Охотник на лис - Марк Шульц

Во время одиннадцатичасового перелета я молился о том, чтобы наш самолет разбился; тогда мне не пришлось бы бороться с психологическим давлением. По пути на крупные соревнования я молился чаще, чем я это признаю.

Я сомневался в том, что смогу одержать победу на чемпионате в Венгрии. Я понимал, что нахожусь в достаточно хорошей форме и преодолел нестабильность результатов, которая создавала проблему перед Олимпийскими играми, но борьба сопряжена со значительным насилием, и это вызывает очень серьезное психологическое давление. Казалось, что хорошим борцам постоянно не везет, и я в уме мог составить список борцов, потерпевших поражение в схватках, в которых не должны были проиграть. Это было реализацией одного из сценариев, в котором надеешься на лучшее, но готовишься к худшему.

Но порой все же получаешь то, на что надеешься.

В финале я одержал победу над Александром Наневым, который трижды занимал второе место на чемпионатах мира. Со счетом 10:5. А ранее я победил советского борца Александра Тамбовцева со счетом 1:0. После побед над лучшими борцами двух лучших национальных команд, не соревновавшихся в Лос-Анджелесе, моя золотая олимпийская медаль засияла ярче прежнего.

Я был одним из двух американцев, одержавших победу в Будапеште. Шерр завоевал титул чемпиона в весе 198 фунтов. Дэйв был одним из двух американцев, занявших вторые места, но его победа на чемпионате мира в 1983 году и моя победа на чемпионате 1985 года сделали нас единственными чемпионами Олимпийских игр 1984 года и чемпионами мира. Кроме того, Дэйв и я стали единственными братьями-американцами, завоевавшими титулы чемпионов мира и чемпионов Олимпийских игр. До этого такое удавалось только паре братьев из Советского Союза.

Победа на чемпионате мира 1985 года заткнула рот критикам, говорившим, что я недостаточно хорош для того, чтобы победить на Олимпийских играх, если бы в них участвовали русские и болгары. Частично замолк и критик, сидевший во мне.

Я был в приподнятом настроении, когда мы с Дэйвом вернулись к нашей работе в Стэнфорде. В день моего появления в борцовском зале Стэнфорда вся команда приветствовала меня аплодисментами и одобрительными восклицаниями. Крис Хорпел мог, наконец, больше не напоминать мне о том, что мой брат чемпион мира, а я – нет.

В тот день Крис пригласил меня в свой кабинет. Он не поздравил меня с моим новым титулом. Не извинился за то, что относился ко мне как к младшему и более слабому брату Дэйва. Он не повысил меня в должности и не поднял мне заработную плату с 10 тысяч долларов в год после того, как я два года горбатился на него.

Он уволил меня.

Так закончился великий день моего торжества.

Я сидел в полном ошеломлении. Я был сбит с толку. Подумать только: уволен!

Завидовал ли Крис? Почему он пытался доказать свою власть надо мной?

Я не знал.

Я не знал, что сказать Крису, кроме: «О’кей, хорошо».

– Ты можешь по-прежнему тренироваться здесь, – сказал мне Крис, – но платить тебе я не могу.

Я встал с кресла и повернулся, чтобы уйти из кабинета Криса. Когда я дошел до двери, Крис добавил: «И, кстати, верни ключи от машины».

Одним из стэнфордских борцов, ставших моими подопечными, был Брэд Хайтауэр. Его отец был собственником дилерского центра по торговле автомобилями и хотел выразить признательность: он дал мне машину «Тойота Терцел», в которой я остро нуждался. Однако для того, чтобы списать машину, Хайтауэру-старшему надо было официально обозначить ее передачу как благотворительный дар программе подготовки борцов в Стэнфордском университете. Юридически машина моей собственностью не была, ее давали мне в пользование.

Крис передал эту машину жене Дэйва. Жена Дэйва не работала в Стэнфорде, но Крис отдал ключи от машины Дэйву и попросил передать их Нэнси. Это решение Криса породило непонятный и роковой сдвиг обстоятельств, поскольку Дэйв, Нэнси и я снимали комнаты в доме нашего отца. Мы жили под одной крышей, и мне приходилось каждый день смотреть из окна, как жена Дэйва разъезжает на «моей» машине.

Это было унизительно.

Единственной причиной моего увольнения, которую назвал Хорпел, было то, что он не может платить мне. Я не был подхалимом и соглашателем. Не отличался этими качествами и Дэйв, но он обладал способностью, которой я так и не обзавелся: он мог выражать свои мысли, оставаясь в рамках приличий. Возможно, моя несдержанность сыграла какую-то роль в моем увольнении. Не знаю. Но после того, как меня убрали, Хорпел отдал мою зарплату Дэйву, удвоив его заработок до 20 тысяч долларов в год. И довольно о том, что моя заработная плата была причиной моего увольнения.

Дэйв получил мои деньги, а его жена – мою машину.

Я считал, что брат предал меня. Я никогда не расспрашивал его, но он должен был знать о том, что меня собираются уволить. Мое увольнение – не из тех событий, планирование которых проходит без ведома людей, находящихся в положении Дэйва. Дэйв должен был дать согласие на мое увольнение, пусть и неохотно, скрепя сердце. Но как он мог утаивать от меня, своего брата, подготовку столь важного решения?

Мы находились в разных положениях. У Дэйва в то время были жена и сын Александр. Ему нужно было больше денег, чем мне, а я отчаянно нуждался в деньгах. Федерация спортивной борьбы США уж точно не оказывала нам поддержки.

Мое увольнение разрубило одну из связывавших нас с Дэйвом нитей. Это было больно. Я думал, что Дэйв и Хорпел выступают против меня. Я чувствовал себя от всех оторванным и одиноким. Я относился к своему положению очень серьезно и стал воспринимать всех окружающих с острой враждебностью. Любой человек, желавший поделиться со мной своим мнением, мог не терять время попусту: мне было все равно, что думают и говорят люди.

В зале Дэйв и я оставались спарринг-партнерами, и я был беспощаден к брату. Я был готов бороться с ним всякий раз, когда мы оба оказывались на ковре. Я направлял атаки на нижнюю часть его бедер и его промежность. Эта область – центр тяжести тела противника и самая уязвимая часть человеческого тела. Как только я начал направлять атаки на эту часть тела, я стал валить Дэйва, когда хотел. Хорпел был, кажется, удивлен легкостью, с которой я валил Дэйва. Атаки на промежность Дэйва сделали меня лучшим борцом, поскольку, атакуя эту зону, я понял, что при этом мои бедра оказываются непосредственно под центром тяжести противника, а не в стороне от него. В результате я начал еще лучше ощущать расположение своего центра тяжести, что я использовал в поединках со всеми, с кем я сходился на ковре после этого.

Несмотря на все, произошедшее в связи с моим увольнением, я все равно любил Дэйва. Он по-прежнему оставался моим братом, и ничто не могло нас разъединить. Я не мог забыть всего, что он сделал, помогая мне стать тем мужчиной, каким я стал. Но мое увольнение и предположение о том, что Дэйв, по крайней мере, знал, что происходит, изменили меня. Я обрел большую независимость от Дэйва. Я перестал смотреть на него как на лидера.