Письмо Россетти - Кристи Филипс

– Не только там, но и где угодно, дорогая, – галантно заметил Эндрю, хотя у Клер создалось впечатление, что он смущен бесстыдным эгоизмом и самоуверенностью Габриэллы. Она вела себя так, словно постоянно находилась в свете прожекторов. Настырность, напор, даже некоторая наглость – может, в телестудии это и уместно, но только не здесь, в столовой среди гостей.

– Еще вина? – Джанкарло не стал дожидаться ответа. Взял со стола бутылку и подлил в бокал Клер. – Ее порой трудно выносить, верно? – тихо спросил он и украдкой покосился на Габриэллу.

– Слишком уж много у нее имен.

Джанкарло с трудом подавил смешок.

– Да, это звучит крайне претенциозно. Здесь, между собой, мы называем ее Ла Контесса – Графиня.

– Это из-за ее, э-э, манер?

Клер выпустила все прилагательные, которые могли бы характеризовать Габриэллу: высокомерная, эгоистичная, самовлюбленная.

– Нет, потому что она на самом деле графиня. Но “контесса” – это австрийский титул, не итальянский, – пояснил Джанкарло с еле заметной гримасой неудовольствия, по-видимому означавшей, что с австрийскими графинями не все так просто. – Впрочем, думаю, у нас есть более интересные темы для разговора, не правда ли? – тихо спросил он и словно ненароком положил руку ей на колено.

О боже! Это ведь уже не просто дружеский жест?…

Ходди наклонился и заглянул Джанкарло в глаза.

– Почему сегодня здесь не видно роскошной твоей невесты, а, Джанкарло? Натали, если не ошибаюсь?

Невесты?

Клер взглянула на Джанкарло – тот словно язык проглотил. Затем откашлялся и сказал:

– Уехала в Милан, по делам.

Рука его соскользнула с колена Клер.

– Ты вроде бы говорил, она работает в индустрии моды? – не унимался Ходди.

– Она маркетинговый управляющий в фирме “Дольче и Габбана”.

– Потрясающе! И что, у нее есть скидки на все эти замечательные туалеты?

– Вообще-то это демонстрационные образцы. Сотрудники должны носить их на работе.

– Лично я считаю Натали исключительно красивой девушкой. Я вообще всегда считал итальянских женщин самыми красивыми в мире.

Клер молча сидела между этими двумя собеседниками, и ей ничего не оставалось, как терпеливо слушать дифирамбы Ходди в адрес элегантных и прекрасных итальянок. Целый поток новой информации: у него есть невеста, она шикарная женщина, настоящая красавица, зовут ее Натали, и, очевидно, она очень неплохо устроилась в этой жизни. Клер заметила также, что упоминание имени Натали вызвало живейший интерес у Ренаты, та навострила ушки и с любопытством поглядывала через стол на сына и Ходди, боясь пропустить хоть слово.

Клер взглянула на Джанкарло. Он выглядел смущенным. Должно быть, это правда, раз он не отрицает ни слова из сказанного ранее. И еще, очевидно, он не хотел, чтобы она узнала о его невесте. Что ж, это многое объясняет. Настроение у Клер было хуже некуда, и терзала ее теперь лишь одна проблема: в какой момент ей лучше вежливо распрощаться и убраться ко всем чертям из этого дома.

ПРАВОСУДИЕ

30 ноября 1617 года

– Мы проплывали мимо островов, тех, что к югу от Истрии, и на нас напали пираты из Далмации, – говорил Пьеро де Пьери, не поднимая глаз и нервно сжимая в руках шляпу.

“Волнуется, и правильно делает”, – подумал Джироламо Сильвио. Венецианский адмирал стоял один-одинешенек в центре Зала Четырех дверей, что находился во дворце, и докладывал дожу, синьории [19] и Совету десяти. Он вспомнил, что за все время службы адмирал докладывает дожу впервые – ведь когда корабли благополучно возвращаются в гавань, в том просто нет нужды. Но прошли слухи, что последняя вылазка адмирала потерпела полный провал, что корабли его даже не успели покинуть Адриатику.

Сильвио заерзал в кресле и по очереди осмотрел лица других членов Совета десяти. И вдруг интуитивно почувствовал, что сообщенное адмиралом противоречит его собственным планам и интересам. Конечно, мало кому понравится вдруг узнать, что пираты хозяйничают так близко к дому. Но когда другие узнают то, что было известно ему, все сразу поймут – угроза куда как серьезнее. Но поймут ли они, с горечью подумал он. Слишком уж часто в прошлом мудрые его советы игнорировали люди менее информированные. Только не в этот раз, поклялся он про себя. Само существование республики под угрозой.

– Они называют себя “ускоки”, то есть “беглые”, – сказал де Пьери, невысокого роста мужчина с широкими плечами и темной, словно задубевшей, кожей.

Он поднялся с самого низа, прошел через все чины и звания, и суровая жизнь моряка оставила неизгладимые следы на его лице, все оно было прорезано глубокими морщинами. И несмотря на то что находился он сейчас перед представителями верховной власти Венеции, обилие красных мантий его, похоже, ничуть не смущало. Впрочем, наблюдательный Сильвио заметил, как подергивается у него веко в уголке глаза, как крепко сжимают пальцы поля шляпы, а на висках выступили мелкие капельки пота.

– Это христиане, беженцы из тех частей Далмации, что были захвачены турками, – продолжил адмирал. – И хотя находятся они на службе у Габсбургов, помогают защищать их границы от турков, платят им редко и сущий мизер. Выживают они за счет разграбления проходящих мимо кораблей. Устроили из этого целое предприятие. А некоторые так просто разбогатели на пиратстве, в том числе церкви и монастыри. У этих ускоков сотни маленьких суденышек, по десять весел с каждой стороны, они быстрые и очень маневренные. Вот и вышли против нас сотнями, и скоро мы были побеждены.

Дож приподнял тонкую белую руку, и де Пьери тотчас умолк. Подобно большинству дожей, Джованни Бембо был избран на трон уже на склоне лет. Дожем он был уже два года, и Сильвио подозревал, что третий год он просто не протянет.

– Неужели нельзя было поднять паруса и уйти? – спросил дож.

Адмирал заметно взволновался.

– Их женщины – сущие фурии, ваша светлость! – воскликнул он. И оглядел зал в надежде, что эта его эмоциональная характеристика будет понята и оценена столь важным собранием. – Они прячутся в пещерах вдоль всего берега и завывают так страшно, точно грешники, которых мучают в аду, насылают на нас проклятия, призывают боро, северный ветер…

– Неужели вы верите в столь… – начал было дож.

– Никогда бы не поверил, ваша светлость, если б не слышал сам. Едва успели эти фурии завыть, как поднялся страшный холодный ветер, началась буря, огромные волны так и швыряли наши корабли. И тут нас атаковали ускоки. Суденышки у них маленькие, но на каждом весле сидят по десять гребцов, к тому же сильные, как черти. И за каких-то два часа они захватили все четыре наших корабля. На трех из них команды были наемными, не имели своей доли в перевозимом грузе. Разбойники обещали сохранить им жизнь, они легко согласились на это условие и даже помогали пиратам перегружать награбленное добро. Команда четвертого судна пыталась оказать сопротивление. – Де Пьери опустил глаза. – Многие были убиты. А капитан… – Он снова поднял глаза и взглянул на дожа, синьорию из шести членов, на членов Совета десяти, разместившихся на скамьях вдоль стен. И Сильвио заметил, как гневно сверкнули глаза адмирала. – С капитана эти убийцы живьем содрали кожу, прямо на палубе его корабля.

Тихий ропот разнесся по комнате.

– Живьем содрали кожу? – изумился дож.

Тонкие, словно пергаментные, веки на миг сомкнулись, затем он снова открыл бесцветные глаза.

“Он похож на большую старую черепаху”, – подумал Сильвио.

– Да, ваша светлость, именно так, живьем, как у Брагадина, – ответил адмирал. – Должно быть, научились этим штукам у турков, не иначе.

“Да пошли они все к дьяволу”, – подумал Сильвио. Призрак Маркантонио Брагадина снова витал над комнатой. Уж лучше его не вспоминать. Всем был известен печальный конец командующего венецианскими войсками на Кипре. После долгих месяцев осады, в августе 1571 года Брагадин был вынужден сдать Кипр туркам. Явился на встречу с турецким пашой, чтобы подписать соглашение о капитуляции, и его тотчас схватили и пытали. А затем привезли в центр города, раздели донага, привязали к столбу и содрали с него кожу живьем. Мясники начали с ног, говорили, что Брагадин не терял сознания, пока они не добрались до талии. А после этого палачи набили содранную кожу соломой и возили чучело по городу. Венецианцы пришли в ярость – наверное, именно это и помогло им победить турок в битве при Лепанто ровно два месяца спустя. Сильвио надеялся, что страшное известие, которое сообщил адмирал, вызовет тот же гнев против пиратов-ускоков.

Дож взмахом руки отпустил адмирала, и, когда тот вышел, в помещении сразу стало шумно. Все наперебой высказывали свое мнение.

– Прошу тишины, – скомандовал Бембо. – Каждый получит возможность высказаться.

Еще до того, как члены совета и синьории начали высказывать свои соображения дожу, Сильвио понял, к чему они сведутся. Все предсказуемо. Сенаторы Фоскарини, Бальби и Градениго будут советовать нанести по пиратам немедленный и мощный удар. Горячие головы, неодобрительно подумал о них Сильвио, готовы вступить в войну по самому ничтожному поводу. Сенатор Корнер, один из членов Совета троих, предложит поискать союзников, прежде чем начинать войну с пиратами.