Homo Irrealis - Андре Асиман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но я ищу толпу на Сенной площади и ее отупляющую безликость и неутолимую жажду. Я понимаю, они не имели бы такого значения, не будь они неразрывно связаны с тем душевным разладом, который рождается из одиночества, нищеты, из худой одежды, — кошмар молодого человека, который описывает Достоевский:
На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, всюду известка, леса, кирпич, пыль и та особенная летняя вонь, столь известная каждому петербуржцу, не имеющему возможности нанять дачу, — всё это разом неприятно потрясло и без того уже расстроенные нервы юноши. Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины. <…>
Около харчевен в нижних этажах, на грязных и вонючих дворах домов Сенной площади, а наиболее у распивочных, толпилось много разного и всякого сорта промышленников и лохмотников.
У каждого существует свой воображаемый Санкт-Петербург. У каждого был в жизни неожиданный поворот, вызванный книгами, действие которых происходит в Санкт-Петербурге. Всем хотелось бы вернуться к той первой бередящей душу странице, на которой писатель по фамилии Достоевский пробуждает в нас демонов, о чьем существовании мы не подозревали, и с помощью этих демонов вкладывает нам в головы неотесанные голоса — подталкивает читателя к тому, чтобы у него начался самый извращенный роман, какой может связать человека и город.
Мы возвращаемся в Петербург, чтобы вновь пережить первые искры этого невеселого романа: кем мы были, когда он с нами приключился, о чем думали, когда позволили ему завязаться, прекрасно понимая, чтó он с нами творит? Нужен нам не Петербург в его нынешнем виде — хотя местами он почти не изменился. Нам вовсе не хочется, чтобы взор нам слепили его дворцы и проспекты — хотя и на них нужно посмотреть не раз и не два, чтобы они перестали тебя отвлекать. Наш внутренний Петербург рождается из чистого изнеможения после бесцельного блуждания по улицам и набережным, мимо того или иного моста и через них, вот по этому парку, по этому острову, «не замечая дороги», пока невыносимая жара и удушающее одиночество не схватят за горло и мы не вспомним, как на несколько дней мы стали частью «Преступления и наказания»:
В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту.
Каждому читателю довелось прожить несколько дней или недель в Столярном переулке.
* * *
Город Достоевского не имел ничего общего с городом, который представлял себе Петр I, когда в 1703 году вытянул его из болота на берегах Невы. Буквально из ничего он создал один из самых изумительных городов Европы, сделал его столицей России, каковой он оставался до падения династии Романовых два века спустя в 1917 году. Планировку нового города Петр поручил Александру-Жану-Батисту Леблону, после того как увидел несколько его изумительных творений во Франции, и присвоил ему звание генерал-архитектора. Одновременно по его же поручению несколько архитекторов-итальянцев проектировали дворцовые здания, подобные тем, которые Петр видел во время путешествий по Европе. Петербург должен был стать для Петра окном в Европу и при этом величием своим соперничать с любым городом мира.
Чтобы создать по велению Петра город и порт на берегу Финского залива, шведские военнопленные и русские крепостные трудились днем и ночью. Более ста тысяч расстались с жизнью, забивая сваи в зыбкий грунт, осушая болота, таская камни голыми руками, — от них остались лишь кости под ногами. Петра их смерти совершенно не смущали. У него были большие планы. Город, вдохновленный Амстердамом и Венецией, должны были расчертить каналы, и одновременно он должен был превзойти Париж и Лондон великолепием и роскошью. Для этого Петр заставлял русских аристократов строить в Петербурге дома — а тех, кто противился, вытаскивал туда силой. Улицы предполагалось проложить шире и длиннее, чем в Париже, по куда более рациональному плану, а вдоль проспектов и набережных каналов должны были вырасти величественные здания, все одинаковой высоты. Поскольку Петербург не строился на месте ранее существовавшего поселения, планировщикам Петра не пришлось сообразовываться с узкими средневековыми переулками и их абсурдной петлистостью. Город был спроектирован в виде перпендикуляров, улицы и проспекты пересекались под прямым углом, а на главной площади взметнулся шпиль Адмиралтейства — центральная точка города, — который было видно отовсюду.
От этой точки решено было проложить три магистрали: Невский проспект, Гороховую улицу и Вознесенский проспект. Сегодня все три ведут к железнодорожным вокзалам, каждый из них пересекают каналы и три крупных проспекта. Единственный известный мне город со столь же рациональной и симметричной планировкой — это Вашингтон, но Вашингтон тут и рядом не лежал.
Из планов и зарисовок начала XVIII века видно, что Петербург стремительно превращался в величественную столицу. К концу правления Петра в 1725 году там уже было 40 тысяч жителей, 35 тысяч зданий, а к 1800 году население достигло 300 тысяч.
При этом к своей миссии цивилизовать Россию Петр подходил с таким варварством, что умудрился создать еще и целый флот — точно так же, как и город, из ничего. В результате именно безжалостная деспотическая воля втащила Россию за шкирку в современный мир, после чего обратиться вспять уже было невозможно.
Вместо этого многие обратились внутрь. Ни болото, ни погребенные в нем кости, ни мономаниакальное правление Петра никуда не делись. Они вшиты в ткань города — Петербург вобрал в себя и жуткую тиранию царей, и яростное сопротивление, которое она порождала. В литературе кошмары и нечисть причудливо искажены, демонические мысли просачиваются в ландшафт, где принуждение и побег постоянно тянут в разные стороны. Может, Невский проспект и остается одной из самых длинных и лощеных магистралей Европы, но, как открыли для себя многие персонажи Гоголя и Достоевского, он с одинаковой легкостью и воспламеняет, и удушает любые человеческие порывы. Любовь, зависть, стыд, надежда, а главное — отвращение к самому
