Золотой век - Дмитрий Дмитриев

Золотая молодежь просто не могла оторвать своих глаз от княжны.

Она была царицей бала.

Великосветские девицы и их нежные маменьки готовы были лопнуть от зависти, так неприятно было им то преимущество, которым пользовалась княжна Наташа.

— Посмотрите, посмотрите, как увивается наша молодежь около этой княжны-«москвички», — с завистью и злобою говорит одна великосветская дама, мать шести взрослых дочерей, другой, у которой тоже было изобилие в дочерях, показывая ей на княжну Полянскую.

— Да, да, удивляюсь…

— Скажите, что привлекательного молодежь нашла в этой москвичке?

— Ну, положим, привлекательное у нее есть…

— Что, скажите?

— А миллион, который дает за ней отец…

— Ах, да… ну, до этого молодежь падка. А то ведь наши дочери нисколько не хуже этой москвички-княжны, не правда ли?

— Без сомнения… Моя Олечка в несколько раз красивее этой княжны.

— А моя Мари, разве чем ей уступит? Разве только тем, что за ней я не могу дать миллиона.

— И я тоже…

— А миллион, моя милая, много значит.

— Еще бы…

— Видите, видите, к ней подходит Потемкин.

— Да, да…

— Как он жадно смотрит на москвичку своим одним глазом. А другой-то глаз у него вставлен, вам, надеюсь, это известно?

— Еще бы, еще бы.

— Смотрите, она ему глазами делает.

— Неужели?

— Смотрите, как кокетничает…

— Попробуй только сделать это моя дочь.

— И моя тоже…

— И Потемкин хорош… Даже смотреть противно. Так и вешается…

— Потемкин мужчина, его винить нельзя, моя милая, не подай она повода… Вот к нашим дочерям он так не льнет…

— Посмел бы он только…

— А что бы вы с ним сделали?..

— Последний бы ему глаз выцарапала…

— И я тоже…

Не только молодежь не спускала глаз с красавицы-княжны, но даже пожилые сановитые люди не уступали им в этом.

А старички-звездоносцы, облизываясь и присюсюкивая, делали свое суждение о ее редкой красе и грации.

А Григорий Александрович Потемкин почти в течение всего бала не отходил от княжны и танцевал только с ней одной, на большую еще зависть и досаду находившихся на балу девиц и их маменек.

Бал кончился.

Гости, простившись с радушным и хлебосольным хозяином, стали разъезжаться, великолепные залы мало-помалу стали пустеть…

И когда генерал Потемкин направлялся к выходу, к нему подошел рослый, широкоплечий мужчина, одетый по-штатски, с гладко выбритым лицом.

Протягивая Потемкину руку, он тихо проговорил:

— Здорово, старый приятель!..

— Я… я вас, — останавливаясь, с удивлением заговорил было Григорий Александрович.

Но незнакомец в штатском не дал ему договорить.

— Хочешь сказать, что меня не узнал?

— Я совсем, государь мой, вас не знаю.

— Ну, это ты врешь.

— Как вы смеете!..

— Не кричи, на нас и то внимание обращают. Ты, ваше превосходительство, ведь в карете отсюда поедешь?

— Что ж из этого, государь мой?

— А то, что в карете мы и поговорим.

— В моей карете?

Потемкин удивлялся все более и более.

— Разумеется, в твоей, я ведь прибыл на сей великий бал на своих: двоих. Вот ты, ваше превосходительство, меня и подвезешь.

— Мне приходится удивляться, государь мой, вашему нахальству.

— Можешь удивляться чему тебе угодно, ваше превосходительство.

В голосе, в манере говорить и в самих жестах была слышна насмешка, ирония.

В таком быстром разговоре Потемкин и сопровождавший его незнакомец спустились с мраморной лестницы и вышли к подъезду.

Выездной лакей Потемкина накинул на него дорогой плащ и крикнул его карету.

Карета с гербами Потемкина, запряженная в четыре лихих коня, быстро подкатила к подъезду. Лакей распахнул дверцу кареты и помог своему господину сесть в нее.

За ним хотел сесть и незнакомец, но Потемкин загородил ему дорогу и грозно крикнул:

— Прочь! Или я позову полицию и прикажу вас, нахала, арестовать.

— Этого ты, ваше превосходительство, не сделаешь из приязни ко мне, к своему старому приятелю и собутыльнику Мишке Волкову.

— Как… как разве ты… ты?

Потемкин изменился в лице. Он никак не ожидал встретиться с убийцей покойного князя Петра Голицына. Потемкин стал было совсем забывать это тяжелое преступление, в котором он был не без греха. И уже реже стали мучить его упреки совести. Потемкин не думал, что у Волкова хватит смелости вернуться из-за границы в Петербург.

— Не хорошо, ваше превосходительство, забывать старых приятелей, не хорошо, — с насмешливой улыбкой проговорил Михаил Волков.

— Как ты осмелился вернуться сюда, в Питер? — гневно промолвил Григорий Александрович.

— И не вернулся бы, если бы у меня не перевелись деньги.

— Так ты сюда за деньгами прибыл?

— А то зачем же? Не на тебя же приехал я смотреть?

— Так, так… На какие же деньги, Волков, ты рассчитываешь? — горячась, спросил Потемкин.

— На твои, ваше превосходительство, — совершенно спокойно ему ответил Волков.

— Вот как… Дозволь узнать, я должен тебе?

— Нет, не должен, ты со мной рассчитался, ваше превосходительство.

— Так какие же тебе нужны деньги? — запальчиво крикнул Потемкин.

— А ты не кричи… Могут услыхать твой кучер и холоп… Для меня и услышат, я не испугаюсь, терять мне нечего. А вот ты, ваше превосходительство, многое можешь через сие потерять.

— Выходи из кареты.

— Зачем? Мне и тут хорошо.

— Сейчас же выходи! Не то я прикажу силою выбросить тебя.

— Не кричи и не горячись, Григорий Александрович… Я тебя ни капельки не боюсь… Ты мне не страшен.

— Стоит сказать мне слово, и ты очутишься в Сибири.

— Не спорю, ваше превосходительство. Только ведь если ты станешь говорить, то и я молчать не стану.

— Тебе не поверят.

— Может и не поверят, могут и в Сибирь сослать… А все же, ваше превосходительство, в ту пору и тебе не сдобровать. Мне, говорю, терять нечего, потому у меня ничего нет… А вот ты, старый мой приятель, потеряешь многое… Я очистил тебе дорогу к славе, к почестям… Грех тебе, ваше превосходительство, забывать меня, — упрекнул Михайло Волков Григория Александровича.

— Что тебе от меня надо?

— Денег.

— Сколько?

— Да не мало.

— Сказывай сколько? — нервно вскрикнул Потемкин.

— Ах, Гриша, какой ты стал крикун.

— Не сметь меня так звать.

— Слушаю, ваше превосходительство… Вы спрашивать изволите, сколько мне нужно денег? Я отвечаю: сорок тысяч.

— Что такое?.. Да ты очумел.

— Денег мне надо, ваше превосходительство, ни больше ни меньше, сорок тысяч.

— Ты и пятой доли того от меня не получишь.

— Получу и сорок.

— У меня таких денег нет.

— Поищи — найдешь и больше.

— Я дам тебе пять тысяч и чтобы духа твоего в Питере не было.

— Далеко торговаться, ваше превосходительство.

— Сколько же? — не спросил, а как-то простонал бедняга Потемкин.

— Сорок тысяч.

— Ну, так ничего не получишь… и очутишься в тюрьме.

— Знаю… Сие в твоей власти, ваше превосходительство… Только ведь ровно через неделю от сего дня, в гамбургских «Курантах» будет напечатано следующее: «Подкупленный генералом Потемкиным убийца князя Петра Михайловича Голицына, наконец, арестован… За его преступление скоро последует ему и возмездие… Также, вероятно, придется поплатиться и вынести кару наказания и подкупившему убийцу» и так далее. В Гамбурге у меня есть закадычный приятель. Он будет ждать моего возвращения ровно неделю… и если я не вернусь к нему через неделю, то он и похлопочет напечатать те слова, которые я только что сказал тебе, Гришуха… А императрица любит читать гамбургские «Куранты».

После этих слов, произнесенных Волковым, в карете водворилось молчание.

Потемкин, как-то беспомощно опустив голову, молчал.

Молчал и Михайло Волков, он только пытливо посматривал на свою жертву.

— Долго ли ты будешь, негодяй, меня мучить? — после некоторого молчания глухо промолвил Григорий Александрович.

— Смотря по обстоятельствам… А ты, Гришуха, дай мне не сорок, а восемьдесят тысяч, тогда, может, больше никогда меня не увидишь, — с наглым смехом проговорил Волков.

— Разбойник, злодей… убийца.

— Ругайся, ругайся! А денежки все же готовь; брань на вороту не виснет.

Карета подкатила к роскошному дому-дворцу, подаренному Потемкину императрицей.

Лакей быстро растворил дверцу, приготовляясь помочь своему господину выйти из кареты; Потемкин махнул лакею рукой, чтобы он отошел от кареты, и, обращаясь к Волкову, голосом полным презрения, проговорил:

— Завтра вечером приходи за деньгами.

— Вот за это спасибо! Давно бы так! Только не вздумай устроить мне, ваше превосходительство, какую засаду… помни гамбургские «Куранты»! Я погибну, да уж и тебе несдобровать… Прощай, покуда…