Черные береты - Николай Иванов

В скверик у «высотки» все продолжали и продолжали подъезжать грузовики и автобусы с милицией. Неужели и Мишка здесь? Если вчера в омоновской цепи действительно шел Багрянцев, то Андрей готов согласиться с тем, что он ничего не понимает в происходящем. Он перестает что-то соображать. То, что под маской прячет где-то здесь свое лицо Исполнитель — это закономерно, он уже робот, он машина. Но чтобы Мишка позволил превратить себя в убийцу, чтобы он запятнал свою офицерскую честь…

— Метро закрыли, — раздалось в толпе.

Но это, конечно же, не метро закрылось — а замкнулось кольцо окружения.

Просипев в последний раз, смолк мегафон депутатов, призывавших к сдержанности обе противостоящие стороны. Восьмой день они только и делают, что призывают не давать повода ОМОНу применить оружие. Кто бы призвал к этому же власть? А с паперти полетели вниз сбрасываемые красные флаги и транспаранты. Люди, почувствовав ловушку, заволновались, пятитысячное море заколыхалось от одного берега к другому, одинаково злобным и оскаленным. Андрея вынесло на пригорок, к парку, и сгрудившиеся там милиционеры на миг неожиданно расступились, давая возможность выскользнуть из кольца. Человек тридцать успело воспользоваться этим моментом, и среди них, затесавшись, вышел на свободу и Тарасевич: попадание в «воронок» без документов преподносило рижской охранке такой подарок, о котором та не могла и мечтать.

Теперь уже, как любопытных, вырвавшуюся группу отогнали к Садовому кольцу, за первое кольцо окружения. Там кипели свои страсти.

— Чего перекрыли-то? Нам в метро надо.

— Да, наверное, разбираются с защитничками Белого дома.

— А-а, тогда ладно, ради этого можно и потерпеть. Пойдем до «Смоленки» пешочком прогуляемся?

И два богообразных старичка, укрывшись под одним зонтом, пошли в сторону американского посольства.

— Звери вы, фашисты, — кричала на собравшихся под единственным красным флагом женщина из остановившейся ради этого крика машины.

— Фашисты бьют сейчас дубинками людей. А ты — проститутка, — мгновенно ответила ей одна из старушек.

Из-за чего конкретно у них возникла перепалка, Андрей не понял. Но то чувство озлобленности, бьющее через край у обеих из сторон, поразило даже его. И в который раз подивился близорукости и пренебрежению к собственному народу кремлевских правителей: неужели они не предвидели того, что могло произойти? Или ту часть народа, которая в силу своих убеждений не приняла развала страны и экономики, уже вычеркнули из будущего и не берут во внимание?

Два парня, отвернувшись от всех, устраивали на груди и спинах под куртками вырезанные из автомобильных покрышек круги. Почувствовав внимание Андрея, со знанием дела пояснили:

— Хорошо держат удары дубинок. Проверено.

Чуть дальше что-то рассказывал нервный, жадно затягивающийся сигаретой паренек. По первым же фразам Андрей понял, что он только что вышел из Белого дома, и протиснулся к нему поближе.

— Жратвы нет, соляра кончается, в сам Белый дом не пускают, боятся провокаций, — говорил он. — Командир так и сказал: баста, давайте выходить. Меня омоновцы затащили в автобус, обыскали, спрашивают, что делаю здесь. Говорю, я художник, рисую для истории. «Сейчас проверим, какой ты художник. Давай, нарисуй для истории нас». Увидали, что в самом деле могу, пнули под зад и выпроводили сюда.

— Ничего, в Ленинграде уже захватили телевидение, моряки с Севера отряд послали, — успокоил кто-то.

— Не верю! — неожиданно взорвался парень и даже выбросил сигарету. — Ничему не поверю до тех пор, пока этот отряд не будет здесь и пока не заработает телевидение. Мы уже столько раз радовались всем этим слухам, а они так слухами и остались. Ни во что не верю29. Вот если рижские омоновцы пришли — то они там.

— Что? — схватил парня за руку Андрей. — Что ты сказал о рижских омоновцах? Где они?

— Там, — с некоторым недоверием глянув на Андрея, ответил художник. Но, уловив в глазах собеседника искреннее нетерпение, выложил ему известное: — Чеслав Млынник с отрядом приехал из Абхазии и сейчас находится в Белом доме. Так что штурмом его теперь не возьмут. Эти ребята будут стоять до последнего.

Прекратился дождь, выглянуло солнце, рассеялись стальные цепи омоновцев — отряд в Москве, в Белом доме. Значит, ему есть теперь куда идти. К ребятам!

— Туда как-то можно просочиться? — не отставал Тарасевич от парня, который вновь начал подозрительно смотреть на него.

— Не знаю.

Подъехал еще один автобус, его пропустили за первую цепь, и оттуда вышло человек тридцать крепких мужчин. Для них расступилась и вторая шеренга, и приехавшие быстро, пряча лица за поднятые воротники плащей и курток, заспешили в сторону метро.

— Провокаторы, — догадался кто-то. И тут же все разом закричали им вслед: — Провокаторы идут. Провокаторы!

Филеры ускорили шаг, солдаты в последней шеренге открыли им щель около стены дома, и те через нее просочились в волнующуюся толпу.

— Какой сволочизм. Уже и не стесняются.

— Зато завтра передадут, что митингующие пытались прорвать оцепление. Сами, гады, все подстраивают и раскручивают, а вешают на народ.

Еще минуту назад Тарасевич и сам бы негодовал от увиденного, но теперь его мысли были заняты иным: как попасть в Белый дом. К своим.

4

Хождения к Белому дому, вернее, к дальним подступам его, последующие дни ничего не дали. Сдерживало, не давало рисковать, лезть в какой-то степени на рожон то, что наиболее активных демонстрантов милиция просто-напросто выдергивала из толпы и заталкивала в «зековозки».

К тому же, то ли почудилось однажды, то ли было на самом деле, но вдруг среди общего галдежа, криков «Позор», «Руцкой — президент», «Лужкова — на мыло», прозвучала совсем рядом, словно выстрелы, латышская речь. Он не разобрал слов, он совсем забыл, что его продолжают искать. И то, что рижская охранка поняла, где нужно высматривать и вынюхивать омоновцев, делало ей честь. Они не ошиблись в раскладе симпатий, они прибыли в нужное время и в точное место. Но как ослабла Россия, если в ее столице проводят свои операции спецслужбы теперь уже иностранного и, как все убедились, крайне враждебного государства.

Поэтому, если и был кто в бурлящем и негодующем поясе вокруг осажденного парламента более негодующим, так это Андрей Тарасевич. Но одновременно он являл собой и саму осторожность и предусмотрительность: береженого Бог бережет.

А Москва продолжала полниться слухами. То про Хасбулатова дикая нелепица, будто он ни много ни мало, а наркоман, что у него закончился наркотик и теперь он корчится в страшных судорогах. То все почти уже видели подходящие к Москве воинские части, принявшие сторону Руцкого. Народ бросался к телевизорам, а там дикторши нагнетали страсти и только что сами не оглядывались по сторонам в ожидании «красно-коричневой» фашистской чумы30. Зато от имени мифического народа умоляли Ельцина действовать более решительно.

Откровенно занервничали Запад и Америка: фарс затягивался, превращаясь в бедлам. Каждый прошедший день противостояния ослаблял позицию их любимчика Ельцина, выставляя напоказ его диктаторские замашки. «Да, он — сукин сын, но это наш сукин сын», — эта знаменитая фраза американского президента давно уже стала политическим принципом, которому США следовали долгие годы, поддерживая выгодные Америке режимы; но сколько можно саморазоблачаться? Слишком продолжительное время Борис Николаевич «засвечивался» на явно недемократических штучках — колючей проволоке, арестах, дубинках, манипуляциях с отключением воды и света. Быстрота и натиск, три дня на все про все — что вам еще неясно, господин Президент?

Зато вдруг высветилось для россиян совершенно отчетливо: Президента России поддерживают все, кто угодно, но только не собственный народ. Так однажды уже случалось с Горбачевым. Борису Николаевичу эти же самые теледикторши столько вещали о всенародной любви и безраздельной поддержке, столько рисовали и опросов проводили о неизменно высоком рейтинге «всенародно избранного», что он сам уверовал в их елейный щебет. Теперь же, на практике почувствовав полнейшее равнодушие к своей судьбе, не увидев этого самого «всенародного» народа под стенами Кремля, запаниковал.

Переоценили свою популярность и Руцкой с Хасбулатовым. И хотя их поддержало значительно больше народа, хотя на их стороне оставались закон и Конституция и с каждым днем все увеличивалось количество регионов, открыто поддерживающих Верховный Совет, все равно это еще не стало силой, способной окончательно переломить ход событий в их пользу. Зато все прекрасно понимали главное: проиграет тот, кто ошибется первым.

— Давай уедем на выходные куда-нибудь за город, — словно чувствуя скорую развязку, уговаривала Андрея Нина. — Или возьмем билеты в Питер, в Минск.