Черные береты - Николай Иванов

— На площади, у МИДа, полно побитых машин. Может, какую-нибудь удастся завести? — Андрею хватило одного взгляда на все еще коптящую Смоленку, чтобы тут же сложился план.

— Вполне симпатичный вариант, — поддержал майор. Но, привыкший все делать с гарантией и качеством, решил подстраховаться: — Ты — туда, а я, на всякий случай, к ним. Сбор у Белого дома, — назначил он место встречи.

На усеянной булыжниками, арматурой, битым стеклом, догорающими покрышками Смоленской площади и вокруг нее стояло с десяток обгоревших и покореженных, никому пока не нужных машин. Андрей заглянул в кабину каждой, и только в одном из грузовиков, забрызганном кровью, оказался ключ зажигания.

Стараясь не испачкаться в свежей, еще не высохшей крови, Андрей занял место несчастного водителя. «ЗИЛ» со второго раза, но завелся, и внимание полностью переключилось через разбитое лобовое стекло на дорогу. Благо, на грузовик никто не обращал внимания: в этот день в Москве, кажется, вообще никто ничему не удивлялся — заводи какую хочешь и езжай куда хочешь.

А Андрею и нужно-то было всего ничего: подставить и так уже пострадавшую машину под удар «санитарки». Мелочь. Столько аварий ежеминутно происходит на дорогах непреднамеренно, неужели эта, специально подготовленная, не получится? Только быстрее бы появлялась «санитарка», пока вокруг полная неразбериха.

Долго ждать не пришлось: сине-красный маячок засверкал через несколько минут. Андрей включил заднюю скорость, и, подгазовывая, удерживал «ЗИЛ» на месте лишь сцеплением. Народ на дороге, хотя и расступается перед «скорой», но не дает ей развить достаточную скорость. Это и хорошо — сами врачи наверняка не пострадают от удара, но одновременно и опасно — могут успеть затормозить. Что совершенно не желательно. Для полной гарантии и качества, как говорит Кот, в таком раскладе лучше не подставляться, а самому поцеловать курносый носик «рафика». Аккуратненько, но всмяточку. Ну, где наша и сколько раз не пропадала! Полный вперед.

Выжав газ и сбросив сцепление, Тарасевич бросил грузовик под колеса «скорой». Сам момент аварии он не увидел, ее прикрыл борт, но удар ощутился достаточно сильный. Это означало успех, и Андрей через вторую, заранее открытую дверь выбросил свое тело из кабины.

И вновь во благо сработало правило: в большой драке малая кровь не видна. Для окружающих столкновение стало просто еще одним, но далеко не главным и не зрелищным, эпизодом. Несколько человек, скорее всего автомобилисты, стали оценивать саму аварию да помогать открывать врачам заклинившие дверцы. Про водителя «ЗИЛа» никто пока не вспоминал — в такой ситуации абсолютно виноватых, как правило, не бывает, все списывается на обстоятельства. Да и само собой подразумевалось, что он вот-вот сам подойдет и объяснится.

Но Андрей, прикрываясь грузовиком, спокойно перешел на тротуар и нырнул в улочку, убегающую к набережной.

6

Отказавшись от завтрака, Мишка лежал на диване и бесцельно глядел в потолок. Рая, как при больном, старалась не шуметь. Ни о чем не говорилось: что пережевывать известное и неприятное.

Зато бесцеремонно в тишину ворвался телефонный звонок.

— Меня нет, — успел предупредить Мишка, прежде чем жена сняла трубку. — Пошел сдавать бутылки. В Калугу.

Присказку про Калугу и бутылки они в отряде придумали сами, когда по вызову долго не могли найти того или иного офицера.

— Его нет, — тихо повторила в трубку Рая. — Ой, вы знаете, поехал по магазинам… Хорошо, я передам. Да, сразу, как только вернется.

— Что? — поинтересовался Мишка, прекрасно догадываясь о содержании разговора.

— Опять вызывают.

Багрянцев рывком сел, обхватил голову руками. Вызывают — это значит опять под плевки и проклятия москвичей. Это вновь прятать свое лицо, брать в руки дубинку. Прятать в карманах «черемуху». Это спасать тот режим, который не единожды переехал его самого, не говоря уже о Тарасевиче, «Белом медведе» или идеях, которым они все вместе служили. Как же надо пасть, чтобы защищать то, что ненавидишь и считаешь преступным?

Обвел взглядом квартиру, потом прошел в коридор, к вешалке. Снял китель, дотронулся до погон. Зная, что произойдет в следующую минуту, еще имея возможность распоряжаться своей судьбой, поулыбался этому своему всесильному могуществу, но сделал то, что наметил — одним рывком оторвал их от формы. Бодрясь, улыбнулся замершей со сжатыми на груди руками жене:

— Все. Я хочу уважать себя сам. Я хочу, чтобы меня уважала ты. Я не допущу, чтобы однажды в будущем меня начал презирать наш ребенок. Где мусорное ведро? Там им сегодня самое место.

Блеснув звездочками, погоны полетели в картофельные очистки.

— «В связи с несогласием с Указом Президента номер 1400 прошу уволить меня из органов внутренних дел». Это будет мой рапорт.

— Миша!

Багрянцев подошел к Рае, снял ее очки и поцеловал сначала глаза, потом свои любимые звездочки на груди. Погладил по волосам.

— Не пропадем, — прошептал и для нее, и для себя. — Они хотят нас замарать, повязать кровью. Не получится. По крайней мере, со мной. Есть голова на плечах, руки вроде не отбили — проживем и без их подачек. Как, проживем?

Рая не дала отстраниться, наоборот, вцепилась в него, и Мишка понял, что она плачет.

— Ничего, — поубавил он бравый тон. — Ничего, Раенька. Так честнее и, как бы то ни было, спокойнее. Лучше дай послушать Андрюху. Не буянит?

Став на колени, приложил ухо к животу жены.

— Рано еще, — успокоила Рая, но тем не менее задержала у своих ног мужа. А мысли все равно вертелись вокруг будущего. — А как начальство на это отреагирует? Вдруг начнет таскать?

— Я же не первый, Раенька, — посмотрел снизу Мишка. — Знаешь, сколько народа уже ушло? Кто сразу рапорты написал, кто в первый же день переворота как ушел сдавать бутылки в Калугу, так до сих пор и не вернулся — лишь бы не участвовать в том позорище, что устроили в центре Москвы. А вчера… вчера я опять видел Андрея. И опять вынужден был прятаться за спины своих солдат. И опять в нас плевали, и правильно делали. Я бы сам плевал. И опять называли фашистами — это меня, чей отец брал Берлин в восемнадцать лет. Но правильно называли. Мечтаю назвать сына именем друга, а его буду — дубинкой?..

— Успокойся, Мишенька. Ради Бога, успокойся, — хотела приподнять мужа с колен Рая, но теперь уже Мишка сам остался внизу. Сел на пол, застучал кулаком по паркету:

— Но какие же мы сволочи! Какие сволочи наши генералы! Если бы хоть один встал и оказал «нет» — за ним бы ушла половина милиции. Почему у нас нет того, кто осмелился бы встать и повести за собой? Почему они держатся за свои кресла? Думают, что если пригнутся, то буря пронесется мимо? А совесть? Зато ты, — Мишка наконец встал, в упор посмотрел в глаза жене, — ты гордись мной. Не жалей и не бойся. Гордись.

— Я всегда тобой гордилась. Я люблю тебя.

И вновь между ними встрял телефонный звонок. На этот раз Багрянцев сам поднял трубку. Услышав голос дежурного, отчетливо произнес:

— Я написал рапорт об увольнении из органов… Да, я прекрасно все осознаю… Спасибо. Счастливо.

— Собирают всех, кого можно найти, — кивнув на аппарат, пояснил жене. — А я, как сказали, уже третий, кто только за этот вечер заявил о своем увольнении.

— Ну и ладно, — махнула рукой Рая, соглашаясь со свершившимся и отсекая прошлое, — побыли военными, побыли милицией, узнаем теперь, что такое «гражданка». Давай выпьем по этому поводу.

— Давай.

Извлекли из шкафчика столетнюю, чуть ли не со свадьбы оставшуюся, бутылку наливки. Рая налила себе две капли, смочить губы, Мишка налил полную чашку, поленившись идти в комнату за рюмками.

— За ту армию, которая меня призвала на службу и в которой я давал присягу, — поднял тост Мишка. — Теперь я могу за это выпить. За чистоту наших погон и наших душ.

Когда выпили и посидели молча, Рая осторожно спросила:

— Тебе стало легче?

— Пока не знаю, — честно ответил Мишка. — Вернее, так: легче стало оттого, что нашел в себе силы не закрыть глаза на творящееся и уйти от преступников. Но вместе с тем появилась и тревога за неизвестное будущее.

— Вместе выйдем из любой ситуации.

— Выйдем. Прорвемся. Я люблю тебя. А самое важное — спасибо, что поняла меня.

— Глупенький, как же я не пойму.

Прильнули друг к другу. Мишка лицом раздвинул воротник халатика, вновь отыскал родинки: с них все началось, я помню это и целую их…

На удивление быстро, просто мгновенно состоялся приказ на увольнение. Единственное, что попросили кадровики — переписать рапорт: по последнему Указу Ельцина в армии и МВД запрещалось обсуждать решения Президента и тем более давать им какую бы то ни было оценку. Превращение офицеров в баранов и тупых исполнителей получило, таким образом, и письменное утверждение.

Махнув рукой, Мишка согласился — лишь бы быстрее из этого дерьма и дурдома. Немного задело лишь то, что с ним все же так легко расстаются. Что ни один начальник не захотел с ним побеседовать, узнать истинные причины увольнения. Может, даже попытаться уговорить остаться на службе. Нет, нигде никто ни слова, ни полслова, чтобы не мараться о «политического». На всякий случай. Неизвестно ведь, кто победит завтра.