Золотой век - Дмитрий Дмитриев

Кто поумнее, тот, разумеется, не находил никакого сходства пьяного казака с почившим императором Петром III. Федота Богомолова схватили и осудили наказать плетьми, вырезать у него ноздри, заклеймить и сослать на вечную каторжную работу в Нерчинские заводы; дерзкий самозванец Богомолов не дошел до Сибири и умер в дороге; но молва, что император Петр III жив, осталась еще между казаками… И вот Емелька Пугачев задумал быть подражателем умершего казака Богомолова, т. е. выдать себя тоже за государя Петра Федоровича…

Пугачеву известен был мятежный дух казаков и его недружелюбие к правительству императрицы Екатерины Алексеевны; Пугачев хотел осуществить эту свою заветную мечту и увести яицких казаков на Кубань или на Терек и жить там «на воле».

— А что здесь слышно про государя Петра Федоровича? — спросил Пугачев у своего хозяина, казака Пьянова, посиживая с ним за «горилкою».

— Да, говорят, что император жив и проявился в Царицыне, — тихо ответил своему гостю казак Пьянов.

— А ты веришь тому слуху или нет?

— Да как тебе сказать, Емельян Иваныч, и верю, и нет. Ведь того, что назвался Петром Федоровичем, плетьми нещадно наказали и в Сибирь угнали.

— Это неправда… Император Петр Федорович находится в добром здравии… Он спасся, а замучили не его, а другого…

— Да неужели? — с удивлением воскликнул казак Пьянов.

— Верь моим словам… — утвердительно проговорил Пугачев.

— А разве ты знаешь или видел императора? — таинственно спросил у него Пьянов.

— И знаю, и видел.

— Неужли! А где же теперь государь Петр Федорович находится?

Пугачев, прежде чем ответить, залпом осушил полный ковш горилки, потом встал и, устремляя свои черные быстрые глаза на казака Пьянова, громко и с расстановкой проговорил, громко ударив себя рукою в грудь:

— Я император Петр Федорович!

Казак Пьянов так и застыл от испуга и неожиданности.

Пугачев, с усмешкою посмотрев на пораженного неожиданностью казака Пьянова, проговорил:

— Дивуешься?

— Да как же, неужели ты…

— Да. Я твой царь-государь Петр Федорович.

— Ох, да ты не шутишь? Может, потешаешься надо мной? — несколько оправившись от неожиданности, спросил у Пугачева Пьянов.

— Вот шутника нашел! Встань и преклонись предо мной! — повелительно проговорил ему Пугачев.

— Да как же это так?

— Встань, говорю тебе, и преклонись.

Казак Пьянов, охая и отдуваясь, распростерся на полу перед Емелькой.

— Преклоняюсь перед твоим царским величеством! — проговорил он, вставая.

— Жалую тебя к руке.

Пугачев протянул казаку свою здоровенную, мускулистую руку, которую тот волей-неволей принужден был поцеловать.

— Кажись, ты, казак, плохо веришь мне? — пристально и вместе с тем грозно посматривая на Пьянова, спросил у него Пугачев.

— Нет, нет, я верю, верю.

— И верь, Пьянов. Я тебя своим министром поставлю.

— Неужели министром?

— Право, министром.

— Из простых казаков да министром? Вот так диво! — усомнился Пьянов.

— Дивиться нечему: что хочу, то и делаю. На то я и царь-государь. А ты мне помогай, служи верно и получишь награду.

— Готов служить твоему царскому величеству!

При этих словах Пьянов отвесил поясной поклон Пугачеву.

— Ладно. Сказывай, как вам, казакам, теперича живется?

— Плохо и худо. Мы разорены от старших, и все наши привилегии нарушены, — ответил Пьянов.

— Как не стыдно вам терпеть, храброму лыцарству сии притеснения?

— Ничего не поделаешь.

— А вы пристаньте ко мне, у меня житье привольное: вина и горелки сколько хошь пей. Поведу я вас в турецкую облась покуда. А там, как соберется у меня воинство, я и двинусь с ним на Русь-матушку, отнять престол у моей жены Екатерины. Стану сам царить, и вас, моих слуг верных, пожалую и чинами, и деньгами, и вотчинами. Только служите мне верой и правдой, а забыты мною не будете…

— Наши казаки, государь, будут рады к тебе пристать, да только как же мы пройдем татарские орды? — промолвил казак Пьянов.

— О сем не беспокойся. Орда, которая здесь кочует, рада будет нам: с почетом встретит и проводит нас.

— Бежать-то нам не с чем. Народ — беднота, голытьба.

— Я денег дам.

— Ой ли? Неужели у тебя деньги есть?

— Деньги у меня есть и еще будут! — хвастливо промолвил Пугачев.

— А коли так, мы рады служить твоему царскому величеству. Только скажи, как это тебя Бог-то сохранил? — спросил у Пугачева казак Пьянов.

— А тебе знать что ли хочется?

— Знамо.

— Бог и добрые люди спасли меня. Вместо меня засекли караульного солдата, я бежал в Польшу, был в Царьграде, а оттуда к вам прибыл на Яик, к моему верному казацкому лыцарству просить вашей помощи.

— Хорошо, государь, я поговорю с нашими стариками.

— Старайся, Пьянов, старайся, награду большую получишь.

LIII

Спустя несколько дней, на базаре, Пугачев встретил казака Пьянова и опять с ним разговорился.

— Ну, что, говорил ты со стариками? — спросил Пугачев у Пьянова.

— Говорил.

— Что же они?

— Казачество радо идти с тобой, государь. Да только пообождать надо, потому, говорят, дело это великое, обдумать его хорошенечко нужно.

— Ладно, пусть думают. Только ты, Пьянов, до времени об этом никому ни слова.

— Будь покоен, государь, не пикну.

Прожив еще с неделю в Яицком городке, Пугачев с своим спутником Филипповым накупил рыбы, выдавая себя за торговца-рыбника, и поехал обратно в Мечетную станицу.

Филиппова он тоже посвятил в свою тайну, то есть открылся ему, что он ни кто иной, как царь Петр Федорович.

Филиппов мало верил этому и, боясь ответственности, решился известить о том московские власти.

Случай к тому скоро представился: Пугачев уехал ранее, оставив Филиппова с обозом рыбы.

Филиппов, по приезде в Мечетную, тотчас же отправился к смотрителю Фадееву и сотскому Протопопову и рассказал им все то, что от Пугачева слышал. Узнав, что Пугачева нет в Мечетной и что он вместе с Косовым поехал в Малыковку, Фадеев отправил туда сотского Протопопова с несколькими человеками, которые арестовали Пугачева и представили к Малыковским управительским делам.

Пугачев признался, что он беглый донской казак Зимовейской станицы, что, действительно, «смеючись и пьяный» советовал казакам бежать на Лабу, но безо всякого дальнего намерения, что, возвратившись из Яика, он сам приехал в Малыковку, чтоб явиться для определения к жительству на реке Иргизе, в симбирскую провинциальную канцелярию, но не мог этого сделать, потому что был арестован.

Канцелярия дворцовых правительских дел не поверила этим словам, освидетельствовала Пугачева, заметила на теле его знаки, как бы от кнута и потому, признав его подозрительным, 19-го декабря 1772 г. отправила в симбирскую провинциальную канцелярию. По дороге Пугачев пытался было подготовить своих конвойных отпустить его, но попытка эта не удалась, и он, скованный, был привезен в Симбирск.

Отсюда Пугачева отправили в Казань и 4-го января 1773 года он был принят в казанской губернской канцелярии. Губернатор генерал-поручик фон Брандт приказал содержать его под крепким караулом, «освидетельствовать и допросить, чем он был наказан, кнутом или плетьми, и о причине его побега в Польшу».

Пугачева допросили; он показал тоже, что и в Малыковке, прибавив, что ни кнутом, ни плетьми сечен не был, а сек его полковник Денисов за то, что упустил лошадь. Показание это было признано удовлетворительным и Пугачев вместе с другими арестантами помещен под губернскою канцелярией в «черных тюрьмах». Здесь он не оставался праздным и, зная о тесном единении раскольников, их готовности поддержать своего единоверца, Пугачев стал выдавать себя за раскольника и говорил всем, что не знает за собой никакой вины, а страждет за «крест и бороду». Этого было достаточно, чтобы приходившие в тюрьму для подаяния раскольники приняли в нем участие[2].

Пугачев, находясь в тюрьме и выдавая себя за раскольника, надеялся на их помощь.

В Казани находилось немало купцов-старообрядцев, между ними находился один богатый старообрядец Щелоков, который принял участие в Пугачеве. Благодаря Щелокову или скорее его деньгам с Пугачева сняли кандалы и перевели его из тюрьмы на тюремный двор.

Тут колодники пользовались большою свободой. Пугачев с другими арестантами ходил по городу на работу. Он воспользовался этим в самых широких размерах и понемногу подготовлялся к бегству и чаще других арестантов ходил на Арское поле на работу.

В тюрьме он старался казаться набожным, скромным и послушным. Он сумел расположить начальство в свою пользу, также любили его и арестанты.

Он был судим как «казак безызвестный Емельян Иванов по губернаторской экспедиции». Такая отметка в списке была сделана в ожидании решения участи Пугачева на представление губернатора, полагавшего бить его кнутом и сослать в Сибирь. Императрица 6-го мая приказала наказать Пугачева плетьми и послать «как бродягу и привыкшего к праздной и предерзостной жизни в город Пелым, где употреблять его в казенную работу такую, какая случиться может, давая за то ему в пропитание по три копейки на день».