Степные хищники - Александр Великанов

А тут еще, как нарочно, произошла встреча.

На переезде через железнодорожную линию эскадрон лоб в лоб столкнулся с обозом. Сначала Щеглов не обратил внимания, что везут обозники, а, разглядев, ахнул. На длинной веренице саней, как поленья, были наложены трупы в матросских бушлатах, в брюках клеш. Из возов торчали окоченевшие голые ноги с растопыренными и скрюченными пальцами, желтые, как воск, и не было сил отвернуться, не смотреть на них. Гробовым молчанием проводили эскадронцы траурную колонну.

Когда живые и мертвые разъехались каждый своим путем, Щеглов подозвал дозорных и потребовал:

— Почему не доложили? Почему не дали знать?

— Товарищ комэск, это не… э-э… не противник! Э-э…мертвые наши…

— Мертвые, мертвые! Бывает, что от мертвых вреда больше, чем от живых. Соображать надо!

В небольшой деревушке сделали привал.

— Товарищ комэск, мясо варить? — подбежал Гришин.

— Заваривай!

— Сейчас отдам его хозяйке, — Гришин заторопился в избу.

Щеглов вышел на улицу. По деревне размещались кавалеристы. Шуршало задаваемое охапками сено, ржали лошади. Кто-то истошно орал:

— Федька-а, куда дева-ал торбу-у?

Заметив командира дивизиона, Щеглов направился к нему.

— Как дела, комэск? — справился тот.

— С лошадями плохо, да и люди измотались. Здесь долго простоим? Надо бы обед готовить.

— Готовьте! Пусть готовят! — поправился комдив, потому что продукты выдавались на руки каждому, и квартирохозяйки варили и пекли каждая своим постояльцам.

Найдя дежурного и передав ему разрешение варить пищу, Щеглов возвратился к себе.

— Суп закипает, — доложил Гришин.

В окно резко постучали:

— Вылетай строиться!

В помещение вбежал запыхавшийся связной:

— Товарищ командир, выступаем!

— Седла-ай!

— Товарищ командир, а как же с мясом? — в голосе Гришина растерянность.

— Клади его в торбу, — в следующей деревне доварим!

Вдоль улицы выстроились стройные шеренги всадников.

— Справа рядами шагом ма-арш!

«Топ-топ-топ-топ!»

— Третий взвод, подтянись!

— Подтянулись, аж на последнюю дырку. И-исть, братва, охота.

— Чумбур пожуй!

Хрустит снег под копытами, играет на нем яркое февральское солнышко, глаза бы ни на что не смотрели, — на голодное брюхо мороз лютее кажется.

Немного подбодрили брошенные бандитами две пушки. Они стояли в заснеженной лощине. Под колесами топорно сделанные деревянные полозья. На одной поперек ствола лежал снаряд. Прицелов не было.

— Ага! Туго приходится, коли орудия начал бросать.

— Тикает гад.

— Не уйдет, нагоним.

В следующей деревне снова приказание: размещаться по квартирам.

— Гришин, вари мясо!

А через полчаса опять:

— Вылетай! Строиться!

— Что там стряслось?

— Разведка наткнулась на Попова.

Гришин, чертыхаясь, укладывал в торбу куски полу-разваренного мяса.

Пообедать довелось лишь поздно ночью, когда остановились на ночлег. Но спать пришлось не всем: Кондрашев со своим взводом сменил разведчиков второго эскадрона, третий взвод ушёл в сторожевое охранение.

Тревожен солдатский сон, каждую минуту может раздаться постылая команда «Вставай!», и, возможно, от этого короткой кажется долгая на самом деле зимняя ночь.

В Клинцовке, волостном центре, — радость: прибыло пополнение лошадьми. Настроение у всех поднялось, а Иван Иванович, гарцуя на вновь полученном гривастом вороном коньке, бахвалится:

— На нем я черта обгоню.

Часа через два с распределением конского состава было покончено, и дивизион двинулся далее. Щеглову пришлось задержаться: ему поручили сдать Клинцовскому волревкому выбракованных лошадей.

— Ревком их подкормит, раздаст бедноте, — весною пахать будут, нас добрым словом помянут, — говорил комиссар, прощаясь с Щегловым. — Дивизион будет ночевать в Любицком, там нас догоните.

Сдав лошадей, Щеглов приказал бывшим с ним красноармейцам ехать в Любицкое, а сам зашел получить расписки. Но недаром говорится, что иной раз «дело скоро делается, а бумага долго пишется». Пока оформляли документы, начало смеркаться, и когда Щеглов выехал за село, окрестности тонули в молочной мгле. Однако вскоре взошедшая луна осветила призрачным светом поля, лощины и берега извилистой Малой Чалыклы, по льду которой был проложен зимняк на Любицкое. Легкий морозец пощипывал нос и щеки, кисейная дымка висела над дорогой, по сторонам, уносясь назад, мелькали снежные карнизы и темные пятна обнаженной от снега глины. Поворот оставался за поворотом. Быстрая езда верхом, красота лунной ночи, вкусный и хмельной воздух бодрили. Позади суровый январь, февральские бураны, уходят в прошлое передряги походов, боевые утраты. Даже образ Усти за последнее время потускнел, и воспоминания не так тревожат душу.

Вдруг обаяние лунной ночи исчезло, и вещи мгновенно заняли свои места — ночь, одиночество, бандиты, — на дороге стоял человек.

— Стой, гнедой! — Щеглов резко осадил коня, рывком сбросил из-за спины карабин, снял курок с предохранителя. — Кто?!

Ответа не было.

«Сейчас он выстрелит», — мелькнула мысль. Щеглов торопливо прицелился и нажал на спуск.

«Бах!»

Тот, впереди, не шелохнулся.

Второй выстрел, — то же самое. Что за чертовщина?! Не отвечает, не движется и не падает! Щеглов подъехал ближе. Вот оно что! Человек стоял на самой дороге, а рядом виднелись свежие следы санных полозьев — его объезжали. Косясь и храпя, гнедой миновал вмороженного в лед мертвяка и нервно метнулся вперед. Однако Щеглов остановил его.

«Кто этот человек?»

Щеглов подошел к жуткому монументу. Сквозь тонкую корку льда черты лица погибшего нельзя было различить, лишь на шлеме ягодой-клубничкой краснела звездочка.

«Звери! Где не пройдут — там кровавый след оставят».

Щеглов на мгновение задумался, как убрать мертвеца с дороги, а затем, сняв карабин, открыл стрельбу. Пули крошили лед, после второй обоймы мертвец качнулся и упал. Щеглов оттащил труп в сторону и вскочил на гнедого.

Вскоре завиднелись огни Любицкого, запахло кизячным дымом.

Следующая ночёвка была в Карловке, большом селе верстах в пятнадцати от Любицкого. Здесь, ожидая кавполк, простояли весь день и собрались провести еще одну ночь, но перед вечером было получено приказание выступить в Рахмановку, соединиться с находящимся там эскадроном ВЧК и двигаться на Тарасовку.

За сутки кони отдохнули, и восемнадцать верст от Карловки до Рахмановки мелькнули незаметно. Головной заставой шел взвод Кондрашева. У рахмановских огородов его остановили вооруженные.

— Стой! Кто идет?

— Застава кавдивизиона. А вы кто?

— Поворачивайте назад!

— Что?!

— Поворачивай, говорю, назад! В село вас не пустим.

Кондрашев опешил:

— Вы что, белены объелись?

— Ничего не объелись.

— Так вы — вакулинцы?

— И не вакулинцы. В село к себе мы никого не допущаем — ни красных, ни вакулинцев. Вот и весь сказ.

Видя, что тут не сговоришься, Кондрашев послал связного в дивизион, и у въезда в Рахмановку остались стоять две группы: головная походная застава кавдивизиона и кучка рахмановских мужиков.

Выслушав связного, Щеглов доложил об этом командиру дивизиона.

— Кто не пускает?

— Вроде рахмановские жители.

— Там же должен быть эскадрон ВЧК, — вмешался комиссар.

— Ерунда какая-то! Поедемте, посмотрим сами! — решил комдив и хлестнул коня. Комиссар и Щеглов поскакали за ним.

— Кто вы такие? Почему остановили заставу? — коршуном налетел комдив на стоявших.

От кучки отделились двое: один с винтовкой-обрезом, другой с вилами.

— Мы, товарищ хороший, — самооборона местная, — объяснил передний. — Свое село охраняем.

— От кого? От бандитов?

— От кого доведется, от чужих, значит.

— А Советскую власть вы признаете?

— Как же, как же, мой хороший!

— А Совет у вас есть?

— Имеется Совет.

— Так почему же вы красноармейскую часть не хотите пустить в село? Или Красная Армия вам чужая?

— Да ведь мы…

— А большевики в вашем Совете есть? — перебил его комиссар.

— Чего нет, того нет, мой хороший.

— И раньше не было?

— Были, были, мил человек.

— А сейчас почему нет?

— Несоответствующие люди оказались, ну и заменили их миром.

У комдива иссякло терпение.

— Ну-ка, мил человек, уйди с дороги! Не замерзать же нам тут в степи! — и он послал коня.

В тот же момент мужик с вилами бросился вперед. Сухо треснул револьверный выстрел, — то державшийся начеку комиссар опередил нападавшего и спас комдива от удара вилами. Без команды кавалеристы ринулись вперед, смяли и обезоружили «самооборону».