Кость для Пойнтера (СИ) - Мартыненко Всеволод Юрьевич

-- Это другое дело! -- обрадовалась кронфройляйн, явно не желавшая платить за восшествие на престол серьезным вредом своему государству. -- Много шума в разных местах так, чтоб это казалось огромным бунтом, оставаясь пустышкой. Если уж старые силы не хотят меня поддержать, надо создать новую или хотя бы ее видимость. В пику Кротам и Медведкам, партию... да хоть Землекройки! -- она хитро глянула на меня, напоминая последний разговор перед посещением Глубокой Щели, но дождалась одобрения от совсем иного собеседника.

-- Именно так, кара миа, -- растянулся в довольной улыбке Великий Шаман. -- Еще немного, и мне больше не надо будет ничему тебя учить.

-- А кто добьется синхронности выступлений? -- задал я, как казалось, весьма важный вопрос.

По тому, как одинаково уставились в мою сторону почтенный наставник и его лучшая ученица, стало ясно, что в школе подгорных интриг кому-то навечно уготовано место второгодника.

-- Ты, конечно!!! -- в один голос заявили они, наставив на меня указательные пальцы.

После этого пошел предметный разговор, в котором я принимал участие уже не для мебели, а на полных правах. Во всяком случае, теперь говорящие больше обращались ко мне, а не друг к другу, и по поводу сказанного всегда добивались ответа, исполнимо ли оно в принципе. Получалось, что для начала необходимо свести вместе тех, кто представляет под горой более-менее заметные и независимые от прочих силы, способные выступить за свои интересы. Набор таковых удивил меня донельзя, но не было оснований не доверять в этом вопросе главному знатоку политики Безнебесных стран.

Все более-менее ясно оказалось только с трансальтинцами, их куренным сходом и бергфебелями. Преемник Дитера Троммельледера или представитель, назначенный общим сходом, вполне справится с тем, чтобы в случае договоренности поднять своих на шумное шествие с возможностью мордобоя. Куда необычнее обстояло дело с вторым народом Нагорья, селившимся по дальним от Анарисса склонам -- интересы цизальтинцев выражали женщины-поденщицы, так как у мужчин Союза Племен не было принято работать на чужих. Впрочем, поскандалить и настоять на своем крикливые и дотошные скво умели не хуже прочих.

За гномов отвечали их работодатели, которые не допускали среди своих работников организации крупнее артели, предпочитая напрямую договариваться с их вожаками. Тут приходилось полагаться на надежность подобной пирамиды, выбрав самого крупного хозяина, раз уж не удалось заручиться полной поддержкой одной из партий. Самым же крупным сюрпризом оказался состав поденщиков-мужчин, без которых никак не могло обойтись подгорное производство. Это оказались бывшие тесайрские пленные, по окончании войны не возвращенные домой, а интернированные подальше от родной стороны, дабы не было соблазна бежать.

Таким образом получила объяснение вчерашняя встреча с тесайрцем, перейдя из категории непонятного в разряд малоизвестного. Впрочем, задержаться там ей тоже предстояло ненадолго -- именно на меня генеральные стратеги грядущих беспорядков и решили взвалить переговорвы с «итами», то есть интернированными трудармейцами. Обеспечить связь по переписке с гномами взялась сама Тнирг, с трансальтинцами -- гостеприимный Сантуцци, а договариваться с суровыми соотечественницами предстояло его здоровенной скво, как оказалось, носившей ласковое имечко Учеллина.

Впервые услышав, как нежно зовет свою то ли жену, то ли домоправительницу мелкий в сравнении с нею старикан, я едва сдержал смех. Однако на счастье, вовремя смолк и вспомнил магического зверька тополино, прожившего жизнь, сравнимую с человеческой.

Только это и дало понять, что Великий Шаман Ближней стороны гор силен не только и не столько хитростью и знанием политических раскладов. Похоже, основой его тайной мощи была способность создавать и удерживать привязанности, вкладывая в них частицу себя самого. Не в пример более редкое и ценное умение, чем способность к сложным политическим интригам и сбору чужих тайн.

6. Оседлать гениорниса.

Не нарушая рядов, не оставляя следов,

Пока дымятся угли, лети, пока не сожгли...

Выйдя из жилища Сантуцци сразу после обеда, а своды Подгорья покинув уже затемно, крааль итов я нашел сразу. Даже ночью оказалось невозможно спутать его с каким-либо иным поселением. В биваке интернированных не было ни крепости кряжистых трансальтийских теремов, обнесенных бревенчатым частоколом, ни легкости разборных цизальтинских шатров-типпио, огороженных лишь рогатками да волосяным арканом от ползучей мелочи. Хлипкость и несерьезность, сопутствующие любой временной постройке -- но вытекающие не из характера обитателей, а из материала, несвойственного привычным для них сооружениям. Вместо бамбуковых стволов и пальмовых листьев, обыкновенных для жителей дельты Анара, тут им приходилось использовать еловые жерди и лапник.

Разве что плетень, окружавший эти шалаши-переростки, был совсем такой же, как в заарских степях. Не счесть, сколько таких плетней я перевидал при нашем наступлении в Мекане… Станичники-верховые всегда так ставят свои лагеря на фронте, куда ни завези -- хоть в жаркий Хисах, хоть сюда, за тысячи лиг от родных мест. В полярной Эрраде, наверное, стали бы так же строиться из снега...

Перескочив через плетень, я побрел на огонек, мерцающий в дальнем углу крааля, почти ощупью ища дорогу среди куч какого-то мусора и цепкого кустарника. Огонь едва теплился у подножия дозорной вышки, привычной для степных обитателей, но совсем бесполезной здесь, в горах.

Там же на недлинном обрубке бревна притулился долговязый мужик в немыслимых обносках тропической униформы. Вытянув тощие волосатые ноги к самому костерку и нахлобучив на глаза мятую-перемятую форменную панаму, он лениво перебирал струны самодельной чаранги. Инструмент тоже подкачал – сделан он был не как положено, из панциря малого степного бронехвостца, а из кое-как выдолбленной местной тыквы-горлянки, никакого сравнения с настоящим. В результате вместо чистого костяного звона по краалю разносилось глухое дребезжание со скрипом и привизгами.

Все это было еще терпимо, пока сиделец не запел. Голос у него оказался под стать музыке. Одновременно пронзительно и сипло тесайрец принялся выводить зачин бесконечной песни о страданиях деревенского лодочника, ушедшего на заработки вверх по реке:

…А как да на речке было под Та-Ханхом,

Стоял плотовщик, сталбыть, молодой...

Не дожидаясь, покуда от детального описания одежек и содержимого карманов расфрантившегося деревенского увальня певец перейдет к истории путешествия горестной слезы, изроненной тем по родной сторонке, я окликнул его:

-- С кем бы тут можно поговорить, уважаемый?

-- Да хоть со мной, мил-человек, -- тот с готовностью отложил своего музыкального уродца и подкинул в костер пару веток. -- Я страсть как поговорить люблю!

Огонь затрещал и взметнулся вверх, пустив столб искр чуть ли не до самой смотровой площадки наверху вышки. Яркое пламя резануло глаза, заставив зажмуриться, освещенный круг расширился сразу вдвое. Отсветы теплыми буровато-медными бликами заиграли на неокоренных жердях вышки.

-- Мне серьезно надо. За важный гешефт, -- терпеливо, как маленькому, разъяснил я извечному врагу, обманутому и навек закабаленному Концерном Тринадцати.

-- А чем я тебе плох? Обижаешь, мил-человек, -- по привычке безответного пленника тот предпочитал отшучиваться.

-- Ладно, хорош балагурить. Позови кого-нибудь, -- раздраженно буркнул я.

-- Позвать? Это можно. Это со всем удовольствием...

Может, показалось, что его глаза под панамой сверкнули особенно недобро и хитро… Но больше ничего ни сказать, ни подумать я не успел -- тесайрец негромко, протяжно свистнул, вытянув губы трубочкой. Тут же из темноты за пределами освещенного костром круга на его зов молча высыпали десятки его соотечественников, еще более разбойничьего вида, чем тот, кто их вызвал. И дружелюбия на их лицах не просматривалось.