Очень хотелось солнца - Мария Александровна Аверина

соседу его неудобство и заглушить в себе неприятное сосущее чувство вины, она заехала как-то в дорогой магазин, выбрала лучший коньяк, огромную коробку элитнейших конфет, под обертку которых положила некоторую сумму «зеленых» денег, и прямиком отправилась с визитом к соседу.

Тот приоткрыл калитку, увидел коньяк и конфеты, точным движением выбил у нее из рук с душой приготовленное «извинение» и неприлично громко грохнул перед ее носом железным засовом.

Вот тут ее совесть наконец была побеждена: такого хамства от бывшего известного архитектора она никак не ожидала.

И снова тишина и покой разлеглись по углам и закоулкам большого дома. С той лишь разницей, что теперь у нее стало больше места: она поселилась и у колодца, и в закутках у забора, и под антоновкой, где, не видя больше, как сосед демонстрирует пятую точку в рваных штанах, он и она могли спокойно попить чаю. А с приходом зимы и вовсе наступила подлинная благодать: возвращаясь из шумного и суетного Большого города, она с наслаждением слушала, как снежная тишина глушит шуршание шин, шаги от калитки до крыльца, а мягкие ковры, расстеленные на первом этаже, не позволяли сделать слышимым даже топот лап спрыгивающего с кресла отяжелевшего, раздобревшего и снова обленившегося старого кота. Что происходило на втором этаже, она не знала – не поднималась туда уже несколько лет, снизу спрашивая его: «Есть будешь?», и вполне удовлетворяясь ответом: «Позже», – но подозревала, что благодать разлилась и на этих интеллектуальных высотах.

Ранней весной он спустился как-то утром к завтраку и, вопреки обыкновению есть молча, сообщил:

– Яблоня зацвела.

– Что?!

– Да… я сам удивился, но она зацвела.

Однако ствол, как выяснилось, оказался непобеленным, излишние ветки неподпиленными, отчего всегда нарядно-аккуратная яблоневая крона залохматилась, словно спросонья непричесанная голова неопрятной женщины. Да и вообще, со своего «наблюдательного балкона» он давненько не видел соседа, а она вдруг вспомнила, что, кося первую, изо всех сил тянущуюся к солнцу траву, не слышала ни одного проклятия, посылаемого оттуда. Кроме того, как сообщил он, участок соседа никто не косит, и такими темпами и без того вросшая в землю избушка скоро и вовсе утонет в зеленом море. А на их участок, невзирая на прочно и глубоко вкопанное в землю железо, стали пробиваться отдельные упрямые плети от заброшенного малинника, просачиваться назойливый хрен и репейники.

Недоумение их вскоре разрешилось: на соседской рабице появился большой баннер с надписью: «ПРОДАЕТСЯ», и по их улице довольно интенсивно заколесили разнообразные машины. Из них вылезали бесцеремонные люди, которые громко разговаривали, хлопали калиткой, чем-то возмущались и снова уезжали.

В один из вечеров ближе к осени, когда она, усталая, вернулась из магазина и выгружала из багажника разнообразные пакеты, к соседней даче подъехала очередная машина, и оттуда вылез хорошо одетый молодой человек. Подойдя к калитке, он стал копаться в замке. Молодой человек настолько был похож на желчного соседа, что она, уже догадываясь, кто это, решилась наконец удовлетворить свое любопытство.

– Простите, пожалуйста! – окликнула она чертыхающегося юношу. – А вы участок уже продали?

– Да если бы! – с досадой ответил он. – Кому нужна эта старая рухлядь? Вот заботу оставил, козел придурошный… Нанимать кого-то траву косить… Сельсовет за…л своими предписаниями.

Она поморщилась, помолчала.

– Простите, а Аркадий Петрович…

– Да умер, слава богу, ваш Аркадий Петрович, в августе умер… Всех заманал своими нотациями, теперь Бога на небе достает. Да и у того, думаю, никакого ангельского терпения на него не хватит, и отправит он его на х… в ад, чертям на потеху…

Молодой человек в досаде бросил на землю ключи, так и не справившись с замком.

– Короче! Гори оно гаром, поехал я… Некогда мне. Сами тут разбирайтесь.

Он прыгнул в машину, завел мотор и рванул с места в карьер так, как будто это была не улица тихого поселка, а гоночный трек.

А где-то через месяц, убирая двор перед приближающимися снегопадами, она вдруг ощутила тонкий сладковатый запах тления… Остановилась, принюхалась, вздрогнула от внезапной догадки и, похолодев, обернулась к дому.

– Ваня, Ваня!

Он, недовольный, высунулся на свой балкончик.

– Что ты кричишь и зачем меня отвлекаешь?

– Ваня! – в ужасе кричала она. – Ты чувствуешь, как пахнет… гнилью?

И голос у нее отчего-то сел.

– Чувствую, и давно… Только прекрати, пожалуйста, истерику и не мешай мне работать.

– Но ведь… А если… – начинала было она и осекалась, не в силах выговорить то, о чем думала.

Он недовольно поморщился.

– Никаких детективов не стоит тут придумывать. Опали яблоки с яблони. И их, как всегда, много. Они и гниют. И пока кто-нибудь не купит эту халабуду, мы с тобой обречены это нюхать. И вообще, не трогай меня, пожалуйста, у меня как раз идет крайне важный кусок текста, и я не могу сосредоточиться от твоих воплей.

…Видимо, это все, что надо знать о современных человеческих отношениях, добре и зле и законе кармы…

Белый пион

Чего греха таить – она его ненавидела.

Ненавидела с того самого первого дня, когда распахнулась дверь и сияющая мать, смеясь, втолкнула в комнату крепкого, улыбающегося, белозубого мужчину.

– Вот, дочки! Это теперь ваш папка!

Любке повезло. Ей было всего три. Поэтому, когда ей протянули чупа-чупс, она радостно вострубила и полезла к мужчине на руки. Он охотно подхватил ее, отстранил и стал внимательно смотреть ей в глаза.

Любка сперва зажмурилась, замерла… Но тут он засмеялся, и тогда она, недоверчиво глянув на него, тоже вдруг залилась облегченно и звонко. Совсем как мать. Она была очень на нее похожа.

– Ну вот! Будет дочка так дочка, – констатировал мужчина, поставив Любку на пол, и повернулся. – А ты чего бычишься? Не нравлюсь? – Он протянул чупа-чупс и ей.

Ей было почти семь. И он ей отчего-то совсем не понравился. Водянисто-голубые его глаза смотрели прямо и насмешливо, крепкие белые зубы невыносимо ослепительно сияли под топорщащимися над губой пшеничными усами, золотящийся в солнечном свете кучерявящийся чуб углом свисал на невысокий, с глубокой морщиной посреди лоб.

– Конфету-то забрать? Или съешь все же?

– Спасибо! – едва слышно прошептала она.

Но к конфете не притронулась.

– Светка! – Мужчина сделал круг по комнате и снова остановился напротив нее, в упор разглядывая. – Светка! Чегой-то она у тебя такая дикая?

Матери было не до них. Она спешно собирала на стол.

– Нормальная она. Оттает! Ты только не дави на нее… Иди лучше руки помой, поужинаем.

Мужчина нехотя оторвал от нее свой пугающе-долгий, цепкий взгляд и вышел в кухню. После него в комнате остался едва уловимый запах машинного масла.

Любка, с момента как ее поставили обратно на пол не сводившая восхищенных глаз с мужчины, захныкала, цапнула куклу и, с разбегу толкнув собой тяжелую деревянную дверь, за ней исчезла. Из кухни слышались смех, ахи, охи, вдохи и выкрики – мать, наверное, сливала мужчине на руки из синего