Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою - Герберт Крафт

Тем временем прибыла часть вермахта, сменившая нас на позициях, которые теперь были заняты плот­нее — хороший знак, вселявший надежду.

Пока я заводил машину, замерзшие офицеры отпра­вились пешком на сборный пункт батальона. Из осталь­ных подразделений докладывали, что тоже пока не мо­гут завести машины. Первые подразделения собира­лись передо мной на дороге и отправлялись пешком в Баляевщину.

Из нашей землянки я забрал свои скромные пожит­ки, погрелся чуть-чуть напоследок у плиты, забрал с со­бой вещи доктора и Ваннера, сложил их в багажный ящик.

Русские начали атаковать, а мотор все не запускал­ся. Противник уже занял наши прежние позиции у Ка­менной Горы и открыл огонь из танковых пушек по на­шему Михальцово, находившемуся выше.

Мимо меня в панике бежали солдаты с криками: «Тан­ки, танки!»

Наконец мне удалось завести машину, и, несмотря на неразбериху на дорогах, к вечеру 13 января мне уда­лось снова присоединиться к моему батальону.

Наш новый район обороны находился теперь в ма­ленькой, но важной деревушке южнее озера Ильмень и западнее реки Ловать. Я встал на постой в одной из бед­ных крестьянских хат, а машину поставил в пристроен­ный к ней хлев. Нашему батальону здесь удалось отбро­сить прорвавшегося противника и занять позиции вдоль дороги. «Больше ничего не случилось». Лишь наши по­гибшие лежали в пустом хлеву, дожидаясь, когда земля в погожий солнечный день сможет принять их. Они ле­жали кучей, так, как их сложили. Шинели серого полево­го цвета замерзли и стали как камень. А мертвые лежа­ли так, как умерли: один с широко раскинутыми руками, другой скрючившись так, как он был ранен в своем око­пе, а потом замерз. Запачканный кровью голый живот сверкал в темноте. Сапог, из которого торчало голое ко­лено и кусок бедра, лежал сверху. Может быть, в день погребения разберутся, кому он принадлежал, а может, это было всё, что осталось от солдата. Вчера еще они длинной колонной проходили мимо меня, пока я в Ми­хальцово безнадежно пытался завести замерзший мо­тор и ехать с ними. А они отпускали в мой адрес едкие шутки. Один еще заносчиво бросил мне лимонку: «Лови! Пригодится вместо шпор!» Молодой парень лежал у са­мой деревянной стены, через щели которой ветер гнал снежную пыль, покрывшую ему волосы, брови и ресни­цы, придав ему вид Деда Мороза.

18 января 1942 года, мороз подбирается к 50 граду­сам. Эта русская зима беспощадна. Пулеметы теперь стоят не на позициях, а в иглу. И из-за сильного мороза их выносят только тогда, когда противник действитель­но атакует, то есть тогда, когда иваны в своих белых маскхалатах уже стоят у дверей.

Все наше внимание приковано к автоматическому оружию. Если оно откажет, то при девятикратном чис­ленном превосходстве противника дело наше будет безнадежно, и нас порежут как скотину. Часовых меня­ем каждые полчаса. Лишь столько времени человек мо­жет выдержать в нашем негодном обмундировании на таком морозе. Если есть возможность достать вторую шинель, то мы носим две. Снимаем их с убитых товари­щей, пока они еще теплые. Но трупы на морозе кочене­ют так быстро, что не всегда удается раздобыть эту спа­сительную одежду. Многие преодолели себя и носили ватные куртки и валенки, снятые с убитых красноармей­цев. Носить прекрасные русские меховые шапки, защи­щающие уши, было запрещено. А поверх ватной куртки надо было обязательно носить немецкую шинель.

Теперь, когда заметало дороги, я возил боеприпасы на санях, впрягая в них худую старую лошадку. Таким транспортом теперь обзавелась почти каждая рота.

20 января потеплело. Было всего 30 градусов моро­за. Это обстоятельство использовали для того, чтобы вывезти на трофейном грузовике убитых в тыл, где са­перы оттаяли и с помощью взрывчатки отрыли братскую могилу, в которой и погребли окоченевшие трупы.

Последовали три ночи, когда мороз опускался до ми­нус шестидесяти градусов. Термометр находился на ар­тиллерийской позиции неподалеку от нас. Когда на ба­тарее как-то открыли заградительный огонь, снаряд разорвался в стволе первого выстрелившего орудия, при этом погиб почти весь расчет. Из-за этого было ре­шено во время сильных морозов отказаться от артилле­рийской поддержки.

Противник перерезал все наши коммуникации. Его лучшие вооруженные силы от озера Ильмень прошли по долине реки Ловать с целью объединиться со своими войсками, воюющими по ту сторону Ловати, и замкнуть котел под Демянском. Русские атаковали и перемалы­вали нас со всех сторон.

В первую ночь февраля мы осторожно отошли с до­роги Старая Русса — Холм и перешли в находившиеся на западном берегу Ловати Черенщицы. Этот марш мы проделали по снежной пустыне с большим трудом, за­брав с собой всех раненых и автомобили. Нам пришлось обходить населенные пункты и тащить машины мимо них буквально на себе, пока не удавалось снова выйти на проезжую дорогу. На последнем участке пути нам пришлось пробиваться к защитникам Черенщиц, кото­рые нас дружески приветствовали. Теперь мы соедини­лись с главными силами, находившимися в котле, и смогли передать раненых на главный перевязочный пункт.

8 февраля русские далеко позади нас перерезали дорогу, которую удавалось до сих пор оборонять. Это была последняя связь с внешним миром. Котел оказал­ся закрытым.

Мы стояли в 80 километрах впереди главной линии фронта, словно волнолом, о который бились в семь-девять раз превосходящие нас силы противника. Про­должалась в буквальном смысле слова убийственная зима. Дивизии больше не было. Ее остатки получили гордое название «боевые группы». Включая тыловые ча­сти и подразделения, в «котле» с 300-километровым фронтом оказалось почти 100 тысяч человек. Прежние роты к началу образования котла, несмотря на имевши­еся возможности снабжения после сражения под Луж­но, насчитывали лишь половину от положенной числен­ности.

Продовольствия стало еще меньше, хотя повара пу­стили в дело свои «черные» запасы, сделанные за счет погибших. С самолетов сбрасывали продовольствие. Но ветер часто относил их к русским позициям. И нао­борот, русские самолеты сбрасывали нам русские про­дукты: хлеб, воблу, сухую колбасу.

В моем маленьком карманном календаре сохрани­лась запись: 2 февраля. «Выход из Ульяново (правиль­но: Еваново) на Черенщицы». 6 февраля написано про­сто: «Бой под Кулаково».

Сплошной линии фронта больше не существовало. Отдельные боевые группы обороняли свои опорные пункты вокруг деревень. Как-то раз, отвозя раненых в тыл, во время пурги я заблудился и заехал к русским. Мне встретился их обоз, я выехал на их позиции, но по­махал рукой их артиллеристам, и меня приняли за свое­го. Потом развернулся и по следам своего же автомоби­ля вернулся назад к своим.

Наш суточный паек состоял теперь из 400 граммов хлеба, столовой ложки мармелада, искусственного меда или сыра в тюбиках, 25 граммов масла или марга­рина. Голод преследовал нас днем и ночью. На таком холоде голодный паек становится еще чувствительнее. Несмотря на такое количество еды, находились некото­рые, способные разделить ее на три «приема пищи». Я к ним не относился. Лучше один раз поесть посытнее, пусть даже потом голодать целый день. Мы охотились на все — кошек, собак, сорок, ворон, зайцев. Мы воева­ли, голодали и замерзали, но ни разу не было случая во­ровства продовольствия у других. Помощь и вера в то­варища — это основа успеха наших войск.

Среди нас все больше было убитых, раненых и обмо­роженных. Защитников в кольце оставалось все мень­ше. Противник постоянно атаковал. Это была просто бойня. Наш новый MG-42, имевший скорострельность до 25 выстрелов в секунду, колотил и колотил по массам наседавших с криком «Ура!» красноармейцев.

Если у меня не было заданий на поездку, я с товари­щами лежал в карауле у пулемета «гитлеровской пилы» — как окрестили его враги. Все, что нам удалось добыть из оружия в бою, мы использовали в обороне. Патронов к русским пулеметам и автоматам у нас было больше, чем наших. Наши доставлялись к нам самоле­том. Ребята из истребительно-противотанковых под­разделений заменили вышедшие из строя 37-мм про­тивотанковые пушки на советские 45-мм. Отразив ноч­ную атаку, мы выползали в нейтральную полосу и стягивали с убитых солдат противника валенки, маскха­латы, телогрейки. Запрет на ношение русских меховых шапок тоже обошли. С тех пор как мы разжились мехо­выми рукавицами, снятыми с убитых русских, — обмо­роженных рук у нас не стало. Я лично предпочитал оста­ваться в немецком барахле.

Даты моего календаря перемешались. Но это все равно. Была вторая половина февраля, я постоянно сто­ял в дозоре у пулемета на дороге Калиткино — Демянск, за мной находился хлев, наполненный убитыми и за­мерзшими. На другой стороне дороги стояла наша тро­фейная русская противотанковая пушка. До сих пор ра­боты у нее было мало. Из тыла котла танки нас пока не атаковали. Поэтому пушку для ведения огня поворачи­вали в разные стороны, позиция это позволяла.