Байки на бис - Лев Дуров

Князь Игорь запел и спектакль закончился с большим успехом.

Искусство перевоплощения

А теперь снова про себя. Я на гастроли в поезд никогда не беру ни спортивного костюма, ни тапочек. Меня всегда пугает такая картина – через пять минут после отхода поезда в коридоре появляется какая-то странная спортивная сборная очень пузатых мужиков.

Я очень давно играю спектакль «Афинские вечера» и часто езжу в одном купе с Ольгой Александровной Аросевой. И если ночью я решал прогуляться, то надевал ее красивые, расшитые золотом тапочки, снимал с вешалки ее халат, тоже надевал его на себя и тихо-тихо пробирался по коридору.

Однажды, когда Ольга Александровна утром пошла в туалет умываться, то услышала себе вслед такую реплику: «Ну надо же, в парике такая красивая, такая изящная, а ночью ты б ее видела! Лысая, ножки тоненькие! Ну что ты хочешь, актриса. Преображается».

Это – наши!!

Меня очень уважают в Израиле, я бывал там шесть раз! Последний раз читал стихи в маленьком городке Ашдот. Иду по нему, за мной две женщины, одна из них – пожилая, с деревенским лицом, вторая – молодая, катит перед собой коляску. Поравнялись со мной, молодая говорит старой: «Мама, тебе не кажется, что это – Дуров?» А та – ей: «Нет, это не Дуров. Что Дурову в этом дерьме делать?» – имея в виду свой маленький, пыльный город. Я понял: ага, это – наши!

Какой год служишь?

В Израиле во время съемок «Мастера и Маргариты» случилась смешная история. Мы снимали сцену в пустыне, у самой иорданской границы. И вдруг появляется огромный военный вертолет и ну кружить над нами. А минут через двадцать съемочную площадку оцепляют джипы, выскакивают военные. Начинают выяснять, кто мы такие, переговариваются с нашими израильскими коллегами на иврите. А я своим и говорю: «Ребята, вон тот офицер – точно из советских. Плохой я артист, никакой не психолог, если не угадал». Подхожу тихонечко к офицеру со спины и спрашиваю: «Какой год служишь?» А он без запинки: «Третий». И только тут обернулся: «Ну, Дуров, как ты меня расколол! Может, и чин назовешь?» «Майор, – отвечаю. – И у нас служил майором». Глаза у офицера от удивления стали квадратные. А все дело в том, что только наш офицер может стоять навытяжку перед расхлябанным израильским солдатом.

Иду и слышу

Иду гулять к морю, слышу: «Изя, Изя!». Стоит женщина, ее сынок неподалеку, копается в песке. «Изя, ты видишь, идет Дуров? Иди подойди, дай ему руку!» Подходит малыш, протягивает ручонку: «Изя». Я протягиваю руку в ответ: Лева. Подходит Изина мама: «Будешь рассказывать о нем внукам. Его скоро не будет». Изя спрашивает: «Он что, уедет?». Мама: «Умрет!».

Ну что тут поделаешь?..

Вот так попался!

Однажды, в день моего рождения, раздается телефонный звонок из отдела международных перевозок, и мне сообщают, что пришла посылка из Германии. Вслед за звонком приходит красивый бородатый человек в очках, приносит посылку. Я за нее как положено расписываюсь, вскрываю коробку – там французские консервы, какая-то цифровая шифровка и подпись «За грешные писки». Я понимаю, что так переиначено название моей книжки «Грешные записки». На коробке обратный адрес: «Германия. Бабельсберг, доктор Бользен». Мне жена говорит: «Доктор Бользен – это же Штирлиц». Я думаю: «Ну, хорошо, разыграл меня кто-то в Германии. Но кто?». А в это время мне звонят, поздравляют, и среди всех – мой знакомый полковник. Я ему про подарок рассказываю, а он мне: «Ты только ничего не трогай, я завтра утром рано приеду, посмотрим». Назавтра приезжает, все внимательно рассматривает, мы берем мою книжку с полки и на огромном джипе с фонарями куда-то едем. Там такие жуткие ворота, везде люди в форме нам козыряют. Проходим в огромную комнату с шикарной мебелью, мой приятель вызывает еще двух полковников. Кто-то говорит: «Здесь шифровка, скорее всего, по вашей книжке, нужен шифровальщик». Вызывают еще одного полковника. И вот уже все вместе колдуют над шифром и моей книжкой. Потом говорят: «Тут написано: «Зачем вы раньше времени закончили гастроли в Германии? Слово сдержал. Консервы прислал. Штирлиц». А вот эта цифра, длинная, в конце три нуля, но они в любой шифровке отбрасываются». Когда нули отбросили, оказалось, что это московский номер телефона. Меня тут же попросили по нему позвонить. Я звоню, и детский голос мне отвечает, что из взрослых недавно был папа, но он куда-то уехал с дядей Левой Дуровым, и называет имя моего приятеля, а тот напротив сидит и улыбается. Оказалось, что я нахожусь в СОБРе, в самом его центре. Вот так попался! Но когда четыре полковника сидят, тихо о чем-то говорят, что-то приносят, расшифровывают, уносят, все таинственно, на полном серьезе, то, естественно, начинаешь во все это верить. А как они играли! Артисты! Какая подготовка была! Один сутки искал французские консервы, другой шифровку составлял.

Артист и свобода

Есть в нашей профессии и рабство – от режиссера, от драматурга, но, в то же время, есть и, возможно и иллюзорное, ощущение свободы. Вам не нужно каждый день мчаться куда-то к восьми утра и долбиться на службе от звонка до звонка. В крайнем случае, вы всегда можете позвонить, что, мол, я плохо себя чувствую и не буду сегодня в театре… А главное, мы всегда можем кого угодно послать куда угодно. Когда артист попадает в какую-то официозную компанию, он явственно чувствует, как ему завидуют.

Владимир Владимирович Путин награждал меня. Говорит:

– Мы вас очень любим. Все.

Я говорю:

– А вас не все.

Он:

– А я знаю.

«Туда» и обратно

Больше всего на свете боюсь болезни. Я прошел через это, и мне больше всего на свете не хотелось бы стать обузой самому себе и окружающим. Я «там» был, врачи знают. И скажу, что ничего страшного нет – «туда» уходить. Просто этот мир становится тебе совершенно безразличным, вот и все. Как вышел оттуда? Думаю, что благодаря воле. У меня случился тяжелый инсульт. К сожалению, многие мои коллеги с гораздо меньшими потерями, чем у меня при этой болезни, не выкарабкивались. А мне зять жердочку дал, и я просто заставлял себя не трусить: или умру, или выкарабкаюсь. Заново учился ходить, говорить. И на десятый день доснялся в картине, сбежав из больницы, ничего не видя, не понимая, где право, где лево. И вот, тьфу, тьфу, тьфу, – семь лет уже функционирую. Две книжки написал, спектакли поставил, в картинах снялся.

Я знаю человека, который силой своей воли рак уничтожил. Он заставил врачей сказать ему точный диагноз. Спросил, сколько ему осталось жить. Ему сказали: «Два месяца». Он ответил: «Вот вам… и вот ему…» Продолжал курить и в течение дня несколько раз материл свой рак: «Я – бывший летчик, и ты меня, сволочь, не сломаешь. Ничего у тебя не выйдет». Через два месяца приходит к врачам: «Давайте ваши сраные анализы, ваш рентген. И смотрите: нет у меня ничего». Они сунулись, а там, где было раковое яйцо, – зарубцевавшаяся рана и никаких метастазов. Так что воля в человеке – это очень важно.

Встать! Смирно!

Когда происходит что-то некрасивое, несправедливое и хамское, – я очень агрессивный человек. Сам никогда не начинаю. Но если зацепят, тогда, ребята, не обессудьте, вы сами предложили мне на ринг выйти. И если я вам плюхну, а вы сели – пожалуйста, не жалуйтесь. Вот знаете, я в театр отсюда иногда на троллейбусе езжу, машину водить сейчас не могу из-за зрения. А напротив нас академия военная. И едут курсанты: молодые, здоровые. Женщины стоят, старухи стоят, дети – эти сидят. Причем фуражки на глаза – дремлют, мол. Я стою-стою. А потом как рявкну: «Будущие господа офицеры! Встать! Смир-р-рно!» Они вскакивают. «В вашей академии мазурку танцевать учат. А уступать женщинам и детям не учат? Не стыдно вам, лбы громадные?!»

Ну они на Садовке, когда им еще не нужно, и вылетают все.

Не боги горшки обжигают

Однажды лукавый ввел меня в соблазн поэтического творчества. Схлестнулся я как-то в Доме журналистов с Владимиром Вишневским, который пишет потрясающие одностишия, и так, без обиды, по-товарищески говорю:

– А я тоже могу!

А он мне:

– Ой-ой-ой!

– Ну давай, – говорю, – любую тему.

– Ну, война, – предлагает он мне.

– Пожалуйста, – говорю. – «Я вскинул автомат, а он быстрее», «Схватился за “наган” и тут же вспомнил», «Война: добыча цинка возрастает». Хватит или еще?

– Да-а…

Чувствую, начинает относиться ко мне более серьезно.

– А про правительство можешь? – спрашивает.

– Пожалуйста: «Уж раз вы президент, так воздержитесь».

– Ну, а про себя?

– Пожалуйста: «Никто ко мне не ходит на могилу», «Я негодяй, но вас предупреждали!»

– Да ты и правда негодяй! Можно, я твои напечатаю как свои?

– Валяй!

Совсем не собирался срывать с головы гения лавровый венок. Меня вполне устраивает собственный головной убор: он хотя бы не бросается прохожим в глаза. Просто после моральной поддержки художника и признания поэтом моего поэтического дарования я в полной мере осознал всю справедливость народной мудрости «не боги горшки обжигают».