Иванов, Петров, Сидоров - Сергей Гужвин

Рассредоточились по углам и притихли.

Филер выбежал прямо на них. Иванов сделал подножку, Петров навалился сверху всей своей массой, Сидоров вывернул руки. Всё, как когда-то в школе. Сила молодых тел пьянила.

Иванов сунул руку франту во внутренний карман, пошарил, достал бумаги и стал рассматривать.

Сидоров за волосы поднял голову поверженного, посмотрел ему в глаза и подмигнул: — Вот так-то, брат мусью!

— Отпустите его, он русский, — сказал Иванов, полистав документы пленного, — капитан Костромин Иван Никифорович, помощник военного агента, прошу любить и жаловать.

— Ну вот, на самом интересном месте, — с сожалением сказал Петров, встал сам, рывком поставил незадачливого капитана на ноги.

Сидоров подобрал слетевший котелок и подал пленнику: — Ай-яй-яй, нехорошо разбрасываться казённым имуществом.

Теперь Иванов рассмотрел его вблизи. Молодой, ещё нет тридцати, практически ровесник, голубоглазый, румяный, вид на себя напустил гордый, хотя и дышит тяжело.

— Господа, пытошная переносится в кофейню за углом, здесь чересчур разит французскими кошками, — сказал Иванов, и пошёл вперёд. Остальные направились следом.

Мэтр Крюшо оказался на месте и предоставил новым клиентам столик в углу заведения. Пока все рассаживались, мэтр стоял рядом, ожидая заказ.

— Скажите, мсье, — спросил Сидоров, Вы давно владеете этой кофейней?

— Моя семья владеет этим бистро более ста лет! — с гордостью ответил польщенный вопросом мэтр Крюшо.

— Тогда Вас зовут Крюшо, не так ли?

— Мэтр Крюшо к Вашим услугам! — поклонился француз, — но откуда Вы узнали?

— О, это старая история! — залился соловьем Сидоров, — мой дед, старый казак, мне рассказывал, что когда он был в Париже в 1814 году, самые лучшие круассаны в Париже были у достопочтимого Крюшо на бульваре Капуцинок!

Крюшо расцвёл: — О, благодарю! Мне мой дед тоже рассказывал о русских казаках! У него остались самые лучшие воспоминания о них! И, разумеется, круассаны у меня всё такие же, самые лучшие в Париже.

Крюшо метнулся в глубину бистро и через мгновенье приволок большущую корзину с круассанами. Следом прилетел служка с большим подносом с кофейными приборами.

— Приятного аппетита, Господа, Ваша похвала мне очень приятна!

Когда Крюшо удалился, Петров шёпотом спросил Сидорова: — Ты что, второй раз на халяву решил оторваться?

Иванов пододвинул чашечку с кофе капитану: — Угощайтесь, Иван Никифорович, круассаны действительно, великолепные.

Но Иван Никифорович решил не угощаться. Капитан положил руки на колени и начал внимательно разглядывать потолок бистро, игнорируя происходящее за столом.

— Чего это он? — спросил Сидоров, уплетая круассаны.

Петров глянул на пленника и кивнул: — Ну, конечно, а что вы хотите? Поймали, пообещали пытошную, а теперь круассанами вздумали кормить. У него сейчас знаете, какие мысли? "Купить плюшкой хотите? Не дамся, гады!". Следите за ним, чтобы язык себе не откусил.

Сидоров захохотал.

Иванов тоже засмеялся и сказал: — Кушайте, Иван Никифорович, пытать Вас никто не собирается. И так всё понятно, Валериан Валерианович проявил любопытство, отправил Вас присмотреть за иностранцами.

Но Костромин решил держаться до конца. На круассаны не позарился, на кофе даже не взглянул.

Петров, всё так же насмешливо глядя на капитана, сказал: — Ужасно любопытно, кто его инструктировал и вообще, кто его обучал разведке и контрразведке. Оторвать бы этому спецу… э… дипломатический иммунитет. Только подозреваю, что никто.

— Он же не филер полицейский, — резонно заметил Иванов, — он офицер при военном агенте, почти дипломат…

— Да военный атташе — самый главный шпион! — воскликнул Сидоров, — и кадры у него должны быть самые, что ни на есть, шпионские. А не гвардейские офицеры, которых учили умирать на поле боя. Специфика диаметрально противоположная.

— Вот — вот! Не побеждать на поле боя, а умирать на поле боя. Такие вот, и шли, на анкины пулемёты, с папироской в зубах, — Петров заметил, что Костромин уже не интересуется лепниной потолка бистро, а смотрит на него в упор. Неужели пробило? Петров решил добивать.

— Что ж, Вы, господин капитан, поставленную задачу не выполнили? Для слежки вырядились так, что вас за версту определить можно, документы подлинные с собой взяли, чтобы Вас мгновенно можно было вычислить. Да ещё бегать за нами вздумали? Оказались бы на нашем месте, какие нибудь парижские "ле бандиты", и привет семье, похороны за казённый счёт. И ещё нос воротите, гонор свой показываете. Не стыдно?

Иванов понял замысел Петрова, и поддержал: — Русский офицер, присягу давал, обещал жизнь отдать за Веру, за Царя, за Отечество! А чуть не погиб по глупости в парижской подворотне!

— Шпионить не умеет, следить не умеет, но орёл! — поддакнул Сидоров, подливая себе в чашечку из кофейника.

Костромин играл желваками, скрипел зубами, сжимал кулаки на коленях, но молчал.

Иванов вдруг пожалел его. Поиздевались и хватит. Завтра можно съездить к Муравьёву-Амурскому и объясниться.

— А давайте отпустим его, — Иванов взял из корзины круассан, — сидит тут, круассаны не ест, кофе не пьёт, плохие слова про нас думает!

Сидоров кивнул, Петров усмехнулся.

Иванов положил документы перед Костроминым: — Не задерживаем Вас, Иван Никифорович, мы-то думали, какой-то жулик за нами топает, ограбить хочет.

Вот тут Костромин всерьёз оскорбился. Даже побледнел, бедный. Но сдержался, забрал документы, встал, и быстро вышел из бистро.

— Передавайте привет Валериану Валериановичу! — вслед ему сказал Петров.

— Смотри-ка, какой гордый, не поддался, — с уважением протянул Сидоров, — но в слежке вахлак вахлаком. Но всё равно, мне этот Костромин понравился.

Мэтр Крюшо опять отказался взять деньги, но Сидоров непреклонно положил на стол золотую десятифранковую монету. Поддержал, так сказать, казачью традицию. Крюшо всплеснул руками и запричитал, что это очень много, потом убежал и принёс ещё одну корзину круассанов, упакованную в вощёную бумагу. Сидоров не устоял и забрал её с собой.

Вернувшись в гостиницу, сразу у портье заказали в номер кофе. Много кофе.

— Девушки, а мы французские плюшки принесли, круассаны называются, — громогласно провозгласил Сидоров, торжественно внося в номер Иванова корзину.

Номер Иванова превратился в кофейню, в двух других номерах, в которых проживали женщины, не было никакой возможности собраться, всё свободное место было занято развешанными платьями и завалено коробками.

После того, как Петров, постоянно перебиваемый Сидоровым, рассказал об их приключении, Иванов сказал: — Нужно завтра съездить к этому Муравьёву, который Амурский, выразить наше "фе". Тоже мне, пинкертоны доморощенные…

Татьяна Петрова тихо произнесла: — Не надо к нему ездить.

Иванов глянул на неё: — Почему это?

— Ну, не надо. Масон он. Связь с ним может повредить. Лучше не надо…

На полу замерцал небольшой прямоугольник.

Сидевшая в кресле Даша Сидорова ойкнула и поджала ноги.

Петров, засмотревшись, поставил чашечку на бортик блюдца и пролил кофе на скатерть.

— Фу ты, прости господи, всё не могу привыкнуть к этим выкрутасам, — сказал он, извиняясь.

Иванов поднял с пола проявившийся листок бумаги. Это было послание от Николая Александровича из Ливадии, который наблюдал за ними через абрудар.

Прочёл про себя, потом вслух: — Татьяна Александровна права. Воздержитесь от любых контактов. Наблюдение за вами игнорируйте. Николай.

Помолчал, оглядел всех и сказал в пространство: — Вас поняли, Ваше Императорское Величество. А почему нет связи с базой, не скажете?

Ответа не последовало.

Глава 12 Ливадия

Проявившись в Ливадии, то есть синхронизировав сознания, в ночь на 1 октября, в час с четвертью пополуночи, Николай, первым делом, рванул к фельдъегерям, которые обитали во флигеле солдатской казармы, где был размещён полк охраны — 16 Стрелковый Императора Александра III полк.

Сонный телеграфист очень удивился, что Наследник — Цесаревич лично прибыл давать телеграмму, но сделал всё быстро и без лишних вопросов. Был разбужен шифровальщик, который управился с шифровкой за десять минут. Напрямую в Париж, конечно, телеграмму отправить было нельзя. Только через Министерство иностранных дел. Телеграмма была не государственной важности, о встрече в Париже неких иностранцев, и когда Цесаревич попросил, что бы подпись была поставлена самого Императора, телеграфист не стал указывать на недопустимость подобного, без личного подтверждения Государя. К тому же он, конечно, был в курсе того, что Император болен, и телеграмма ушла, как повеление Самого.

В Санкт-Петербурге дежурный телеграфист принял эту неурочную телеграмму с грифом "Весьма срочно" и разбудил Директора Канцелярии Министерства иностранных дел, Владимира Николаевича Ламсдорфа. Ламсдорф одновременно являлся и Начальником шифровального отдела. Расшифровав телеграмму, Владимир Николаевич не стал беспокоить престарелого министра, Николая Карловича Гирса, а разбудил его сына, Михаила Николаевича Гирса, советника министерства иностранных дел. Михаил Гирс, вникнув в дело, отправил телеграмму в Париж своему старшему брату Николаю Гирсу. Тот, расшифровав телеграмму, прочитал её послу России во Франции Артуру Павловичу Моренгейму. Моренгейм в ответ отправил его к графу Муравьёву-Амурскому.