Мамалыжный десант - Валин Юрий Павлович

– Отож верно, не вертись! – подтвердил Торчок, у которого никакого семейного тыла не имелось, что пожилому сержанту не особо и мешало.

Но Тимофей знал, что верно приказано. Надо убедиться. Или так, или этак. Почти полгода прошло, уже или убило бы, или позабылось то былое. Другая же жизнь. Но если жжет, как и прежде…

– Не боись, разрулится, – заверил старший лейтенант. – Если что, поможем отбиться. Фугасу пистоль покажем или еще что, не менее грозное.

Подошел береговой патруль, ему показали удостоверения и намекнули насчет «проводящегося следственного действия».

Обсудили некоторые детали, глотнули вина, припасенного Торчком – совершенно не разбирался в хорошем вине сержант, но Тимофей вкуса сейчас и не чувствовал. Волнение, как ни отгоняй, все равно накатывало. Может, оттого и заснул мигом, как только в машину завалился.

Проснулся Тимофей на ходу, ехали уже, должно быть, долго. Сослуживцы негромко беседовали.

– Ну в тяжести она и в тяжести, это обычное дело, – рассуждал, крутя баранку, Андрюха. – Время военное, случается. Не идти же им было в румынскую комендатуру, или что там за администрация, да отношения регистрировать? Такой брак все равно не считается!

– Мне бы твою чудную легкость мысли, я бы по заданиям без самолета летал, – проворчал Земляков. – Молчи уж, чудило!

– А вот что я неправильно сказал, товарищ старший лейтенант?! – возмутился неисправимый шофер.

– Да не в «залете» дело, не в родителях, и уж точно не в румынах, – фыркнул Земляков. – Есть два человека, и им нужна уверенность друг в друге. Полная и абсолютная уверенность. Это ответственный момент. Я вот со своей девушкой тоже далеко не сразу принял бесповоротное решение. Но мне вовремя подсказали способ. Открывай записную книжку и классифицируй: тут Маша, Вера, Анжелика, а тут просто – Моя. Есть такая однозначность? В принципе, приходит нужный момент, и это осознаешь мгновенно и наглядно.

– Сержантка, небось, так классифицировать учила? – предположил всезнающий Павло Захарович.

– Это значения не имеет. Каждый разумный человек до понимания и своим умом дойдет, хотя иногда и поплутает, – проворчал Земляков. – У меня, может, довольно пухлая записная книжка была.

– Да понятно, вы человек образованный, столичный, – заметил Андрюха, и его снова пихнули в шею.

– Трепло ты неисправимое, – вздохнул старший лейтенант. – Придется тебя с машиной у околицы оставить, иначе всю дипломатию нам испортишь. А ведь прост вопрос. У меня с моей Ириной все правильно вышло. От волнений осознание и переход на следующий уровень не избавляют, но то тревоги иного, высшего порядка. За них не стыдно. Моя сейчас на тыловой, можно сказать, комендантской службе, а недавно личное оружие применяла. Прямо на улице! Я как узнал, думал, на месте рухну.

– Да когда же эта говенная война закончится?! – на редкость здравомысляще возмутился Андрюха.

Группа заговорила о войне и разумном, но запоздалом изменении курса опомнившейся Румынии, а Тимофей малодушно притворялся спящим и думал, что его-то личная ситуация совершенно иная. Позорная…

Поссорились тогда впервые – и сразу насмерть. Насчет своей беременности Стефэ не сразу поняла, а Тимофей… Нет, теоретически знал, как оно бывает, а на практике – не очень. Вроде как… умозрительной такая возможность виделась, что ли. Ну и доумозрились…

Но на «собрать гроши да до бабки сходить» Тимофей возражал изо всех сил. Убьет бабка, она же о современной медицине только из сказок знает! Стефэ напомнила, что если не сходить, то папаня всех подряд убьет. Это тоже было верно, суров старый Враби. Там еще и за обман родительской доверчивости причиталось, эх…

Безобразный вышел разговор. С криком, слезами, проклятьями… Вспоминать невозможно, сразу в грудь как очередь разрывных попадает – пусто, черно, и требуха разлетелась.

И ведь знала Стефэ, что вот-вот уйдет «обманщэк бэссовестный», и наша армия уже на подходе, и непременно должен Тимофей долг фашистам отдать. Да и просто нет у человека иного пути – война же!

Надо было попрощаться. Нужно. Пусть бы снова кричала-плакала. В отличие от столичного старшего лейтенанта, у Тимофея записной книжки вообще не имелось. Некого туда вписывать: Стефэ – и все, никого больше. Ну, может, батя все-таки жив, но вряд ли: война давно идет, а старший Лавренко всегда считал нужным на переднем крае находиться.

Земляков обернулся:

– Что там наш Тимофей Артемович, глаза продрал?

– Отож очнулся. Слухает и переживает, – не замедлил сообщить Павло Захарович.

– Не страдай, Тимофей. Все образуется, – заверил командир. – Лучше скажи: ты в Харькове где обитал? Я город поверхностно знаю, был всего дважды и коротко, но все же.

– Так я же Артемович, – сказал, садясь и вытирая заспанное лицо, Тимофей. – На улице Артема и жил. Батя еще любил пошутить насчет этого совпадения. Вернее, мы по переулку числились, ну да все равно – переулок Артема, так и назывался.

– Да ладно?! – Старший лейтенант поднял совсем ненужные ему очки на лоб. – Он же короткий, тот переулок. Вы в частном секторе или в пятиэтажке жили?

– На пятом. Лифт нам перед войной поставить собирались, – пробормотал Тимофей, понимая, что командир группы действительно знает переулок.

– Однако какие совпадения, – пробормотал Земляков. – Мы же прямиком в вашем доме фрицев сдерживали. Нет, Катерина, наверное бы, ничуть не удивилась, а я поражаюсь узости дорог судьбы…

Старший лейтенант рассказывал о памятных событиях далекой, годовой давности на переулке Артема, потом в целом о безнадежной, но отчаянной обороне Харькова. Тимофей слушал названия знакомых улиц и площадей, держал в руках хлеб и брынзу, подсунутые Торчком, но тут не до завтрака было.

Земляков оглянулся и скомандовал:

– Останови, Андрей. Ноги разомнем, спины выгнем.

Командир группы отвел Тимофея в тень акаций и сообщил:

– Теоретически ты еще не в нашей службе, и детали я разглашать не могу. Но в виде исключения и поскольку мы почти земляки, слегка нарушу. Запрос по твоей проверке пришел, ничего там особо криминального. Но одна деталь тебе, наверное, очень даже интересна. Хотел тебе уже после Плешек сообщить, через сержанта, но лучше тебя сейчас ободрить. Вот, прочти…

Часть строк на бланке были густо вымараны чернилами, потому нужное сразу бросилось в глаза.

Отец – Артем Николаевич Лавренко, член партии, участник Гражданской войны. С 1935 и по настоящее время – начальник цеха завода № 00351, место проживания – город Харьков, ул. Чернышевского, 79…

Тимофей молчал.

– Он-он, точно, – сказал Земляков. – Завод частично вернулся из эвакуации, отстраиваются на довоенных площадях. А дом ваш, наверное, позже восстановят. Порядком его побило.

– Я думал, батя на фронте был, – прошептал Тимофей.

– Шутишь, что ли? Начальник цеха такого завода – и под снаряды?! Нет, у нас перегибы случались, но все же и разум сохраняли. От таких цехов пользы побольше, чем от танковой армии. – Старший лейтенант забрал бумагу, чиркнул спичкой. – Ладно, поехали. Видишь, все налаживается. А то трусишь больше, чем тогда на косе…

Да, трусил боец Лавренко. Поскольку дело было не военное, а… Страшно, в общем.

Покатили к дому Враби уже в сумерках. Тимофей спрыгнул с машины, на негнущихся ногах двинулся к знакомым воротам. Сапоги и медали гостя были начищены, открытый ворот гимнастерки демонстрировал новенькую тельняшку. Лопатку и вернувшийся автомат сослуживцы отобрали, посему даже с большой кобурой на ремне Тимофей чувствовал себя жутко легковесным.

За забором залаял Бук. Окликнуть собаку, да и открыть калитку, гость, конечно, мог, но сейчас вышло бы неуместно, да и рот открыть не удавалось. Тьфу, онемел, кажется. Нужно было автомат взять, плечо без него перекашивает и вообще, с ним надежнее.

Ой, какая дурь в голову лезет! За забором Бук перестал гавкать, только поскуливал и цепью звякал. Узнал, наверное. Тимофей постучал повторно. Должны дома быть.