Синтез. Создание Бога в эпоху Интернета - Александр Бард

Центральным компонентом синтетизма является то, как он отстаивает позитивную и, соответственно, отвергает негативную теологию. Начнем с того, что подавление стремления к смерти имеет четкую функцию: согласно пантеистической этике, мы живем потому, что Вселенная ищет свое существование и свое сознание через нас. Как сознательные существа мы не только часть Вселенной; мы, люди, вместе составляем собственное сознание Вселенной о самой себе. В синтетических терминах мы выражаем это как появление Пантеоса в Синтеосе через нашу истину как акт. Но синтетизм поддерживает позитивную теологию еще и потому, что рассматривает время или Энтеос как физическую и идеологическую основу. Смерть имеет свое место в какой-то точке на стреле времени, но время для смерти - не сейчас. Настоящее всегда принадлежит выживанию в сознании. Поэтому активистская этика синтетизма может быть построена только на основе выживания как движущего принципа - а не на основе бессмертия. Тоталистический морализм, поклоняющийся смерти, по сути, является лишь формой реакционного мазохизма.

Поэтому синтетизм находит идейных союзников среди философов-мобилистов, таких как Лао-Цзы, Лейбниц, Юм, Гегель, Чарльз Сандерс Пирс, Уильям Джеймс, Джон Дьюи, Мартин Хайдеггер, Анри Бергсон и Джордж Герберт Мид. Все эти мыслители - настоящие золотые жилы для синтеза. Приведем лишь один пример: Хайдеггер и Делез переносят феноменологический фокус на колебания между Пантеосом (становлением) и Атеосом (бытием). Хайдеггер называет этот реляционный феномен конечной трансценденцией, а Делез обсуждает то же самое под понятием психической индивидуации. И именно конечная трансценденция и психическая индивидуация делают возможным переход от философии процесса к религии процесса. Что же такое процессуальная религия на практике, если не собирательное название имманентного духовного опыта?

Делез отстаивает ницшеанское утверждение вечного возвращения одного и того же в постоянно повторяющихся циклах своего рода, без собственной субстанции, лишь с незначительными изменениями при каждом обороте, что открывает путь для внезапного генезиса эмерджентных новинок, например, в процессуально-философском, художественном поиске подлинного выражения или в процессуально-религиозном, духовном поиске подлинного впечатления. Таким образом, художественное выражение и духовный опыт стремятся к синтетическому возникновению священного, через которое они могут сообщить актуальный смысл, придать экзистенциальное содержание существованию синтетического агента. Вывод из этой мысли заключается в том, что достоверная духовность нашего времени - что важно, когда синтетизм сравнивается с конкурирующими религиозными и метафизическими альтернативами - может возникнуть только в рамках имманентной религии процесса. Другие религиозные и метафизические альтернативы невозможно воспринимать всерьез как духовные проекты в эпоху Интернета; они не могут быть ничем иным, как ностальгией, вызванной чувством вины (например, держаться за религию своих родителей, несмотря на то, что она стала неактуальной), или бессмысленным суеверием (например, New Age и другие коммерческие, экзотизированные позы, маскирующиеся под духовность).

В то время как Делез находит процессуально-философский динамит в мыслях Ницше о космическом движении, нет никакой поддержки для соответствующего синтетического возрождения концепции Ницше о космическом желании, которое Ницше называет волей к власти, его самая известная идея. Анализ желания Ницше основан на романтическом мистицизме XIX века вокруг власти, но не выдерживает критики в реляционистской физике. Его идея о воле к власти как космической борьбе за ограниченные ресурсы в конечной вселенной должна рассматриваться скорее как самый великолепный фантом релятивизма. Хотя воля к власти, безусловно, может быть творчески использована в качестве социально-психологической объяснительной модели человеческого поведения - поскольку мы живем в мире, наполненном острым дефицитом и убийственной конкуренцией, - она немедленно рухнет в качестве онтологической основы для Вселенной, которая постоянно расширяется и усложняется, не нуждаясь ни в какой особой воле или власти над беспочвенной, предполагаемой конкуренцией в ограниченной сфере, которой на самом деле даже не существует. Поскольку в космологическом существовании Вселенной, разумеется, нет конкуренции, проекции на Вселенную, предполагающие фундаментальную ситуацию нехватки и конкуренции, также не выдерживают критики. Таким образом, ницшеанская воля к власти - это психологический атрибут, но вряд ли универсальный феномен.

Логическим следствием новаторской М-теории в физике, начатой Эдвардом Виттеном в середине 1990-х годов, является то, что Мультивселенная, в которой, как предполагается, находится наша Вселенная, всегда спонтанно что-то создает. Мультивселенная всегда заботится о том, чтобы что-то существовало в той или иной форме, всегда. В отличие от человека, Вселенная ни в каком реальном смысле не смертна. Это означает, что Вселенная и есть, и делает много разных вещей, но сама по себе она ничего не хочет, поскольку ей не нужно ничего хотеть, чтобы существовать так, как она существует. Вместо этого мы должны рассматривать волю к власти как логическое следствие положения дел, при котором то, что наделено установленным механизмом подавления, связанным с драйвом смерти, - механизмом, который заставляет это нечто верить, что оно хочет существовать, а не хочет быть растворенным, - превосходит то, что осознает свое желание смерти, пока мы находимся в ограниченной сфере с ограниченными ресурсами. Однако нет никакой необходимости в том, чтобы подобная воля власть глобально или универсально, поэтому концепция не может ни взять на себя роль онтологического основания существования в целом. Движение принадлежит природе, но желание проистекает из культуры. И именно в природе, а не в культуре, мы находим онтологическое основание мобилистской философии. Движение первично, а желание вторично, как ответил бы Лакан своему предшественнику Ницше.

Это означает, что воля к власти - не какой-то космический драйв, как думает Ницше, а необходимый этический принцип, идеально приспособленный для конечного существа на планете, пронизанной борьбой за ограниченные ресурсы, позиция за действие и против реакции в этическом столкновении между ними. С волей к власти в качестве этического принципа, синтетизм - как доктрина, созданная людьми для людей, - за утверждение и против ressentiment. Однако существование функционирует как единое целое, как одно большое колебание между Атеосом (небытием) и Пантеосом (бытием) на всех уровнях, с максимумами и минимумами интенсивных колебаний и колебательной интенсивности. В этой Вселенной существует только огромная множественность ради нее самой, без какой-либо необходимости или возможности для какой-либо конкретной воли или чего-либо, чем можно было бы овладеть и тем самым иметь власть над ним. У Вселенной нет никакой направленности, которую предполагает воля к власти. Скорее, ницшеанский релятивизм следует рассматривать как особенно продвинутый предшественник расширенного реляционизма, который Уайтхед, Делез и их последователи построили в XX веке - например, добавив к ницшеанской философии процесса более радикальный протореляционизм Лейбница и Спинозы, - где синтетизм - это просто название религии процесса, сопровождающей уайтхедовскую и делёзовскую философию процесса.

В рамках философии процесса онтология и эпистемология тесно переплетаются друг с другом. Бытие и движение взаимодействуют таким образом, что движение может быть преобразовано в бытие и постигнуто как бытие только через агглютинативную онто-эпистемологию.