Авиационные террористы - Александр Александрович Тамоников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тронутый до глубины души, он взял ее за гладкий подбородок, не позволяя опустить голову, и решительно протянул вторую руку к пояску на ее халате, но тут зазвонил мобильник, оставшийся в кармане брюк.
– Давай сюда, – попросил он, шевеля пальцами протянутой руки.
Жена помедлила. Было видно, что ей хочется бросить в ответ что-нибудь резкое, например, заявить, что она не домашняя собачка, которая по первому требованию приносит хозяину домашние тапочки или газету. Однако что-то в ней действительно переменилось, потому что, открыв рот, она не произнесла ни слова, а крепко сжала губы. «Укрощение строптивой, – подумал Комаровский. – Что ж, если без этого нельзя, то займемся дрессировкой». Когда жена подала телефон, он быстро включил прием:
– Слушаю?
– Товарищ генерал, – раздался далекий и взволнованный голос майора Андреева, – объект обнаружен.
Он говорил по рации, а специальная аппаратура транслировала его речь по спутниковой связи. Слышимость была вполне удовлетворительная, если не считать помех, похожих на хрипы в груди больного воспалением легких.
– Молодцы! – воскликнул Комаровский, готовый пуститься в пляс. – Ну, давай, майор, давай! Докладывай, не тяни быка за хвост!
Жена следила за ним, заинтересованно склонив голову к плечу. В ее взгляде не читалось обычной скуки. Похоже, она видела мужа новыми глазами, и то, что она наблюдала, ей определенно нравилось.
– Мы разделились, – стал рассказывать Андреев. – Первая группа прошла вдоль хребта до перевала Агриш, но никаких подозрительных огней или передвижений не заметила. Вторая группа взяла севернее и вышла к заброшенному военному аэродрому, где стоит пассажирский «Боинг», накрытый маскировочной сеткой.
– Охраняется?
– Разумеется.
– А где находишься ты, майор?
– Мы с сержантом Соболем… то есть Соболевым… находимся на южном склоне Викарского ущелья. Через приборы ночного видения отлично просматривается кишлак и пещера, где держат заложников.
– Ты уверен?
– Абсолютно. Время от времени кого-нибудь выводят подышать свежим воздухом. Наверное, пещера тесная и там душно. Талибы на пленных покрикивают, но не бьют. Наверное, не хотят раздражать людей понапрасну. Или им приказано не оставлять следы побоев.
– Много «духов»? – быстро спросил Комаровский.
– Ночью трудно определить. За главного у них…
– Мулла Джамхад, я в курсе.
Жена прислонилась к кафельной стене, продолжая наблюдать за мужем. На ее лице читались любопытство и тревога. Возможно, впервые в жизни она прониклась важностью того, чем занимался ее супруг. Комаровскому было приятно отметить это обстоятельство.
– Ошибаетесь, товарищ генерал, – возразил Андреев. – За главного у них мужчина европейской внешности. В штатском. С ним охрана.
– Европейской или американской?
– Да шут их разберет.
– Этого субъекта необходимо идентифицировать, майор, – твердо произнес Комаровский.
– Утром постараюсь, – пообещал Андреев, – но не обещаю. Во-первых, далековато, во-вторых, этот человек носит маску.
– Какую маску?
– Как у хирургов, знаете? Одни глаза открыты. Но мы постараемся, товарищ генерал.
– Смотрите, не высовывайтесь там.
– Ученые.
Плохо замаскированный упрек заставил Комаровского усмехнуться. Майор был настоящим профессионалом и сердился, когда кто-нибудь сомневался в этом. Характер! Впрочем, генерал Комаровский на отсутствие характера тоже не жаловался. Приказав Андрееву продолжать наблюдение до следующих распоряжений, он порадовал хорошими новостями Каминского, потом поискал взглядом жену и обнаружил, что она незаметно удалилась. Тогда он сделал пару хороших глотков рома, забрался под душ и зычно крикнул оттуда:
– Эй, где та женщина, которая хочет стать матерью? Пусть поторапливается, пока я не передумал! – И засмеялся от полноты ощущений и довольства жизнью.
Глава восьмая
Слово американца
Таинственный человек в маске, о котором упомянул в своем докладе майор Андреев, был американцем, янки, гражданином Соединенных Штатов. Его, как несложно догадаться, звали Карлом Лонгманом. До того как заложников начали выводить справлять естественные надобности, он в одиночестве сидел внутри «Хаммера» и от нечего делать перебирал пластиковые карточки с таким благостным выражением лица, словно медитировал, держа в руках молитвенные четки.
В стране, где он родился, не только время сводилось к деньгам. В ней буквально всё приравнивалось к доллару, это было единственное мерило американских ценностей. Какой смысл в любви, дружбе, общественном признании, если они не приносят дивидендов? На кой черт нужны чистая совесть и отзывчивое сердце, если главное – это умение постоять за себя?
Уроженцы «третьего мира», зачастую руководствующиеся эмоциями, а не рассудком, вызывали у Лонгмана брезгливое презрение. Настоящие дикари! Как же далеко им до западной цивилизации! Народы, обреченные на вымирание. Закономерный итог для афганцев или славян. Будущее за американцами, не упускающими свою выгоду ни при каких обстоятельствах. Бизнес превыше всего.
Спрятав банковские карточки в бумажник, Лонгман откинул голову на спинку кресла, молясь об успешном завершении своей миссии. Молитва облегчения не принесла. Почему-то ему казалось, что слушает его не Господь Бог, а совсем другой господин, весь в черном, с рогами и копытами.
Прекратив молитву, Лонгман бросил в рот освежающую таблетку, заложил руки за голову и стал наблюдать за талибами, о чем-то спорящими возле пещеры. Жестикулируя, топая ногами и наскакивая друг на друга, они напоминали обезьян. Все были вооружены и неадекватны, что внушало американцу затаенный страх.
Несмотря на волевой подбородок и ковбойский прищур, Лонгман испытывал постоянную неуверенность в себе и очень страдал от невозможности посещать психиатра, как это было заведено дома. Под его жизнерадостной личиной скрывались демоны паранойи и шизофрении. Он панически боялся потерять работу, боялся стать жертвой покушения, боялся провала, боялся неожиданного ареста.
В этом он ничем не отличался от своих соотечественников, которым вечно мерещилось, что их уволят, ограбят, отдадут под суд, лишат кредитов и пустят по миру. Правда, оторванный от родины, Лонгман находился в действительно критической ситуации. Предоставленный самому себе, изолированный от американского образа жизни, он подозревал, что вскоре у него разовьется сильнейшая депрессия. Хуже этого может быть только смертельный диагноз, потому что людей, страдающих депрессией, в США избегают как прокаженных. Вот и приходится уверять себя и окружающих в том, что у тебя все отлично, лучше не бывает. Или утешаться мыслью, что кому-то значительно хуже, чем тебе самому. Кому именно? Да вот хотя бы
