Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина - Рул Стеркс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Совершенный человек учится так: все, что воспринимает его слух, он откладывает в сердце, и это затем, распределившись по телу, выявляется в его манерах и поведении: он сдержан в разговоре, осторожен в поступках. Все это может служить примером для других. Ничтожный человек учится так: все, что воспринимает его слух, — все это у него тут же на языке. Но расстояние от рта до ушей всего четыре цуня! Разве так можно выразить всю красоту человеческого тела в семь чи? В древности люди учились для того, чтобы самосовершенствоваться; сейчас же люди учатся лишь напоказ! («Сюнь-цзы», 1.9).
Надежда на то, что учеба должна прививать нравственные ценности, нередко оставалась только идеалом. На деле конфуцианское образование зачастую превращалось в соревнование «книжных червей» по цитированию древних текстов. Значительное место в нем отводилось заучиванию наизусть и механическому воспроизведению освоенного. Сам Конфуций первым осуждал такой подход: «Хотя он и прочитал триста стихотворений "Ши цзин", если ему передать [дела] управления государством, он не справится с ними. Если его послать в соседние страны, он не сможет самостоятельно отвечать на вопросы. Какая польза от того, что он столько прочитал?» («Лунь юй», 13.5). В имперские времена бесчисленные соискатели государственных должностей, подвергшиеся экзаменационным испытаниям, не могли не задумываться об обесценивании конфуцианского девиза, согласно которому учиться нужно вовсе не для того, чтобы произвести впечатление на других. И пусть сегодня предметы в программах академических курсов изменились, но на вступительных экзаменах в школы и университеты по всему китайскому миру царит все та же атмосфера напряженного соперничества. Китай, впрочем, в этом не одинок: многие образовательные организации на Западе на сегодняшний день заменили культуру образования культурой экзаменовки.
С конфуцианской точки зрения для учебы необходима внешняя помощь учителя или наставника. По словам Сюнь-цзы, для учебы нет ничего лучше, чем быть рядом с ученым человеком («Сюнь-цзы», 1.10). Отношения ученика и учителя — главное в образовании. Знания получают, не только слушая учителя, но и наблюдая, как он ведет себя в кругу учеников. Учеба должна быть эмпирической, а не теоретической. Мэн-цзы упоминает разные виды школ, создававшихся древними («Мэн-цзы» 1.3, 5.3). Такие тексты, как «Ли цзы», подробно описывают, каким образом ученик должен проявлять почтение и уважение к учителю в ходе обучения, — ему надлежит быть подобающе одетым, помалкивать, почтительно слушать и не перебивать: «Ученик должен встать, прося пояснений относительно предмета; если он нуждается в дальнейших пояснениях, ему снова нужно встать» («Ли цзи», глава «Цюй ли»)[58].
Некоторые сомневались в том, имеет ли смысл столь глубокое погружение в премудрость древних. Действительно ли оно помогает людям стать лучше? Для авторов «Чжуан-цзы» ответ ясен: определенно нет. Они считают, что лучшее в жизни приобретается не чтением книг и не расширением кругозора. Таланты, умения и навыки преодолевать жизненные невзгоды, по их словам, передаются спонтанно; нет такой мудрости, которую стоило бы искать в книгах. Чжуан-цзы и его последователи постоянно сетовали на то рвение, с каким конфуцианцы отстаивали образование и моральное совершенствование: Чжуан-цзы считал его не более чем досадной помехой в человеческой жизни. Он приводит в пример историю о царе Хуань-гуне и его колеснике. Застав царя за чтением книги, его колесник спрашивает, что он читает. «Слова мудрецов», — отвечает владыка. «А мудрецы те еще живы?» — спрашивает колесник. «Нет, давно умерли», — отвечает царь. «Значит, то, что читает государь, — это всего только шелуха душ древних людей», — говорит колесник. Далее он утверждает, что древние унесли свою мудрость с собой в могилу: «Ваш слуга судит об этом по своей работе. Если я работаю без спешки, трудностей у меня не бывает, но колесо получается непрочным. Если я слишком спешу, то мне приходится трудно, и колесо не прилаживается. Если же я не спешу, но и не медлю, руки словно сами все делают, а сердце им откликается, я об этом не сумею сказать словами. Тут есть какой-то секрет, и я не могу передать его даже собственному сыну, да и сын не смог бы перенять его у меня. Вот почему, проработав семь десятков лет и дожив до глубокой старости, я все еще мастерю колеса. Вот и древние люди, должно быть, умерли, не раскрыв своего секрета. Выходит, читаемое государем — это шелуха душ древних мудрецов!» («Чжуан-цзы», 13.8).
Таким образом, конфуцианской убежденности в том, что для формирования человеческого характера, привития ценностей и освоения умений необходимо попечение и усилие (в больших или меньших дозах), противостояла даосская линия, согласно которой для культивирования спонтанного вживания в мир и приобретения полезных навыков лучше всего ничего не трогать и пребывать в покое. Обучение не требует объяснений или интеллектуального анализа. Авторы таких текстов, как «Чжуан-цзы», весьма преуспели в высказывании остроумных сомнений в значимости учебы и интеллектуального поиска как средств развития личности. Тем не менее им не удалось выхолостить суть базового постулата, на котором зиждутся конфуцианские общества прошлого и настоящего, — представления о том, что самосовершенствование через беспрестанное обучение и усердный труд является человеческим долгом.
Жизнь во множественном числе
В конфуцианской картине мира убеждение в том, что люди должны приучаться к этическим нормам через образование и ритуалы, базируется на представлении о жизни «во множественном числе»: мы не только существуем и действуем бок о бок с другими (Сюнь-цзы называет это «слетаться в стаи»), но и играем разнообразные
