Мамалыжный десант - Валин Юрий Павлович

– Вот ты даешь, Партизан, – с чувством сказал майор. – Как же ты его отловил? Ладно, потом расскажешь. Сейчас Землякова встретим, а то он запросто потонет при форсировании. Есть у него способность на ровных местах тонуть.

Старший лейтенант Земляков перебирался через канал на длиннющей лодке – если развернуть, так почти как по мосту можно перейти. Но весел не имелось, греб переводчик прикладом ручного пулемета, что скорости переправы не способствовало.

– Не мой профиль, – отдуваясь, сообщил переводчик. – Популярны и славны эти гондольеры, но точно – не мое.

– Зато сухой, – дотягиваясь до носа лодки, напомнил Нерода.

– Это да. Вот, Тимофей, задал ты нам жару. – Переводчик подал немецкий пулемет и ленты. – Побегали. Хотя почти в точку вычислили, где выйдешь.

– Он не один вышел, – сообщил Нерода. – Иди, опознавай.

– Да ладно?! Взял Бэлашэ?! Охренеть! – Земляков уставился на бывшего подчиненного.

– Может, все ж и не он, – смущенно сказал Тимофей.

– Он-он, – заверил Нерода. – Щетина, комары искусали, но он. Это наш командир, как всегда, насчет мужских рож сомневается. Иди, Жека, поговори.

Переводчик устремился к вожделенному объекту, с ходу что-то гавкнул по-немецки.

– Теперь раскрутят, пока клиент в шоке и комарах, – кивнул Нерода. – Пойдем, Тимка, охранять и дух переводить.

Допрос начальство начало в сарае, но потом перенесло на свежий воздух: в сарае блохи мешали. Тимофей со старшим лейтенантом слегка очистили окрестности от покойников и приглядывали, лежа у пулемета. За протокой, в плоском, изрезанном узкими каналами и садами городе стояла тишина. Лишь издалека, с севера, доносились неясные звуки артиллерийской стрельбы.

– Прошла наша флотилия, теперь уже на Дунае оперируем. Большое дело, – пояснил Нерода.

– Я, товарищ старший лейтенант, в десантах и флотилиях мало понимаю, но вроде бы получилась очень продуманная операция, – рискнул предположить Тимофей.

– Зришь в корень, Тимка. Ценный ты человек, и без понтов. Эх, учиться бы тебе, – вздохнул Нерода. – Только зачем ты румынам у Жебриян кричал «начальству доложите»?

– Так в спешке же. А что надо было сказать?

– Надо было уточнить: русскому командованию. Они-то своим офицерам рассказали, но те уже не очень-то командование. А когда румыны догадались нашим пересказать, идти по твоим следам было поздно. Начали гадать, куда ты можешь выйти.

– Так что ж гадать? Я не иголка, нашелся бы. А убили бы, так что ж… война она война и есть, – неловко сказал Тимофей.

– У нас иная специфика. Понятно, когда батальон встает в атаку, там каждого бойца не увидишь. А у нас группы маленькие, тут стыдно людей терять. – Нерода поправил ворот сырой гимнастерки. – Моряка, что у рыбного цеха на косе немцев уговаривал сдаваться, помнишь? Сказали, убило его вечером. Уж вроде кончилось все на косе, а какой-то немец психанул.

– Жаль. Храбрый боец был.

– Такие люди после войны легендами станут. А вот сейчас, получается, судьба… – Нерода помолчал. – Ты, Тима, поосторожнее. Тебе после войны еще много дел предстоит – страну отстраивать, детей растить. Что ты головой крутишь? Дома никто не ждет или зарекался?

Ни о чем Тимофей Лавренко не зарекался, просто устал и при мыслях о «после войны» вновь тоска навалилась. Наверное, потому и распустил язык. Ну, иной раз можно и поделиться наболевшим с умным человеком. Контрразведчики, особенно боевые, склада характера старшего лейтенанта, язык распускать и глупо подначивать не станут.

– Прости меня за прямоту, Тимка, – сущий ты дурак. И она не лучше. Такое по молодости случается, ничего страшного, обычное дело. Но такие вещи нужно до конца проговаривать, – шептал старший лейтенант. – Ладно, ты был бы гопник какой, без ума и совести. Ты же серьезный парень. И как ты с такой занозой в душе жить собирался?

– Я и не собирался. Думал, убьет сразу, – пробормотал Тимофей. – На плацдарме очень даже могло быть.

– Двойная дурь. И на плацдарме могло, и сегодня, и завтра. Вот это и называется – война. Но глупостей она не оправдывает. Я вот вчера отправил тебя без автомата, а потом… Не найдись ты живым, мне тот автомат и в смертный час вспомнился бы. А может, и позже. В рай-ад, я, конечно, не верю, но поговаривают, что и после смерти что-то бывает. Встретишь там свою Стефу, и будете стоять как два идиота, смотреть друг на друга.

Стефэ она, а не Стефа, но поправлять Тимофей не стал. Во всем прав старший лейтенант, кроме одного – как можно умно сделать, если только глупо и получается?

– Понятно, там все сложно, – прошептал догадливый Нерода. – Но это ж не повод слепо драпать от ситуации. В сложных случаях иной раз имеет смысл и в лобовую пойти.

– Да как?! Пойти к ее отцу и сказать? Так он мне живо шею свернет. Он покрупнее вас и взрывается разом, как тот фугас.

– Ну, нужно как-то исхитриться. Подумай, ты их знаешь, знаком хорошо, тебе виднее. А пока взял бы да написал ей письмо. Она читать-то умеет?

– Не хуже нас, – обиделся Тимофей. – По-русски читать-писать я сам ее доучивал. Она хоть и из села, но вовсе не отсталая. Грамотная девушка, сознательная.

– Да уж, сознательности в вас обоих прямо через край. Но ничего, поумнеете. Так что тогда? Адрес знаешь, пиши.

– И что я напишу?

– Это уж личное дело. Сознательная девушка даже намеки вполне понимает. По ходу, ты ее крепко любишь, хотя я вовсе и не специалист в романтике.

«Любишь»… Слово такое книжное. Тимофей и в мыслях опасался его употреблять. Стефэ была совсем своей… вот своей, и все тут. Странно это чувство любовью называть. Хотя если посмотреть с иной точки зрения…

Светало… Допрос продолжался. Майор Бэлашэ от ушиба гранатой и встряски отошел, отвечал деловито, много чертил-рисовал в блокноте переводчика. Речь, похоже, шла о каких-то технических деталях. Тимофей с грустью подумал, что из-за проклятых оккупантов важной науки черчения вообще не проходил. Научился выкройки голенищ и союзок делать – вот тебе и все начертательные науки. Теперь уже вряд ли наверстаешь: и возраст не тот, да и как за парту с медалями на груди садиться?

Между делом начальство и пленный доели остатки сух-пая, допили нашедшийся у немцев коньяк. Особых запасов у контрразведчиков не имелось: к Вилково основная часть группы спешила налегке, там путь тоже шел по плавням и грязище, кроме оружия ничего и не тащили.

Спать не хотелось. Ноги и руки бойца Лавренко отдыхали, и на душе стало как-то легче. Это после разговора со старшим лейтенантом. Опытный человек, ему уж, наверное, за двадцать пять, наверное, женат и дети, опять же… Нерода лежал, опершись подбородком о потертый затыльник пулемета, смотрел на городок, распластавшийся средь зелени и воды.

Тимофей не выдержал:

– Товарищ старший лейтенант, извиняюсь, а вы женаты?

– Нет. Не нашлась такая отчаянная. Я же все время в командировках и не особо того… материально обеспеченный и надежный. Собственно, я как-то и сам не собирался.

Замолчали, глядя на засиявшие солнцем плавни и сады. Тимофей подумал, что разговор каким-то странным вышел. До него чувствовал себя товарищ Лавренко туповатым и несчастным в личной жизни, а сейчас, наоборот, впору старшему лейтенанту сочувствовать. А чего ему сопереживать: широкоплечий, сильный, лицо мужественное. Но никого у него нет.

А у Тимофея есть, и, как ни крути, даже после смерти кто-то останется. Да и со Стефэ и ее родней все может наладиться. Не убьет же папаня двух грешников, в самом-то деле? Тимофея, как показывает жизнь, не так-то просто угрохать. Нужно, действительно, рискнуть и письмо написать. Может, и пошлет Стефэ по известному адресу, но между строк хоть узнается, как у нее дела. Если ответит, конечно.

Подошел довольный Земляков.

– Отдыхаете? А мы поработали. Беспринципен майор, как истинная мамалыжная аристократия, но как строитель – большой профи. Все помнит, все излагает, как по конспекту. Тебе, Тима, лично от меня большое человеческое спасибо. Такого сотрудничающего языка еще не попадалось. Гранатой ты его очень вовремя пристукнул, необычайно кристально все в майорской башке прояснилось. Кстати, он считает, что во время пальбы ты его своим телом от пуль прикрывал.