Однажды в СССР - Гатин Игорь

Попахивало авантюрой и кидаловом, но их познакомил Дато – его постоянный покупатель с того самого Даниловского рынка. Причём сделал это неохотно, явно вопреки своему желанию. Словно его принудили. И вот теперь он, Ромка, который ещё полгода назад считал мелочь на обед и отказывался от компота с целью экономии, должен прямо здесь принять решение на сорок тысяч в месяц. Причём заднюю включить, если что, похоже, не удастся. От человечка, несмотря на его комичную внешность и постоянные шуточки, ощутимо попахивало угрозой, недаром даже обычно самоуверенный и наглый Дато явно робел и непривычно суетился в его присутствии. Да и перстни, наколотые на пальцах, говорили о многом. В их неблагополучном, застроенном бараками районе в Пензе, где он вырос, чуть ли не в каждом доме имелись «откинувшиеся». Именно они выступали для мальчишек учителями и судьями на улицах, где прошло его детство. И хоть он не принимал и презирал тюремную романтику, но с блатной символикой был знаком не понаслышке.

Вопросов было больше, чем ответов. Сможет ли он поддерживать такой объём на регулярной основе? Как обеспечить безопасность и товара, и денег? Ведь могут элементарно забрать товар и не рассчитаться, например. Или «бомбануть» на товар или бабки, ведь им будет известно время и место. А потом скажут: «А мы при чём? Наша хата с краю». А если их менты пасут? Тут уже не просто крупный, а очень крупный размер – обычный советский человек и тысячу-то вряд ли в руках держал, а десять просто в голове не укладывались. Разумнее всего было отказаться. И работать спокойно дальше, ведь и так очень недурно всё складывалось. Но он давно хотел выйти на новый, оптовый уровень. Он внутренне созрел для этого. А на этом новом уровне и цифры неизбежно будут другими, примерно как они сейчас обсуждают, и вряд ли ситуация окажется надёжнее – чем Петя или Вася будут лучше Бори с его наколками? Вряд ли в роли контрагента выступит учительница начальных классов.

Человечек доедал пельмени с таким аппетитом, словно это было что-то невероятно вкусное. Он хитро поглядывал на Ромку, будто зная, о чём тот думает, и, казалось, заранее был готов к отрицательному ответу. Причём у него наверняка имелись контраргументы, и он готов был убеждать, доказывать и всячески подталкивать собеседника к благоприятному для себя решению. А он очень был заинтересован в том, чтобы Ромка согласился. Почему-то это не вызывало сомнения. Вот только в таком случае это будет чужое решение. Надо или отказываться, или… Впрочем, подсознательно он чувствовал, что эта встреча неслучайна и назад дороги нет. Уже нет. Положа руку на сердце, её не было с того памятного дня, когда он, зажав в потном кулаке шестьдесят рублей, ринулся в очередь за своим первым «дефицитом».

– Я согласен, – и спокойно взглянул тому в глаза. Или показалось – незнакомец на мгновение опешил. На долю секунды в его взгляде промелькнула растерянность. Но вот он мгновенно собрался и суетливо протянул ему руку и долго тряс рукопожатием, словно подчёркивая важность момента, и сыпал прибаутками, что договор дороже денег. Глаза же оставались серьёзными и как-то по-новому изучали Романа. Человек много повидал на своём веку и редко ошибался в людях. А вот поди ж ты!

Наступил ответственный момент. Ему нужно было многое сделать, чтобы достойно подготовиться к предстоящей операции. Он сосредоточенно думал и просчитывал свои будущие действия – на сей раз на кону стояло… Он даже не хотел формулировать в уме то, что стояло на кону. В общем, это не сессия. Хотя ещё пару месяцев назад ему казалось, что ничего важнее и ответственнее сессии нет и быть не может. И тут как гром среди ясного неба большие неприятности на работе.

Несмотря на Пашины заверения, что недавняя контрольная закупка обойдётся лёгким испугом, ситуация разворачивалась крайне угрожающе. До него дошла информация, что этот вопрос вынесен на рассмотрение дисциплинарной комиссии торга, а также его дело снова будет рассматриваться на комсомольском собрании.

Паша растерянно разводил руками, он не понимал, что происходит. По его словам, сначала он получил твёрдые заверения, что Роман отделается выговором и всё будет вась-вась. Но что-то пошло не так. Переступив через себя, Ромка встретился с Людмилой. Просто пошёл и постучал в хорошо знакомую дверь, которую когда-то открывал как свою. Да, Лайма успела переехать из пятьдесят восьмой. Люся с Иркой жили вдвоём.

Она открыла и молча смотрела на него, потом, словно приняв какое-то внутреннее решение, так же молча отступила на шаг. Он молча вошёл. Ирки не было. С тех пор как они расстались, Людмила успела поменять несколько мужиков, один перспективнее другого, но ничего похожего на её чувство к Ромке она к ним не испытывала. Может, поэтому и меняла. Сейчас она разглядывала знакомые черты и чувствовала, что ничего не прошло и ничего не остыло. Было больно и сладко одновременно. Любовь – она такая. Он молчал, кожей ощущая, что с ней происходит. Всё прошедшее с момента разрыва время она демонстрировала ему, как счастлива во всё новых и новых отношениях, и вот наконец он увидел правду.

Она хотела что-то сказать, потом вдруг подумала пойти поставить чайник и, неожиданно для себя и для него, разрыдавшись, кинулась ему на шею. Это была большая слабость маленькой сильной женщины. Она рыдала, солёные слёзы лились ручьём, чувство пронзительного облегчения накрыло её с головой, как покрывало целебного сна накрывает нас при болезни. Солёными губами она целовала милое лицо, он гладил её по голове. Так они стояли целую вечность. Постепенно она успокоилась и лишь шмыгала носом. За окном разыгралась метель. В комнате горела настольная лампа, было тепло и уютно. Не хватало лишь трескучих поленьев в камине.

Наконец, она оторвалась от него, высморкалась в носовой платок, села за стол и хрипло сказала:

– У тебя большие проблемы.

Он сел напротив. Что-то подобное он и боялся услышать.

– На тебя за что-то взъелся Зуев. Директор первого магазина, который в торге может всё, если не знаешь. Чертовски взъелся. Он вызывал меня к себе специально поговорить на твой счёт. Хочет, чтобы мы исключили тебя из комсомола за обсчёт покупателей. Говорит, что это беспрецедентный случай, чтоб другим неповадно было. Что пора браться за такое ворьё, навести в торге дисциплину. Куда комсомол смотрит, развели уголовщину и так далее. В общем, чушь всякую нёс, а то я не знаю, как у него мясники работают. А после этого уже, как исключённого из комсомола, он намерен уволить тебя с работы – мол, торг отреагирует на решение комсомольской организации. И с такой формулировкой, что нигде больше не возьмут. В Москве, во всяком случае. И почему-то обязательно, чтобы мы через райком сообщили о своём решении в комитет комсомола МГУ – похоже, он всё про тебя знает. Чем ты умудрился так насолить ему?

По голове словно чем-то ударили. В ушах звенело. Мысли путались. Это было состояние грогги, как после нокдауна. Вот она, обратка, прилетела! А он уж было успокоился. Поначалу всё ждал, а потом решил, что пронесло. Пронесло! И ещё как пронесёт! Сидел и смотрел на Людмилу невидящими глазами. Она поняла его состояние, молчала.

Потом он начал отвечать на её вопрос, хотел коротко отделаться общими фразами, но коротко не вышло, слово за слово он рассказал всё. Потрясённая, она живо представила неожиданно свалившуюся тогда Лайму, как они её выхаживали, не понимая, что могло приключиться с такой здоровой всегда латышкой. Ревность к ней давно остыла, и сейчас она чувствовала лишь острую жалость, легко представляя себя на её месте.

Какое-то время она тоже сидела оглушённая, потом высказалась с присущей ей непосредственностью:

– Яйца таким отрывать нужно! Он мне тоже намекал, что с ним надо дружить, ведь придёт время комнату получать, и так всяко-разно. Мне и раньше рассказывали, но я как-то не верила – такой солидный. Депутат. Вот сука!

Ещё посидела, обдумывая ситуацию.

– Но ты попал под танк. Ему и директор торга, и парторг в рот смотрят. Он их, похоже, прикармливает серьёзно. И с начальником ОБХСС дружит. Это они по твою душу приходили, а не за Пашей. Тебе здорово повезло, что ты несовершеннолетний. Иначе уже сидел бы.