Фельдмаршал в бубенцах - Нина Ягольницер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сестра Юлиана хрипло втянула воздух, будто в грудь ей попала пуля.
— Вы изволите насмехаться, отец Руджеро, — процедила она, стискивая зубы, а монах на свой обычный манер сцепил пальцы.
— Нет, сестра, — отчеканил он сухо и жестко, — я лишь пытаюсь излечить вашу слепоту. Паолина будит в вас высокомерие, мстительность и тщеславие. Вам бы ощутить зуд этих язв и позаботиться о лекарстве. Но нет, вы ощущаете лишь боль прикосновений к ним, словно Паолина… хм… муха. Попомните мои слова, сестра. Уничтожая муху, севшую на сочащуюся кровь, вы не исцелите рану. А посему молитесь об этой девице. Она — ваш лекарь и поводырь. Доброго дня, сестра Юлиана. Храни вас Господь.
Доминиканец зашагал к выходу, метя каменные плиты полами черного плаща, а монахиня смотрела ему вслед, все так же мучительно стискивая зубы.
Глава 10. Сверчок Густав
Уже назначено было погребение брата Ачиля. Кончина этой мелкой сошки не вызвала бы особого интереса, случись доминиканцу умереть от хвори. Впрочем, даже страшные подробности гибели монаха ненадолго всколыхнули церковные круги. В те суровые времена жестокостью трудно было кого-то всерьез удивить, особых симпатий брат Ачиль ни у кого не снискал, а отвратительные детали и вовсе постарались поскорее замять, дабы не бросать тень на доброе имя католической церкви.
Однако отец Руджеро не разделял общего равнодушия. Это тоже никого не удивило: понятно было, что он негодует из-за расправы над своим доверенным лицом.
Отец Руджеро начал с того, что лично осмотрел тело убитого и его одежду. Увы, после нескольких часов пребывания в воде все это было весьма неприглядно, и ничего нового доминиканец так и не узнал. Но Руджеро этим не ограничился. Он с неистовым рвением углубился в неоконченные дела и не рассмотренные братом Ачилем документы, твердо обозначив стремление не допустить беспорядка в работе, а также попытаться найти любые указания на возможного злодея. Патриархия благосклонно отнеслась к инициативе секретаря, и Руджеро незамедлительно получил полный доступ к делам погибшего и его личным вещам.
Энергии доминиканцу было не занимать. Он рьяно взялся за работу, не пропуская ни единого клочка бумаги. Но в этих переполненных уловом тенетах он искал совсем иную рыбу…
Убийца соратника мало интересовал Руджеро. Он не питал особых иллюзий относительно покойного и никогда не сомневался, что однажды тот все же поскользнется на колдобинах своей волчьей тропы. Доминиканец искал сведения о Гамальяно, сверхъестественно удачливом проныре, уже который раз ухитрившемся остаться в тени. Брат Ачиль был патологически жесток, но также умен и находчив. Не может быть, чтоб он ничего не узнал… Особенно после возмутительных разоблачений полковника. Неужели все это правда и он действительно спланировал нападение на паренька-шотландца? Тиф. Это превосходно оправдывало длительное отсутствие. Так что же, чертов Орсо не лжет?
Эта мысль не давала отцу Руджеро покоя. Чем больше он размышлял о странностях последних недель, тем больше убеждался, что в словах кондотьера был резон.
Имея болезненную тягу к извращенно-жестоким удовольствиям, брат Ачиль и прежде предпочитал действовать, не ставя патрона в известность о каждой ступени своих планов. А посему не было бы ничего удивительного, реши брат Ачиль сначала достичь известного результата и лишь потом докладывать о нем. Но зачем это нелепое нападение? Зачем маскарад, зачем лишние кровь и жертвы? Какой во всем этом смысл?
Руджеро изнемогал под гнетом этих тайн. Сейчас, когда донос сестры Инес так неожиданно и круто повернул все в новом направлении, хладнокровие готово было изменить ему.
Джузеппе Гамальяно стал навязчивой идеей доминиканца, он мерещился монаху в каждом черноволосом парне на городской улице, о нем напоминали арбалеты и клинки, он разве что не преследовал отца Руджеро во снах. И доминиканец, подобно въедливому псу, искал и искал следы и намеки. Какой бы странной, бесполезной и рискованной ни казалась та драма в переулке, брат Ачиль не стал бы прилагать столько усилий понапрасну. А значит, нападение было нужно. Оно входило в некий неведомый план, и кто мог знать, какие скрытые плоды он уже принес?
Но аккуратно подшитые кипы документов, рассортированные по датам записки и прочий бумажный хлам не давали ни крупицы новых сведений. Пожалуй, впервые в жизни отец Руджеро готов был восхититься доктором Бениньо. Этот книжный червь записывал даже то, какой суп подавался накануне к столу. Уж в его-то бумагах можно было бы найти все возможные подробности о любом событии.
Но не таков был брат Ачиль. Скрытный, хитроумный и очень осторожный, он не вел никаких личных записей или же вовремя их уничтожал. Однако отец Руджеро не отчаивался. Он знал: Небеса откликнулись. А значит, дадут ему шанс. Хоть самую призрачную, самую малую зацепку. Быть может, именно так Господь проверяет его веру и стойкость.
Трудно сказать, промысел то Небес или просто зарево душевного огня, но вера нередко помогала людям и в более отчаянных случаях. Не подвела она и вольнодумца Руджеро. Небеса снова приоткрыли кладези своих даров. В шкатулке с ладаном, среди палевых комочков пряно пахнущей смолы, доминиканец нашел крохотный обрывок бумаги. На ней дурно заточенным пером были написаны всего четыре слова:
«Лавка Барбьери. Сверчок Густав».
* * *
Отыскать лавку Барбьери оказалось для отца Руджеро задачей несложной. Опросив нескольких уличных оборванцев — а те, как известно, знают все, — он уже назавтра явился в Каннареджо. План был до крайности прост…
Поднявшись на невысокое крыльцо, монах толкнул дверь и вошел в лавку, в тот полуденный час пустовавшую. За стойкой обнаружился хозяин, грузный человек с пышными усами. Он неприветливо воззрился на доминиканца из-под кустистых бровей.
— К вашим услугам, святой отец! — пророкотал лавочник вполне почтительно, но доминиканец ясно ощутил, что здесь ему не слишком рады. Однако шагнул к прилавку с самым благожелательным видом:
— Мессер Барбьери, если я не ошибаюсь?
— Я самый, — хмуро кивнул хозяин. — Чем могу служить?
— Мне нужна ваша помощь, — спокойно отозвался монах. — Я ищу человека по кличке Сверчок Густав.
В лавочнике тут же будто разжалась тугая внутренняя пружина. Снисходительно улыбнувшись, он вышел из-за прилавка и поклонился:
— Да сию минуту, святой отец. Вон же он, аккурат напротив лавки сидит, у бочки. Только вы уж сделайте
