул бумажку в карман. Потом он снял пальто.

— Надень его опять! — сказал Струве повелительно.

— Что ты говоришь? Мне надеть его опять? Как? Ты приказываешь? Может быть, ты хочешь драться со мной?

При этом он хлопнул шляпой о ствол дерева так, что она разорвалась, снял фрак и жилет и предоставил дождю лить на рубашку.

— Подходи, сволочь, будем драться!

Он обхватил Струве и отступил с ним так, что оба полетели в ров.

Фальк поспешил отправиться в город. Долго еще слышал он позади себя взрывы смеха и крики Леви: «Это божественно, это поразительно!» И крики Борга: «Предатель! Предатель!»

XX

Часы в ресторане при ратуше в X-кепинге прогремели семь раз в один октябрьский вечер, когда в дверь вошел директор городского театра. Он выглядел сияющим, как может сиять жаба, плотно поевшая; он был рад, но мускулы его лица не привыкли к таким движениям, они стягивали кожу в беспокойные складки и еще более уродовали его ужасную внешность. Он милостиво поздоровался с маленьким иссохшим хозяином, стоявшим за стойкой и считавшим посетителей.

— Wie steht’s? [6] — крикнул директор по-немецки, — говорить он давно уже отвык.

— Schön Dank! [7] {96} — ответил хозяин тоже по-немецки. Так как запас немецкого у обоих вышел, то они перешли на шведский.

— Ну, что скажете о малом, о Густаве? Разве он не был прекрасен в роли дона Диего? А? Я думаю, что могу создавать актеров! Что?

— Да, признаться! Этот малый! Но дело обстоит так, как господин директор изволил говорить: легче сделать талант из человека, который не испортил себя грубыми книжками…

— Книги — порча! Это я знаю прекрасно! Впрочем, знаете, хозяин, что написано в книгах? Я-то знаю! Вы увидите, как будет вести себя молодой Ренгьельм, когда будет играть Горацио! Я обещал ему эту роль, потому что он очень выпрашивал; но я сказал ему также, что не стану ему помогать; я не хочу быть ответственным за его фиаско. Я сказал ему также, что дал ему роль, чтобы показать, как тяжело играть тому, кому природа не дала этого дара. О, я проучу его так, что он в другой раз не запросит роли. Я сделаю это! Но будем говорить не о том! Есть у вас две свободные комнаты, хозяин?

— Обе маленьких?

— Именно.

— Всегда в распоряжении господина директора!

— Ужин для двоих, но тонкий. В восемь. Служить будете сами, хозяин!

Он не кричал, когда говорил последние слова, и хозяин поклонился в знак того, что понял.

В это мгновение вошел Фаландер. Не кланяясь с директором, он сел на свое старое место. Директор тотчас же поднялся и, проходя мимо стойки, сказал таинственно: «В восемь». И вышел.

Хозяин поставил перед Фаландером бутылку абсента с принадлежностями. Так как тот не показывал виду, что желает начать разговор, он взял салфетку и стал вытирать стол; когда и это не помогло, он наполнил спичечницу и сказал: