Иванов, Петров, Сидоров - Сергей Гужвин

Страшное решение, которого он панически боялся. Всё его существо протестовало и противилось ему. Николай понимал, что, так как есть, это путь в бездну. И ему и миллионам людей. Молох революций и войн не пощадит никого. Империя должна избавиться от всего, что тянет её в этот омут. От того, что прямо или косвенно, работает на разрушение Российского государства. Империя должна выжить во вражеском окружении, выстоять в борьбе и победить. Империя должна… Он должен… Потому, что как ни крути, Империя — это ОН. И он должен избавиться от всего, что может помешать ему. Он должен избавиться от глупых министров и трусливых генералов, лицемерных священников — ханжей, от бездельников — дворян и ворюг — чиновников. Он должен разбудить Россию, спящую тяжёлым сном, и поднять на поверхность всё умное, талантливое и честное, в котором утонет горластое и жадное дворянство, чьё злобное недовольство кроется в том, что Русский Император отнял у них крестьян, и прекратил рабство на Руси. Организованный террор против династии и государственных сановников — это месть помещичьих деток, у которых отобрали рабов. Эти недоросли, ни к чему не способные, быстро прокутившие выкупные деньги, ставшие в России "лишними людьми", жгуче ненавидели Россию и Российскую власть. А больше всего в жизни они ненавидели Русского Царя. За то, что он лишил их "обломовщины", потомственной синекуры, когда они могли всю жизнь не делать ничего, а иметь всё.

Николай достал из нагрудного кармана медальон с маленькой фотокарточкой девичьей головки. Его Аликс. Он любил её больше жизни. Он миллион раз представлял, как поведёт её под венец. Ему было плохо без Аликс, он вел с ней бесконечные мысленные разговоры и придумывал, что бы она ему отвечала. Он просиживал часами на берегу моря, и ждал её писем… Он ждал её 10 лет. Они познакомились, когда ему было 16, а ей всего 12. Все эти 10 лет чувство влюблённости, зародившееся почти в детстве, крепло и выкристаллизовывалось во всеобъемлющее, всепоглощающее чувство преданности, любви и обожания. Нет, конечно, у него были до этого женщины, их ему регулярно подсовывал дядя Сергей, московский градоначальник, последней вот, была Малечка Кшесинская, заводная штучка. Заводная в прямом смысле, её тридцати двум фуэте на пуантах рукоплескали залы, но после обручения с Аликс, с ней и остальными пассиями было решительно покончено. Малечке Папа купил дом, и выплатил сто тысяч наличными, что бы она успокоилась, и перестала в салонах называть невесту наследника-цесаревича "подлой Алиской".

Что было, то прошло.

И вот, нужно было принимать решение. Расстаться с Аликс. И не просто расстаться, а прервать их счастье самым радикальным, самым изуверским способом.

Всё это время, с момента его копирования, и получения послезнания, Николай мучительно искал выход из безвыходного положения. Он не мог жениться на Аликс, и не мог не жениться.

Не мог жениться, потому, что эта проклятая ведьма, королева Виктория Английская, бабка Аликс, наградила всех своих потомков гемофилией. Женщины этой болезнью не болеют, только являются носительницами болезни, и передают её своим потомкам по мужской линии. Поэтому-то в ТОЙ, первой истории, его сын Алексей болел этой болезнью, и дочерей Российского Императора никто замуж не брал, боясь, что они будут рожать больных детей.

И не мог на ней, не жениться. Во-первых, они были помолвлены, и расторгнуть помолвку не мог никто. Во-вторых, он её сильно любил…

Николай достал фотографию Аликс с детьми, 1915 года. Эта фотография была передана Императору в Могилёвскую ставку, когда он принял на себя Верховное Командование русской армией. Аликс хотела его поддержать, и специально сфотографировалась с детьми, чтобы порадовать его вдали от дома.

Он провёл пальцами по фотографии, по детским лицам, так на него похожим. Ольге 20 лет, почти столько же, сколько Аликс сейчас. А самой Аликс почти столько же, сколько сейчас его Мама.

Николай почувствовал, что у него сейчас разорвётся сердце. Он встал, открыл окно и закурил. За окном шелестела листва сада, издалека слышался шум прибоя. Воздух был напоен ароматом роз и винограда.

Если бы Россию не начали рвать на куски, и извне, и изнутри, можно было бы решить вопрос спокойно, в рабочем порядке. Больной наследник, неспособный принять бразды правления Великой страной не являлся тупиком. Был Георгий, был Михаил. Но в бушующем море бессмысленно менять паруса. Вспомнилось, как бедный, больной мальчик, его сын Алексей, хотел строить корабли…

Внизу, под окном, затопали сапоги. Смена караула. Два часа ночи.

— Не прощу, — сказал в темноту за окном Николай. Перед глазами поплыли лица членов Временного правительства, потом Большевистского…

— Не прощу, — повторил, — никого не прощу. За Аликс, за Ольгу, за Таню, за Машу, за Настю, за Алёшу, за себя, за миллионы убитых, замученных, умерших и не родившихся… Не прощу!

Поиск осложнялся, во-первых, тем, что была ночь, во-вторых, города Европы в конце XIX века была совсем не освещены. Тем не менее, введённые координаты позволили сразу отыскать Дармштадт, дальше было проще. Главная улица города, Бергштрассе, вывела к замку Югендгейм. Порыскав по залам, коридорам и комнатам, он нашёл безмятежно спящую, и улыбающуюся во сне Аликс.

Утром Георгий заглянул в комнату к Николаю. Его не было, постель не разобрана. Георгий спустился вниз. От вчерашней хорошей погоды не осталось и следа. Серая хмарь висела над всей округой. Тяжёлые, холодные капли осеннего дождя скупо падали на землю при полном безветрии. На море стоял абсолютный штиль. Тихо-тихо и только кап, кап, кап.

Георгий подошёл к двери в цокольный этаж.

— Николай Александрович там? — спросил он. Часовые согласно кивнули.

Дверь была заперта изнутри. Георгий постучал кулаком. Звук получился очень неубедительный. Дверь была сделана на совесть, железо не дребезжало. С таким же успехом можно было постучать по бетонной плите.

— Стучи прикладом! — приказал Георгий часовому.

Грохот ударов разнёсся по подвалу. Уже лучше. Через минуту крякнул замок, и дверь приоткрылась.

Увидев Николая, Георгий отшатнулся. Почерневшее лицо, ввалившиеся глаза и скорбные складки у губ, изменили Наследника-Цесаревича до неузнаваемости.

Николай, молча, пропустил Георгия в комнату, и запер за ним дверь.

— Ники, что случилось… — начал Георгий и замер, разглядев седые виски брата.

— Пойдём, — неживым голосом ответил Николай.

Они прошли в дальний угол, и Георгий увидел разложенную на полу аппаратуру.

— Жоржи, здесь нужно поставить столы, стулья, провести телефон, — тихо сказал Николай, — займись этим. Пусть принесут, потом мы с тобой сами занесём.

Видя, в каком состоянии находится брат, Георгий не посмел приставать с расспросами и, кивнув, вышел из подвала.

Вскоре прискакал нарочный из Ялты с экстренной телеграммой из Дармштадта о смерти Алисы.

Все последующие события Георгий запомнил вспышками в сумасшедшем круговороте лиц, слов, слёз. Их с Николаем родители, Император Александр III и Императрица Мария Фёдоровна долгое время были против Аликс, как невестки, но пламенная любовь Ники и его преданность любви снискали уважение даже у сурового Самодержца Всероссийского. Было дано "добро", и Ники с Алисой весной обручились. Уже здесь, в Ливадии, Николай несколько раз просил у Папа разрешение на приезд Аликс. И разрешение было дано. Мало того, чувствующий скорую кончину, Император лично подписал приглашение, и Аликс должна была вот-вот приехать.

Теперь же её смерть вызвала естественную реакцию горя по почти родственнице. Николаю пришлось принимать многочисленные соболезнования. В Ливадию один за другим прибывали фельдъегеря с пакетами, потянулись коляски с визитёрами. Родственники, друзья и соседи по поместьям, чиновники из Ялты и Севастополя, все считали своим долгом выразить своё соболезнование Николаю и Царской семье. Бесконечные панихиды растянулись до самого вечера.

После обеда в Ялту из Севастополя пришёл пароход "Эриклик", который привёз знаменитого протоирея Иоанна Кронштадского.

Отец Иоанн сразу по прибытию в Ливадию прошел к Императору, и после долгого разговора с ним отслужил обедню.

Николай встретился с ним, только в конце дня, когда все собрались к вечернему обеду.

Подойдя под благословение, он удивился перемене, произошедшей в отце Иоанне.

Только что он благословлял Ксению. У него было благодушное, умиротворённое настроение, которое одухотворяло его лицо, глаза, светились бесконечной любовью.

И вдруг, увидав Николая, весь подобрался, улыбка исчезла, взгляд стал глубоким и настороженным. Николай оторопело смотрел в глаза Иоанна Кронштадского, и с ужасом видел, как у того исчезают зрачки и из глаз льётся пронзительная синева, глубокая, как омут. Отец Иоанн дрогнувшей рукой перекрестил Николая и прошептал молитву: