Земля Великого змея - Кирилл Кириллов

Соль разъедала царапины, озерные гады тыкались в ноги, пробовали на зубы и клешни грязные лохмотья, в которые превратились куртка и панталоны. Белую рубаху он потерял еще где-то на помойке. Вода была не очень холодной, но Мирослав успел порядком закоченеть. Наконец, когда воин уже почти отчаялся дождаться посланцев, доски над его головой заскрипели под тяжелыми, властными шагами. Мешики знали, что ни одного испанца или даже талашкаланца на десяток верст вокруг не сыскать, потому ходили не опасаясь, без свиты и почти без охраны.

Мирослав вытянул из ножен клинок и погрузился по самые ноздри. Замер, стараясь дышать так, чтоб по воде не пошли круги от неосторожного движения.

Канат привязанной невдалеке лодки дернулся, подтягивая ее к лесенке, нижний край которой тонул в воде. По ступенькам прошлепали босые пятки, и гребец в одной набедренной повязке спрыгнул на дно. Перебежал на корму и налег на весло, разворачивая лодку боком, чтоб послам было удобнее подниматься, вернее, спускаться на борт. Узорчатые доски обшивки мягко ткнулись в ступени, кто-то невидимый из-за нависающего края осторожно зацепил за борт трап-дощечку. Едва коснувшись ее ногой, в лодку перепрыгнул высокий мешик — судя по уверенной повадке, внушительному мечу и небольшому закинутому за спину щиту, охранитель знатного тела. Под его иссеченной шрамами кожей опытного бойца лениво перекатывались упругие мускулы.

Следом заскрипели сандалии первого касика. Слуга подвел его к трапу и небрежно, как снулую рыбу, подтолкнул к вытянутой руке телохранителя. Воин грубовато ухватил пухлые пальцы знатного и потащил в лодку так, что у того перья на шапочке задрожали. Касик вздрогнул, но не запротестовал.

Пропало государство, вскользь подумал Мирослав, если холопы начинают вести себя как господа, а господа терпят как смерды. Ловить уже нечего. Другой касик был препровожден в лодку тем же манером, за ним третий. Рассевшись на специально приготовленные подушечки, они замерли словно истуканы, ожидая отплытия. Слуга, без особого почтения перебравшись через их ноги, взялся за опахало из птичьих, с зеленоватым отливом, перьев и замахал с ленцой. В лодку спрыгнул второй гребец, следом еще один телохранитель. Он был старше первого, сложением напоминал куст можжевельника[45] и двигался не так проворно, вразвалочку. Но цепкий взгляд маленьких глазок, утопленных под тяжелым лбом, не сулил ничего хорошего любому, кто рискнет даже косо посмотреть на опекаемых им.

Мирослав дождался, когда гребец стал отвязывать швартовый канат, и без всплеска погрузился в прибрежную муть. Взял кинжал в зубы, толкнулся от опоры и поплыл по-лягушачьи, раздвигая ладонями жирные водоросли.

Выброшенный в озеро недавним потопом кусок стены ощерился ему в лицо зазубринами битого кирпича. Стая мелких рыбешек прыснула во все стороны от припорошенного илом трупа в тяжелой кирасе. Мирослав вгляделся — солдатская кираса, не Ромкина, да и размер не тот. Блеснуло в грязи донышко серебряного блюда. Над головой замаячило выпуклое днище лодки с бурунами от весел по бокам. В несколько сильных гребков обогнав посудину, он остановился, взял кинжал в руку на испанский манер, обратным хватом, и, оттолкнувшись ногами от податливого дна, устремился вверх.

Соленая озерная вода пробкой вытолкнула Мирослава. Как разгневанный Посейдон, в брызгах пены возник он над темными волнами. Стремительным движением воткнул полуаршинное лезвие в яремную вену старого охранителя, прихватил за шею гребца с кормы и вновь погрузился в пучину.

Тяжело осевшая в воду лодка медленно скользила по водной глади. Молодой высокий мешик с иссеченной шрамами кожей опытного бойца, под которой лениво перекатывались упругие мускулы, склонив голову, задумчиво наблюдал, как убегают из-под острого носа белые пенные следы.

Эта работа надоела ему хуже горького плода какао. Почти все друзья его детства воюют с проклятыми teules на дамбах, многие геройски погибли, а он уже несколько лет вынужден охранять этих зажравшихся бездельников неизвестно от. Лодку качнуло. Из горла касиков за его спиной исторгся полузадушенный всхлип. Охранитель резко обернулся. Через плечо замершего с поднятым веслом гребца, поверх перьевых шапочек послов он заметил, что его начальник, схватившись за шею, медленно валится вбок, а из-под пальцев его бьют фонтанчики темной крови. Гребца не было вовсе, только подозрительно бурлила вода за кормой.

Что происходит?! Мешик вскочил на ноги. Касики прянули в сторону, лодку качнуло, чуть не выбросив его за борт. Помянув властителя преисподней, он выхватил меч, обогнул замершего гребца, протиснулся через круглые бока касиков и оказался на корме. Чуть не поскользнувшись на забрызганном кровью днище, склонился к телу своего начальника. Серое лицо и закатившиеся глаза не оставляли сомнений, что его дух уже предстал пред очи великого Тескатлипоки.

Брезгливо взяв мертвую голову за пучок волос на затылке, он приподнял ее со дна и осмотрел рану, из которой уже почти не сочилась кровь. Неширокая, с ровными краями, но очень глубокая. Так ударить мог только опытный воин. Гребец? Он, конечно, крепкий мужчина и умеет держать оружие в руках, но чтобы так? И чем? Ножа-то у него не было, проверяли перед отплытием. И зачем? И куда подевался? Выпрыгнул за борт? Но тогда почему его не видно на воде? До берега он доплыть все равно бы не успел. Спросить у касиков?

Охранитель хотел повернуться к притихшим знатным, но вода за кормой снова вспенилась и на поверхность белесым рыбьим брюхом всплыл гребец. Выпученные глаза, разинутый рот, в котором плескалась озерная вода, и волокна тины на лице неопровержимо указывали причину смерти утопление. Но уж утонуть-то по своей воле всю жизнь проведший на воде мешик никак не мог. Разве что не по своей. Телохранитель перегнулся за борт, всматриваясь в темную воду.

Кинжал, зажатый в белой руке teule, молнией сверкнул из-под воды и оставил на горле мешика красный росчерк. Приблизилось на мгновение, обожгло холодными глазами и исчезло за границей видимости суровое лицо. Боль пронзила от макушки до пят и сразу прошла, укрытая темной пеленой.

Чудовище плыло к дамбе. Вознесенная над водами глава его держалось горделиво. Медленно поворачивалась из стороны в сторону, внимательно оглядывало оно свои новые владения. Грудь взрезала зеркало озера, распуская по нему султаны белой пены. То пропадали, то снова появлялись над поверхностью черные, блестящие на солнце извивы длинного тела с маленьким гребнем вдоль хребта. Плоский хвост поднимал фонтаны брызг.

Испанцы с берега и индейцы со стен и дамб завороженно следили за его приближением. Никто не кричал, не указывал пальцами. Просто смотрели, не в силах отвести взгляд от страшного и величественного зрелища.

— А может, дать по нему залп? — с трудом стряхнул с себя оцепенение Альварадо.

— Не надо, — ответил Кортес. — Он идет к дамбе, в сторону врагов. Если начнем стрелять, он может свернуть и заинтересоваться нами.

— Если он свернет неожиданно, то стрелять будет уже поздно. Вы видели, с какой стремительностью он разделался с лодками?

— Помнится, совсем недавно вы обещали украсить его арбалетными болтами, как могилу знатного дона свечками в День Всех Святых.

Под суровым взглядом капитан-генерала Альварадо сник, хотя и не успокоился. Его деятельная натура требовала огня и дыма, а не тихого отступления.

— Идите к своим людям и прикажите им отходить дальше к лесу, — велел Кортес. — Не шуметь, доспехом не бренчать и не дай бог кому выстрелить. Четвертую лично.

Альварадо козырнул и пошел исполнять его приказание. Капитан-генерал жестом подозвал стайку желторотых ординарцев, роившихся у холмика, где располагался командный лагерь. Позакрывав разинутые от удивления рты, они приблизились к Кортесу и, звякнув друг об друга козырьками морионов, вытянули шеи, показывая, что готовы внимать словам командира. Он передал им почти те же самые распоряжения, что и Альварадо, меняя только способ казни для каждого капитана, и уже собрался было отпустить их исполнять поручение, как за кустами истошно заржала и забила копытами по дереву чья-то испуганная лошадь.

Змей остановился. Пенные буруны вокруг его тела улеглись. Медленно, с какой-то демонической грацией повернул он голову к съежившимся внутри своих панцирей завоевателям. Прямо в сердце каждого испанца уперлись два немигающих глаза, темных и холодных, как камни на склонах великих гор.

Вздох облегчений и радости колыхнул толпу мешиков на дамбе.

Чудовище вскинулось, разинуло зеленоватую пасть, вывалив наружу длинный темный язык. Распушило за головой маленькие розовые крылышки, раздувая зоб, выдавило из себя утробное шипение и исчезло, будто растворилось в бесконечной глади озера, только круги по воде. Не веря своим глазам, испанцы и мешики привстали, пытаясь разглядеть в пучине темное тело. Неужели ушел?