Долгое дело - Станислав Родионов

— Это любовь.

— Ты шутишь?

— Любовь требует ответного чувства, ответной реакции. Тебе казалось, что её нет. Тогда наступает раздражение, злость и даже ненависть. И чем сильнее любовь, тем сильнее эта ненависть.

— Но ведь она может погубить любовь?

— Нет, она живёт только за счёт любви.

— У тебя было… так же?

— Нет. По-моему, я был психически болен.

— Серёжа, Серёжа, ну какая же я подлая…

Он опять пил чай. Она опять пила кофе. То ли она задела его стакан халатом, то ли он задел её чашку локтем, то ли они одновременно задели всю посуду, запутавшись в её распущенных волосах…

— Серёжа, чем вывести пятна чая?

— Кофеем.

— А пятна кофе?

— Какао.

— Дурак.

И тогда они увидели, что за окном белый день.

Из дневника следователя.

Не понимаю, как эгоисты ухитряются оставаться в живых. Мучиться, грустить, переживать можно одному. Но как одному радоваться?! Ведь сердце может не выдержать. Ведь можно лопнуть от радости, обезуметь от счастья или захлебнуться от восторга… В конце концов, можно подавиться куском.

Добровольная исповедь.

В молодости я возмущалась, что нет истинного равенства полов. Женщине нельзя ухаживать за мужчиной, нельзя первой объясниться в любви, нельзя сделать предложение, нельзя употребить крепкого слова, нельзя выпить лишнюю рюмку, нельзя работать забойщиком в шахте… Вы меня видели. Уступлю я мужчине? Вот только в шахту я не полезу, но не потому, что не смогу, а потому, что не хочу.

Как всегда, несколько человек пересекли улицу под красный свет. Молодую и миловидную женщину, перебежавшую последней, инспектор укорил:

— А ещё в шляпке!

— Все бегут, — осветила она лицо двумя симпатичными ямочками.

— Слыхали, какое вчера произошло дорожное происшествие? — спросил инспектор приноравливаясь к её шагу.

— Нет. — Она удивлённо посмотрела на неожиданного попутчика.

— Хоккеист столкнулся с автобусом.

— И что?

— Автобус с тяжёлыми повреждениями отправили в ремонт.

Она вновь заиграла ямочками, но тут же спохватилась:

— А почему вы со мной идёте?

— Разумеется, из-за ваших ямочек.

— Вам не кажется, что вы слегка нахальны?

— Нет, я слегка инспектор уголовного розыска.

— И хотите меня оштрафовать за переход? — предположила она.

— Нет, хочу поговорить.

— А удостоверение?

Она ещё раз его осмотрела, уже внимательно и с интересом, и ещё раз убедилась, что это не инспектор: высокий, в замшевой куртке, в красном банлоне и коричневых искристых брюках. Хочет познакомиться, может быть, из-за тех же ямочек да импортной шляпки.

— Обычно, Нина Алексеевна, мне верят без удостоверения.

— Она стала как вкопанная, сразу поверив, что перед ней работник уголовного розыска.

— Что-нибудь случилось?

— Ровным счётом ничего.

Повестками он старался не вызывать, чтобы люди не пугались. Старался не ходить к ним на работу и никого там не полошить. Без нужды не беседовал в квартирах. Встречался вот так, как сегодня, на уличном перекрёстке. Где-нибудь в скверике, у кинотеатра, в столовой, случайно, между прочим, с шуточкой, потому что все эти люди к преступлениям не имели никакого отношения. И всё-таки они настораживались, как вот эта Нина Алексеевна с ямочками. Настораживались, боясь дурной вести, — ведь милиция не только первой узнаёт о преступлениях, но и первой сообщает о потерпевших.

— Мне даже стало не по себе…

— Всего один вопрос.

Инспектор подумал, что однажды — точнее, после дождичка в четверг — он кому-нибудь объясниться в любви. Хорошо бы вот такой же, с ямочками. Впрочем, можно и другой. И неужели та, другая, тоже испугается?

— Нина Алексеевна, вы недавно брали деньги с книжки…

— Это же наши с мужем трудовые.

Она улыбнулась, но симпатичных ямочек не вышло, словно их замазали. Инспектор удивлённо примолк. Вот и объяснись в любви после дождичка в четверг. У невесты ямочки будут, а у жёны пропадут. Неужели все девичьи ямочки слизывает вопрос о деньгах?

— Я не сомневаюсь. Меня интересует другое. Пойдёмте, что же мы стоим…

Они пошли, как мирная парочка.

— Нина Алексеевна, вы были в ювелирном магазине?

— Да.

— Число помните?

— Ну нет…

— Что-нибудь купили?

— Аметистовые бусы.

— И у вас не оказалось с собой денег, и вы ходили за ними в сберкассу?

— А откуда вы знаете?

— Сидел под прилавком.

К инспектору прилила та нервная сила, которая рождалась сама от проблесков удачи. И тогда он, Петельников, как бы выпадал из самого себя, потому что начинала вести эта нервная сила.

— Покупателей было много? — спросил он, видимо, слегка напряжённее, потому что она глянула сбоку.

— Не очень.

— А в отделе бриллиантов?

— Всего одна женщина.

Если бы пойти быстрее, то скорость слегка бы угомонила эту нетерпеливую чёртову силу. Но ведь с женщиной не пойдёшь.

— Почему вы это запомнили?

— Она была одна, мерила перстень с бриллиантом…

— И?.. — спросил он, потому что Нина Алексеевна как-то не кончила фразы.

— Меня удивило, что у неё на пальце уже есть точно такой же перстень.

— Вот как? — вырвалось у инспектора.

Вот так. Всё предусмотрено. Её даже нельзя было бы взять на месте: мол, перепутала перстни. А он становится нервным, как Рябинин. Он становится каким-то эмоциональным, противным.

— Ну, а дальше?

— Потом она ушла, вроде бы не купила. А я побежала в кассу…

— Последний вопрос: узнаёте эту женщину?

— Конечно. Такие запоминаются.

— Теперь просьба. Зайдите, пожалуйста, завтра в прокуратуру. — На листочке он написал адрес и номер кабинета Рябинина.

— И всё? — спросила она с неожиданным разочарованием.

Петельников знал, почему спросила: потому что он сделался эмоциональным, противным.

— У меня есть одно предложение и один совет.

Она ждала их, советов и предложений, которыми, как ей казалось, этот инспектор был набит.

— Я уполномочен министром МВД СССР поцеловать вас в одну из ямочек.

— Очень мило, если учесть, что мы стоим под окнами моего дома.

— Тогда примите совет: научитесь улыбаться так, чтобы ваши бесподобные ямочки не пропадали.

Из дневника следователя.

Сегодня я весь день хулиганю. Позвонил Демидовой и спросил, почему курносые люди есть, а гусьносых нет. Базаловой сказал, что в продаже появилось детское мыло с начинкой, дабы ребёнок, добираясь до начинки, чаще мылся. Петельникову послал через канцелярию РОВД официальное задание жениться к первому сентября сего года. В троллейбусе ввязался в разговор двух старушек, когда одна сказала, что организму необходимы белки, жиры и углеводы.

— И шкварки, — добавил я.

Во дворе удивился большой лохматой собаке. Её хозяин меня вразумил:

— Это же колли!

— Знаете, очень похожа на васси.

У Штрауса есть вальс, кажется, с жизнелюбивым названием «Вино, женщины и песни». Так вот, я несу бутылку шампанского. Со мной будет женщина. И сейчас уложу в портфель пластинку с песнями ансамбля не то «Самосады», не то «Самопалы».

Добровольная исповедь.

Стала я врачом-эпидемиологом с высшим образованием, а со временем стала и солидной дамой.

Высшее образование… Разумеется, специальность я получила. А при чём тут образование? Если откровенно, то как была бабой, так бабой и осталась. С изыском, конечно…

Рябинина душила радость.

Что он болтает? Слова-то несовместимые… Хорошим не душат. Говорят, что радость распирает. Но вот его душила какой-то взвинченной силой. Интересно, кто первый сказал — злоба душит? И пошло, пошло… Злоба не душит. Она больше трогает разум, а тот умеет держать себя в руках — он взвешивает и рассчитывает. Радость же ложится на сердце, которое безрассудно колотится, захлёстывая жаром и разум, и волю, и щёки.

Он вышел из парка, и другой запах, яблочный, перебил цветы и травы. На углу высился штабелёк реечных ящиков, завихренный белыми стружками. Первые, ранние яблоки. Рябинин расстегнул портфель и купил их две весовые тарелки. Самое крупное, яркое, немытое, он проколол зубами со звонким хрустом. Под бордовой кожицей розовела мякоть — вкус ананаса…

Яблочный дух заполонил кабинет. Работать было невозможно. Он мешал, этот яблочный дух. От него тоже кружилась голова, как и в парке от политой земли, от цветов и от сквозного ветерка.

Без стука, по-мышиному — как пролез под дверью — появился комендант:

— В буфете имеется кура по два шестьдесят пять.