Simple Storys - Инго Шульце

– Думаю, – говорит Тахир.

– Где ты вообще их взял, этих рыбок?

Тахир прячет фото в нагрудный карман.

– Кто-то разбил аквариум, большая драка между всеми. Каждый взял, эти еще… – Он шевелит пальцем.

– … Эти еще жили, еще трепыхались?

– Да, трепыхались.

– А аквариум разбился вдребезги?

– Да. – Тахир сует свой бумажник в карман пиджака. Пара крошек базилика прилипла к ободку салатницы.

– Меня сводит с ума это тиканье, этот тикающий автомат. Или это мои фантазии, Тахир? Сколько сейчас времени? – Мартин показывает на свое запястье.

Тахир хватает себя за левую руку и поворачивает браслетку часов, чтобы Мартин мог разглядеть циферблат. Секундная стрелка подергивается туда-сюда.

– Тебе нужно сменить батарейку, – говорит Мартин. – Нужна новая батарейка. Ты мне поможешь на балконе? Одному, пожалуй, делать это опасно. Я должен почистить навес.

– Это ты? – Тахир берет в руки фотокарточку, стоявшую на хлебнице.

– Узнаешь, где я? Крайний справа, на корточках, – мне тогда было двадцать. – Мартин обходит вокруг стола. – Вот он я! Нашел, когда переезжал. А этот… – он постукивает пальцем по изображению, – он как раз и забыл эту фотку у меня – это Деметриос, грек. – Мартин достает из холодильника две бутылки «Клаусталера». – Нас всех скопом можно спокойно забыть – всех, кто здесь сфотографирован. Ни из кого ничего путного не вышло.

– Чего не вышло?

– Искусствоведов, историков искусства. Ты пьешь «Клаусталер»? Три или четыре года назад он вдруг свалился мне как снег на голову – Димитриос. Не сообщил заранее о своем приезде, не позвонил… Просто звонок в дверь, я открываю, и он стоит на пороге, втянув голову в плечи. Он всегда втягивает голову, когда улыбается. – Мартин воспроизвел эту позу. – У него при себе был гигантский чемодан, а на лестничной площадке, чуть подальше, стояли еще две сумки, какие носят через плечо, две такие раздутые штуковины. – Зажав в каждой руке по «Клаусталеру», Мартин размахивает ими перед глазами Тахира, описывая большие круги, и потом протягивает одну бутылку ему. – Это наша семинарская группа на сборе яблок. У Димитриоса подушечки пальцев были как у гитариста или скрипача, совсем огрубевшие. Потому что он грызет ногти. – Мартин прикусывает собственный ноготь. – Грызет ногти, понимаешь? Он свободно говорил на английском, испанском, французском, итальянском, а после года учебы в Гердеровском институте, в Лейпциге, – еще и на немецком. На греческом – это уж само собой. А поскольку он причислял себя к коммунистам – его отец когда-то сидел в КЦ на острове Макронисос,[41] – то еще и на русском. В 88-м году, на защите дипломов, мы с ним виделись в последний раз. Тогда он собирался жениться, на одной датчанке, и вместе с ней вернуться к себе домой, в Афины. А в тот последний раз он хотел посмотреть в нашем музее ранних итальянцев – Гвидо Сиенского, Ботичелли, ну и так далее. И он тогда попросил у меня на дорогу стакан воды. А еще раньше – полстакана. Ну, будем, Тахир!

– Почему?

– Будем! Потому что он хотел пострадать: за коммунизм, за науку, за… – Мартин пьет. – За все, короче говоря. Его чемодан и сумка были под завязку набиты «материалами», как он выражался. Он сказал, что инструктирует революционных товарищей повсюду, где таковые имеются. Здесь он не знал никого, кроме меня. Я сказал ему, что не считаю революцию в Германии ни вероятной, ни даже желательной. Он тогда заметно расстроился и сказал: «Слишком многие так думают, но они не правы». На следующий день мы с ним сходили в музей, потом я проводил его на вокзал. Чемодан мы тащили по очереди. В нем вполне могла быть и бомба. С тех пор я о Деметриосе ничего не слышал. Тебе не нравится пиво?

– А это кто?

– Это наш университетский стукач. Он объявился здесь через две недели после похорон Андреа, моей жены, чтобы разнюхать, как у меня обстоят дела. В Лейпциге мы с ним не разговаривали. Я до сих пор не понимаю, почему тогда разрешил ему здесь переночевать. Не здесь, конечно, а в моей старой квартире, на Жаворонковой горе. Я тогда психанул, потому что он даже не расстелил постель. И не помылся. Злился я, собственно, на самого себя – за то, что согласился обслужить его. Я просто не сообразил вовремя, как ему отказать. Я не хотел больше его видеть, никогда. А если все-таки увижу, хотел встать перед ним и бросить ему в лицо: «Здесь есть место только для одного из нас!» Я даже тренировался, чтоб заранее быть готовым. – Мартин пьет из бутылки.

– Ну и как, сказал?

– Да нет, не пришлось – он давным-давно смотался из Лейпцига.

– И теперь наш Мартин как Иисус Христос – всех любит…

– А Тахир постится ради Аллаха, и у него от этого пахнет изо рта!

– У меня пахнет изо рта?

– Да. Я тебе даже как-то присоветовал купить ментоловое средство «Друг рыбака», в привокзальном магазинчике. Правда, оно скорее освежит воздух… – Мартин машет ладонью перед своим ртом и потом тычет пальцем себе в живот. – Пиво тебе явно не нравится. Хочешь минералки?

– А вот это кто?

– Этот потерял свою должность и начал пить – или потерял ее именно потому, что начал пить. Развелся он еще раньше. Около года назад мы с ним встречались в Берлине. Он не изменился, то есть я имею в виду, не говорил ничего нового по сравнению с прежними временами и читал то же, что и всегда. Только теперь ежедневно напивался. «Берлин холодный как задница, – то и дело повторял он, – холодный как задница!» Это такой речевой оборот, обозначающий холодную атмосферу. Дом, в котором он жил, – на Кнаакштрассе, последний корпус, – стали санировать. Всё обновляли, вплоть до проводки. На полу в его квартире повсюду были дыры, большие. И вот в своем полубессознательном состоянии он провалился в одну из них, упал на предыдущий этаж и там замерз насмерть. Другие квартиросъемщики давно выехали. Нет, с нами и вправду нельзя построить никакого государства! – Мартин подходит к раковине и споласкивает свою бутылку. – А эта, рядом со мной, защитила-таки свою диссертацию – наша принцесса! Она даже дома во время еды вытирала руки матерчатыми салфетками. Но потом пришли новые профессора, стали протаскивать своих любимчиков. И сейчас она работает экскурсоводом в Эрфурте. А вон та хорошенькая, шатенка, уже развелась, имеет двоих детей и живет со своей мамой где-то под Темплином. О других ничего не слышно. Давай-ка сюда, не мучайся! – Мартин берет у Тахира бутылку «Клаусталера» и закрывает ее кроненкоркой. – У этих тоже что-то нет аппетита, – говорит он, наклонившись над салатницей. – Должны сперва привыкнуть к новому окружению.

Мартин идет за своими кедами. Вернувшись в кухню, садится на табуретку, расправляет язычки и ослабляет шнуровку.

– Среди профессоров и доцентов есть и такие, которые в те времена действительно думали о нас или по крайней мере о своем деле, которые хотели что-то спасти, чему-то нас научить. Правда, Грецию или, скажем, Хильдесхайм они, как и мы, знали только по фотографиям… – Мартин сгибает одну ногу, упирается пяткой в край табурета и завязывает двойной узел. – Вот из-за них-то мне и вправду жаль, что из нас ничего не получилось. I feel sorry for them.[42] Понимаешь?

Тахир ставит фотографию на прежнее место, на хлебницу.

– Поможешь мне сейчас? – Мартин, подхватив табуретку, выходит на балкон. И показывает наверх. – Это гофрированный пластик или как он там называется. Ты сможешь заглянуть туда, когда я все уберу. В углублениях скопилась всякая грязь. Веточки, иголки, разный мусор. Видимо, нападало с сосен. Когда я вижу, как Штойбер каждую неделю собирает мох… – мох это его гордость. А здесь годами никто ничего не делал! Ты должен будешь меня поддержать, просто поддержать. – Мартин трясет перила, к которым прикреплены держатели для цветочных ящиков, и пододвигает к ним табуретку. – Держи меня здесь. – Он показывает на свой пояс. – Лучше обеими руками, вот так. Только сперва… – Из-за ведерка с прищепками для белья он достает игрушечный совок и веник. – Сперва подашь это, потом то.

Мартин ударяет ладонью по опорной балке навеса.

– Потом займусь ими. Они совсем облупились. – Ногтем большого пальца он скребет по остаткам белой краски. – Не обвалятся, ты как думаешь?

Тахир смеется. Мартин, сгорбившись, залезает на табурет и потом медленно распрямляет спину. Ухватившись за опорную балку, ставит одну ногу на перила.

– Крепко держи, Тахир!

Подтягивает другую ногу.

– Теперь отпусти! – Пригнувшись, Мартин очень медленно поворачивается вокруг собственной оси.

– Ну что ж ты? Совок давай!

– Дождик пошел, – говорит Тахир.

– Совок! – Мартин зажимает ручку совка в зубах и заглядывает за край навеса.

– Датам настоящая целина! Все спеклось! Видел бы ты! Щас организуем мусорный рейс! – С глухим всхлипом первая порция мусора шлепается вниз, в садик. – Целинные поля!

Тахир внимательно следит за всеми телодвижениями Мартина. Он смотрит на его икру с играющими мускулами, на кеды, медленно переступающие по ограждению.