Homo Irrealis - Андре Асиман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Через двадцать лет после того, как я в последний раз посмотрел этот фильм дома с экрана компьютера, ко мне на работу зашла девушка, с которой я когда-то встречался на последнем курсе университета.
— Я знала, что ты меня пошлешь, если я просто позвоню, но сказала себе, что хочу с тобой увидеться, — начала она, — вот и решила заглянуть к тебе в рабочее время. У тебя же сейчас рабочее время, да? — Я понял, что она успела позвонить моей секретарше и задать ей этот вопрос. — Можно сесть? — Она села. — И да, кстати, чтобы ты не переживал: мне ничего не нужно.
— А я разве сказал, что тебе чего-то нужно?
— Нет, но я знаю ход твоей мысли. В общем, никаких сюрпризов, и не жди торжественного появления тридцатилетнего увальня, который обратится к тебе: «Папочка!» Мне просто хотелось повидаться.
Я поразмыслил.
— Повидаться. — Я повторил ее слова с налетом намеренного недоверия, тем самым выигрывая время, чтобы понять, какую лучше принять позу. — Я тоже рад тебя видеть.
— Я про тебя думала, — сказала она.
— Я про тебя тоже. Случалось.
— Случалось нечасто, да?
Я виновато улыбнулся.
Тут мне пришло в голову, что сказать-то нечего. А вести беседу мне. Она рассказала, чем занималась все эти годы. Я рассказал про свою жизнь. Мне показалось, что занималась она одним — шлялась по Европе. Я же, похоже, создал у нее впечатление, что жизненный путь мой был прям и безошибочен. Я решил пригласить ее на обед куда-нибудь неподалеку от работы.
А потом в лифте я вдруг сообразил, что проживаю наяву фильм, который впервые пошел смотреть сразу после того, как она меня бросила в 1972 году. Я рассказал ей про «Любовь после полудня». Она вроде бы вспомнила этот фильм, но смутно. Я не стал распространяться. В первый момент мне хотелось сказать, что сходство между приходом Хлои и ее собственным, без предупреждения, ко мне на работу вроде как намекает на что-то лежащее за гранью синхронических связей, и то, что этот фильм я видел в 1972 году, меньше чем через месяц после ее отъезда в Германию, только усилило эффект эхо, как будто смысл, который я тогда ощутил в этом фильме, но не сумел сформулировать в словах, связан не столько с мужчинами и женщинами, не с желанием как таковым, а с утверждением, что в грядущие годы все еще повторится. Я взял ее руку и сказал, что очень рад ее появлению. Мы выпили кофе в небольшой кофейне, в этот час полупустой, мне это напомнило Францию, я ей об этом сказал, и нам стало очень хорошо, а потом до меня внезапно дошло.
Много лет назад я считал: зря я думаю, что фильмы Ромера — про мою жизнь. Не было у меня уверенности, что их нужно прочитывать в свете того, что я переживал в действительности. А тут я вдруг понял, что фильмы эти действительно про мою жизнь, но это скорее такой пустой бланк моей жизни, и бланк этот в должный срок предстоит заполнить событиями, которые когда-то могли казаться разрозненными, но напрочь перестали быть разрозненными в тот миг, когда я внес их в бланк, составленный Ромером. Мне захотелось вернуться к своему юному «я» и сказать ему: я всегда знал, что настанет день, когда она вернется, и в этот день я все ей расскажу — где я был все эти годы, что видел, делал, любил, как страдал — из-за нее и из-за других, — и то, в каком направлении пошла моя жизнь, во многом обусловлено тем ее бегством в Германию. Более того, мне хотелось бы, чтобы мое юное «я» присутствовало при нашем воссоединении, и, усадив его с нами рядом в маленьком кафе, я бы рассказал ему, что вот этот миг, встреча двух бывших любовников, которым так приятно оказаться рядом на несколько часов, без четкого понимания, что важнее, сейчас или тогда, — наверное, лучшее из того, что может предложить нам жизнь.
Ночные прогулки под солнцем
Необычайно солнечным утром в конце июня бродил я по улицам Санкт-Петербурга в поисках девятнадцатого столетия. Я давно уже мечтал побродить по этому городу. Именно этим, думал я, и положено заниматься в Санкт-Петербурге. Запираешь дверь, спускаешься вниз и, не успев оглянуться, уже блуждаешь по улицам и площадям, на которых никогда не думал оказаться. Путеводитель не поможет, карта тоже, потому что речь не о том, чтобы заблудиться, сойдя с маршрута, и испытать по этому поводу азарт, не о том, чтобы отыскать уголки совершенно неожиданные, но явно пригодные для твоей любви; хочется скользить вдоль улиц в нервозно-трепетном состоянии души, как это бывает с персонажами русских романов, в надежде, что некий внутренний компас поможет тебе найти верную дорогу в городе, который ты себе воображал еще со времен подросткового запойного чтения. Речь идет не о туризме, а о дежавю.
Часть души хочет посетить город Достоевского — такой, каким он был когда-то. Жара, сутолока, пыль. Хочется видеть, обонять, трогать здания в Столярном переулке, слышать гул Сенной площади, где лоточники, пьяницы и прочий подозрительный сброд и сегодня тут как тут, бывает, что даже толкаются, как и 150 лет назад. Хочется пройти по Невскому проспекту, главной артерии города, потому что он возникает почти в каждом русском романе. Хочется без посредников ощутить дух этой улицы, на одном конце которой когда-то жили бездомные бродяги, на другом — напыщенные щеголи, а между ними — разного рода мелкие бессчастные озлобленные мстительные чиновники, единственная задача которых — в те часы, когда они не кропали бессмысленные отчеты и не снимали с них бесконечные копии, — состояла в том, чтобы ворчать, сплетничать и злорадствовать над невзгодами друг друга. Это можно назвать палеопутешествием: поисками того, что находится под поверхностью, того, чего уже почти не осталось.
Хочется посмотреть на дом, где когда-то жил Раскольников (номер пять по Столярному переулку), всего в квартале от того места, где жил и сам Достоевский и где он писал «Преступление и наказание»; на мост, который Раскольников пересек,
