Под крылом доктора Фрейда - Ирина Степановская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Легко сказать. Из головы-то она его, может, и выбросит, но не из… Альфия задумалась: а в самом деле, из чего выбросить? Из сердца? Но сердце — простой мышечный орган. Оно чувствовать не может. Из печени? Печень — большая печка. В ней все горит или тлеет, но желаниями она не руководит. Во всяком случае, напрямую. «Вот! — подумала Альфия. — Слово найдено. Выбросить из желаний. А что такое желания? Игра гормонов? Отчасти. Гормонов и других сложных соединений, которые вырабатываются где? В мозге. Значит, потребность видеть, слышать, ощущать и соединяться с любимым человеком — это все-таки продукт деятельности мозга. Не коры, подкорковых образований. Значит, выкинуть из головы любовь сознанием невозможно. Получается замкнутый круг. А возможно что? Переключить подсознание. Но редко кому удается это сделать».
Она бросила рыбкам корм.
Как там сказал Давыдов? «Такое впечатление, что мы все больны». Мы не больны, мы просто бредем в сумерках. В сумерках подсознания… Беда в том, что мы не можем корой распознать то, что в данный момент времени хочет подкорка. Ее профессор не так уж не прав в своем поклонении Фрейду, хотя теперь она понимает, что суждения Фрейда весьма односторонни. И он тоже находился в сумерках подсознания. Вернее, поправилась она, в сумерках любви. Мы бредем на ощупь, отыскивая друг друга, соединяемся, ошибаемся, расходимся, снова цепляемся друг за друга… И самое главное, мало кто бывает счастлив в этих бесконечных поисках. Она вспомнила рассказ Давыдова, что его жена открыла вещество, отвечающее за развитие страсти. Причем (он особенно это подчеркивал) необязательно любовной — может быть, и религиозной, может быть, даже страсти к собирательству или какой-нибудь другой… Важна только интенсивность чувства. Сколько мук претерпевает человечество от страстей? Альфия подумала: что будет, если и в самом деле окажется, что с помощью Таниного открытия можно регулировать накал страсти? Первой загнется мировая культура. Она ведь не подпитывается страстями, она питается, пожирает их, так ими и кишит. Без страсти любое произведение кажется пресным. Она засмеялась: Рогожин не убил бы Настасью Филипповну, Наташа не изменила бы Болконскому, Анна, наоборот, не сошлась бы с Вронским, Скупой Рыцарь поделился бы добром со своим сыном, а Гумберт предоставил бы Лолите возможность спокойно учиться в школе. Мир был бы другим! Прекрасным, спокойным.
Провернулся замок. Хлопнула дверь. «Ага, явился не запылился».
— Куда ты дел Полежаеву?
— Она пошла к себе в отделение.
Альфия взяла со стола бумажку.
— Я звонила в больницу. Пришел ответ из патанатомии. Аппендикс действительно был воспален. Вот, ознакомься. Я записала под диктовку.
Дима взял бумажку и прочитал вслух: «…макроскопически не изменен, микроскопически — небольшие очаговые скопления полиморфноядерных лейкоцитов, в том числе эозинофильных…» Дима поморщился. Такая картина может быть и у здорового человека. В стенке червеобразного отростка всегда присутствуют лейкоциты.
Альфия следила за ним.
— Что, не нравится? Но ведь ты оказался прав.
Дима положил заключение на стол.
— Если бы я сам не наблюдал клинику, я бы сказал, что мы вырезали аппендикс у здорового человека.
Альфия ухмыльнулась:
— Во-первых, не мы, а ты. Во-вторых, даже не ты, а хирург районной больницы. И, в-третьих, одним аппендиксом больше, одним меньше. Чего уж так расстраиваться? Вчера он был катаральным, а через два дня мог быть уже флегмонозным. Вырезали, и ладно. По крайней мере, аппендицита теперь у нее быть не может.
Дима подавленно молчал.
— Брось расстраиваться. Еще и не такое бывало.
Он посмотрел на нее.
— Но как вы узнали, что никакого «острого живота» у Насти не было? Ведь все симптомы присутствовали! Я сам их проверял!
Альфия не без удовлетворения ухмыльнулась:
— Опыт, мой дорогой, опыт… Поработаешь года три, тоже научишься их понимать.
Он переспросил:
— Кого?
— Наших больных! Для их же пользы.
Дима встал. Лицо его приняло торжественное выражение. «Как в церкви при венчании», — подумала Альфия.
— Я хотел вас спросить, — Дима испытывал смущение, как никогда еще в жизни. — Это очень важно для меня…
Альфия кивнула ему, мол, не жалко, спрашивай. Он собрался с духом:
— Может такое быть, что Настины родители специально ее сюда поместили?
Альфия опешила. «Он что, правда дурак?»
— Специально поместили? С какой же целью?
— Ну, может, она им мешала… Настя, во всяком случае, именно так говорит.
Альфия надменно выпрямилась во весь свой немаленький рост.
— Ты, дорогой, оказывается, не читаешь книжки, что я тебе дала. Что на дежурствах-то делаешь?
Он промолчал.
«Чипы вставляешь», — констатировала она про себя, и удивительно, от грубости ей стало немного легче.
Дима вскинул голову, и все его лицо мгновенно залилось еще по-юношески розовым пламенем.
«Хорошенький какой!» — вдруг опять подумала Альфия и вновь ощутила прилив желания.
— Но ведь Настя совершенно здорова!
Альфия вздохнула. Опустила глаза, чтобы он не заметил, не прочитал ее тайных мыслей, ее борьбы.
— Не знаю уж, как с тобой разговаривать. Ты внимательно историю болезни смотрел?
— Даже очень внимательно! — Весь Димин облик теперь выражал вызов.
— Деточка моя, — Альфия нарочно стала сюсюкать с ним как с маленьким. — И разве ты нигде не нашел, что отсутствие желания учиться, работать, невозможность правильно определить себя среди сверстников и в семье есть не что иное, как первые звоночки болезни?
— Таких людей тысячи.
— А кто тебе сказал, что они все здоровы?
— Их просто никто не понимает!
Она вздохнула.
— Это им так кажется, что не понимают. Но если они обращаются вовремя к умному врачу — он их поймет. И пропишет лечение.
Дима молчал и смотрел на нее недоверчиво. Альфия продолжала, уже воодушевляясь собственными словами:
— Дима, подумай, что такое по сути болезнь? Необязательно психическая, любая… Это всего лишь стесненная в своей свободе жизнь. Не помню, кто это сказал, кажется, Энгельс. Кто-то из-за болезни не может есть, кто-то — дышать, кто-то — ходить, кто-то думает не так, как другие… Но если чьи-то странные мысли и поступки не мешают жить окружающим и вам лично, да ради бога! Думайте, как хотите, чувствуйте, как хотите, и поступайте тоже, как хотите. Но если наступает противоречие между вашими мыслями, вашими чувствами и поступками, если они мешают вам и не дают жить другим людям — вот тут-то и пожалуйте к доктору, на лечение. Но вот в чем противоречие: вам самим ваши мысли могут не мешать, но окружающие жить с вами не могут. Как быть в этом случае? Ну-ка, ответь!