Архитектура Петербурга середины XIX века - Андрей Пунин

В композиции Балтийского вокзала отчетливо ощущаются две масштабные шкалы. Мелкие членения фасада отвечают масштабу человека — пешехода и пассажира. Крупный масштаб дебаркадера и продиктованный им размер проема на главном фасаде связаны уже с иной масштабной шкалой, предопределяемой размерами паровозов, вагонов и т. п.

Однако в еще большей степени двойственность архитектурного облика этого здания объясняется тем, что в нем столкнулись разные творческие методики. С одной стороны — методика, характерная для архитектора-эклектика, который ориентируется на использование мотивов старых стилей. Отсюда — «неоренессансный» декор фасадов, столь типичный для архитектуры середины XIX века. С другой стороны — методика инженера, ориентирующегося на использование новейших технических решений: металлических покрытий, больших световых проемов и т. д. Отсюда — те черты композиции здания, которые были продиктованы его специфическим транспортным назначением и примененными железными конструкциями.

Эта двойственность, противоречивость композиции здания Балтийского вокзала — одна из характерных черт архитектуры середины и второй половины XIX века, когда прогресс строительной техники сплетался с обращением к наследию исторических стилей, рождая порой самые неожиданные сочетания.

Еще более противоречивым — хотя и характерным для своей эпохи — оказался облик вокзала на железнодорожной станции Новый Петергоф, построенного в 1854–1857 годах по проекту архитектора Н. Л. Бенуа. Дебаркадер вокзала был перекрыт крышей на железных стропилах. Но эта новаторская инженерная конструкция сочеталась с фасадами, оформленными в духе средневековой готики. Западный фасад здания был увенчан высокой «готической» башней. Справа и слева от ее основания размещены два огромных стрельчатых портала, сквозь которые проходили поезда. Декоративные контрфорсы, башенки со шпилями, стрельчатые и прямоугольные окна с «бровками» в духе английской готики дополняли облик Петергофского вокзала. Столь настойчивое использование готических мотивов не было связано с утилитарной транспортной функцией вокзала: оно объясняется причинами иного порядка. «Готический вкус» стал своего рода стилистическим стереотипом николаевского Петергофа — в противовес барокко петровского и елизаветинского Петергофа. И оформление вокзала должно было — по замыслу и архитектора, и его венценосного заказчика — превратить это здание в архитектурное преддверие того комплекса «готических» построек, которые появились в Петергофе в царствование Николая I.

Сопоставление вокзалов, возведенных в Петербурге в середине XIX века, наглядно иллюстрирует эволюцию этого нового типа зданий.

Главный фасад Царскосельского вокзала, довольно тривиальный по своей компоновке, почти не отличался от других гражданских зданий тех лет: гимназий, присутственных мест и т. п. Московский вокзал имеет более характерный облик, но специфическая транспортная функция здания выражена в нем еще не вполне отчетливо: ее признаком оказалась только часовая башня, да и та вызывает ассоциации с ратушей. Более определенно транспортная функция отразилась в облике старого здания Варшавского вокзала — благодаря высоким арочным проемам в центре фасада. Здание Балтийского вокзала явилось новым, значительным шагом вперед в эволюции этого нового архитектурного типа: в его композиции есть целый ряд черт (башни, мощный арочный проем дебаркадера, галерея фасада и т. д.), которые в дальнейшем стали характерными особенностями многих зданий магистральных вокзалов в крупных городах. Завершает этот эволюционный ряд ныне существующее здание Варшавского вокзала: хотя его общие пропорции не отличаются совершенством и в композиции фасада есть масштабная и стилевая «разноголосица», тем не менее в своеобразном облике этого здания, в необычно широких оконных проемах отчетливо читается функциональная и конструктивная специфика вокзала. А противоположный — тыльный фасад Варшавского вокзала, выходящий в сторону железнодорожных путей, с необычайной для того времени последовательностью демонстрировал те новые архитектурно-художественные эффекты, которые создавались применением большепролетных железостеклянных конструкций и обещали «богатое будущее железу как стильобразующему материалу»[189].

Дворцы, особняки, дачи

В середине XIX века в России еще сохранялись многие черты отживающего феодализма, и прежде всего его социальная основа — крепостное право. Дворянство оставалось правящим классом и главной политической и экономической силой, что нашло свое прямое отражение в строительстве многочисленных роскошных дворцов, особняков и вилл в самом Петербурге и его окрестностях.

Дворцы и виллы членов царской семьи

В конце 1830-начале 1860-х годов в Петербурге было построено несколько больших великокняжеских дворцов. Некоторые из них стали архитектурными доминантами площадей, продолжая в этом отношении градостроительные традиции предшествовавшего времени. Важную градообразующую роль в формировании ансамбля Исаакиевской площади сыграл Мариинский дворец, построенный А. И. Штакеншнейдером. Архитектурной доминантой Благовещенской площади (ныне площадь Труда) стал Николаевский дворец, также построенный по проекту и под руководством архитектора А. И. Штакеншнейдера.

Николаевский дворец предназначался для великого князя Николая Николаевича-сына Николая I. Строительство, начатое в 1853 году, завершилось в 1861 году[190].

Если в Мариинском дворце, построенном в 1839–1844 годах (см. с. 83–88), и в облике фасада, и в разработке плана, и в отделке парадных интерьеров еще сохранялись отголоски классицизма, то Николаевский дворец, начатый десять лет спустя, по стилистике своих фасадов и интерьеров уже всецело принадлежит эклектике.

Фасады Николаевского дворца — типичный пример стилизаторского ренессанса. Повторяя в общих чертах композиционные приемы итальянской архитектуры XVI века, Штакеншнейдер обработал фасады Николаевского дворца поэтажно размещенными колоннами и пилястрами. Общая схема построения с размещением ордера в три яруса напоминает фасады дома министра государственных имуществ на Исаакиевской площади, однако в отделке Николаевского дворца Штакеншнейдер идет еще дальше Ефимова, до предела насыщая фасад лепниной, разного рода филенками, тягами, порезками, орнаментальными скульптурными вставками и т. д.

Как и в неоренессансных фасадах построек Ефимова, ордер в композиции Николаевского дворца звучит совершенно иначе, чем в постройках эпохи классицизма. Из-за измельченности масштаба он утрачивает героичность и мощь, которые были свойственны композициям классицизма, в результате чего изменяется и вся «интонация» архитектурно-художественного образа дворца. Иначе воспринимается и его центральный портик из четырех гранитных колонн. Он уже не играет, как в классицизме, роль эмоционального и смыслового центра — из-за своего мелкого масштаба он превратился в простое оформление парадного подъезда, весьма удобное в условиях петербургского климата.

Вместе с тем поэтажное размещение ордера и постепенное облегчение и измельчение ордерных элементов снизу вверх создают особенный художественный эффект: Николаевский дворец кажется больше своих истинных размеров. Причина этого впечатления — в характере ордерной обработки фасада. Первый этаж декорирован широкими ионическими пилястрами, второй — стройными коринфскими колоннами, а третий — короткими узкими пилястрами, и их небольшие размеры создают иллюзию перспективного сокращения. Снизу вверх облегчается не только ордер, но и скульптурный декор, и это тоже создает ощущение большой высоты здания.

В отделке интерьеров Николаевского дворца Штакеншнейдер использовал разные стили, отдавая, однако, главное предпочтение ренессансу и барокко. Его мастерство, его умение достичь интересных композиционных эффектов ярко проявилось в разработке парадной лестницы и двухъярусного Танцевального зала. Особенно хороша Парадная лестница — это одно из самых интересных произведений не только в творчестве самого Штакеншнейдера, но и во всей мировой архитектуре XIX века. Стремительный разбег маршей эффектно подчеркнут темной решеткой перил, четко читающейся на фоне светлых стен; изящные колонны легко несут опирающиеся на них своды — архитектура кажется наполненной внутренним движением, и само пространство лестницы словно раздвигается в глубину и вверх.