Земля за холмом - Лариса Кравченко

Когда всех выставили в коридор, комиссия совещалась за дверями из резного дуба, еще ничего не было известно, и Лёлька стояла с Ириной и девчонками и переживала, Юрка не подошел к ней! Правда, он вообще-то по терпел Ирины. «Пе наш человек», — говорил Юрка, но тут-то мог подойти и подбодрить Лёльку по-дружески! Он демонстрировал той девчонке стенгазету «Политехник».

Потом двери растворялись и зачитали приказ. Лёлька получила звание инженера, и все зашевелились — начались взаимные поздравления. Юрка подошел и поздравил, крепко тряхнул Лёльке руку. А девчонка не отставала от него, так и стояла за плечом, и глаза у нее были круглые, карие и любопытные. Лёлька сказала:

— Ты не забыл, сейчас — прямо ко мне…

— Да, да, — сказал Юрка, — вы идите, я вас догоню. Я только провожу…

Все-таки не должен был Юрка делать этого — провожать с Лёлькиной защиты какую-то постороннюю девчонку!

Лёлька с Нинкой шли вниз по Соборной, босоножки их цокали по булыжнику, и Лёльке было больно и обидно, потому что в этот исключительный свой день защиты имела она право на внимание лучшего своего друга?!

И если он мог поступить так, не задумавшись, что причинит ей боль, сколько же в нем равнодушия к ней? И, значит, ошиблась она в нем тогда, в саду, и все она выдумала, и ничего этого нет — большого и настоящего, объединяющего их, а только товарищество и готовность прийти на помощь, и просто она для него — свой брат студент, засыпавшийся перед защитой, а не единственный человек на земле! И как страшно осознать это, теперь именно, когда она только-только поняла, что любит его!

Нинка шла рядом и жужжала, как муха, что вот Юрка, даже сегодня, не мог обойтись без своих школьниц-вожатых, и она от Юрки этого не ожидала!

В саду под вязами был накрыт стол; собрались разные родственники, и первым вопросом мамы было — как прошла защита, а вторым — где Юрка?

Может быть, и нельзя было судить Юрку по мелочи этой — девчонке с бантами, потому что сто раз они появлялись на Юркином горизонте — разные, с косами, и уходили, как дым, а Лёлька оставалась в самом трудном и самом главном? Надо было довериться интуиции своей: постоянному ощущению единства с ним — пять лет! Просто Юрка не перешел еще порога взросления чувств человеческих — мальчишеская душевная слепота и неумение разглядеть человека рядом!

Стать выше мелкого и случайного — тоже нужна высота души, и не нашлось тогда в Лёльке этого.

Юрка залетел, улыбающийся, «велик» свой поставил у крыльца:

— Ну, где тут новоиспеченный инженер?

И Лёлька не выдержала! Лёлька обрушила на его голову (она сама даже не ожидала, что они найдутся в ней) все эти мелочные женские слова о том, что раз она не нужна ему, то и он ей тоже не нужен!

Только это, мелкое и женское, увидал в ней вдруг с изумлением Юрка, и ничего другого, что вызвало эти слова ее, — гордости оскорбленной. Только стоящее перед ним разъяренное существо, — не его это Лёлька, которую он уважал за стихи и прибегал к которой постоянно! И если она оказалась такой и неблагодарной — теперь, когда он помог ей сделать дипломный, он — не нужен, значит, он ошибался в ней!

Он взял с вешалки фуражку, вышел, сел на свой «велик» и уехал, а Лёлька осталась одна — растерянная посреди столовой. Из сада звали ее к столу, Нинка спрашивала, где у них в буфете салатница, — мама послала ее, а Лёлька приходила в себя постепенно и начинала сознавать: что же она наделала — непоправимое!

Ненужным и тягостным оказался весь тот вечер с ореховым тортом и вином, разлитым по бокалам (пили за нового инженера), потому что не было Юрки. И не будет, видно! Такой несчастной была Лёлька, даже спать не могла. Потом, когда она заснула все-таки, окаменев от горя и отчаяния, словно от толчка проснулась на рассвете с подсознательным ощущением потери — Юрка!

Белый свет проникал в окна, и пахло из сада влажным смородиновым листом и землей. «…Как же мне жить теперь без тебя, Юрка?»

Лето тяжелое — сил нет! Дожди льют, хотя им в июле лить положено, но все равно — тошно. А солнце нечет сквозь влажную пелену и парит — как в тропиках. И некуда деться. А главное — нет Юрки!

Папа прислал письмо с новой работы из Гирина. Он строит там сахарный завод. Китайская государственная фирма «Новый Китай». Ребята, заканчивающие ХПИ, поступают туда инженерами, и папа устроился на большой оклад — около двух миллионов юаней. Один миллион папа присылал в Харбин маме с Лёлькой, на другой жил в Гирине сам, как мама говорила — «на всем готовом», потому что там ему — и квартира и машина казенная! Папа звал Лёльку на лето: какие сопки и Сунгари под Гирином! И еще просил сходить к Юрке и передать записку: срочно нужен образец расчета трубы — железобетонной, высота — тридцать метров, папа был высокого мнения о Юркиных инженерных способностях, во всяком случае, Юрка поймет, что надо.

Итак, судьба, в образе папы, давала в Лёлькины руки повод идти к Юрке — ради дела. Они поговорят. И может быть, все станет как прежде? Два дня Лёлька настраивалась на этот шаг и придумала, как она придет и что скажет. Она выгладила белую блузку — ей идет белый цвет — и отправилась.

Юрка сидел у себя в садике перед верандой. Положил чертежную доску на вкопанный в землю стол и колдовал над ней с карандашом и логарифмичкой. Юрка показался Лёльке усталым и незагоревшим — некогда, наверное, замотался с проектом. Так захотелось Лёльке просто сесть с ним рядом и сказать: ну, как ты? Соскучилась я по тебе.

Юрка поднял голову от доски и посмотрел на нее с холодным удивлением. И только. Словно спросил: вы по какому вопросу? И с порога уже поняла Лёлька, что никакого разговора не получится.

Она положила перед ним папину записку. Юрка прочитал и сказал — он все сделает и передаст расчет через Сашку. И это — все. И нужно было уходить.

Юрка все-таки проводил ее сдержанно до калитки. Дальше он не пошел, сказал: он — в майке, а там довольно людная улица… Ну, что ж… Лёлька все понимает. Надо иметь самоуважение и уйти молча. Она все-таки не выдержала характера. Она сказала:

— Юрка!!

— Что? — сказал Юрка невозмутимо.

— Неужели у нас все кончено?!

— Да, — сказал Юрка.

— Но почему?!

И Юрка объяснил ей очень спокойно и рассудительно.

Она знает, как здорово он к ней относился? Да, знает. А теперь что-то сломалось в нем, и ничего прежнего не может быть. И он ничего не может с собой сделать. Это сильнее его. Ему самому трудно и больно, но так — лучше…

Лёлька слушала. Словно мертвая стала она, пока он говорил. И добавить тут нечего.

— Ну, ладно, — сказала Лёлька, — я пошла…

— Пока, — сказал Юрка и спокойно шагнул к своему столу — чертить.

Она шла по улице, и странная пустота окружала ее. И даже не больно, а просто — пусто.

«…Юрка, как страшно, что ты ничего не понял! И как страшно, что так легко рубанул ты сплеча, и только свою оскорбленность увидел в этой грустной истории, и не увидел меня? И что ты за человек, Юрка?»

Институт окончен. И диплом им выдали в черных атласных корочках с ленточкой, золотыми иероглифами, с большими квадратными печатями. В последний раз Лёлька сходит с высокого институтского крыльца, Лёлька покидает институт без сожаления, потому что ничего не осталось там от прежнего ее института: ни белого зала, сплошь теперь увешанного китайскими стенгазетами — Институт передан Китаю, ни райкома ХПИ, потому что так мало русских осталось в институте — на райком не хватает. Нет Юры Первого и Юры Второго (оба работают в той же самой «сахарной фирме», где папа, только на других заводах).

А впереди опять неизвестность: куда идти работать, потому что не нужны теперь Дороге русские специалисты, которых готовили для нее… Правда, говорят, будет централизованное распределение… А пока они свободны — на все четыре стороны — их вызовут.

Лёлька пошла в ДОБ (департамент общественной безопасности), три часа простояла в очереди к китайскому переводчику и подала заявление на визу в Гирин. Через три дня ей вручили бумагу с большими красными печатями и фотокарточкой ее, где все написано по-китайски — кто она и зачем едет. Без визы на перрон не выпустят — такой порядок.

Чудесная все-таки вещь — дорога, особенно когда тебе плохо. Движение, словно чистой водой, смывает все лишнее и наносное, и события, самые горькие, теряют силу свою и власть на расстоянии.

Поля кукурузные — густые остролистые стебли. Налитые дождем-дороги вдоль полотна. Крестьяне в накидках из соломы, мокрых, взъерошенных, как копны. Только ноги шлепают по рыжей грязи, коричневые ноги в закатанных до колен штанах.

В вагоне серьезная проводница — брюки синие, китель — синий, фуражка железнодорожная на подстриженных челкой волосах, стоит в центре между сиденьями, опершись на швабру из рисового мешка, а вокруг — по полу — потеки воды, и пот уже два перегона говорит громко, словно читает лекцию. А старик-китаец, деревенский, видимо, сидит перед ней, съежившись, и руки держит на коленях — судя по всему, критика обращена в его адрес — идет кампания за чистоту.