Салтыков. Семи царей слуга - Сергей Мосияш

— А вы, полковник, помните? — обратился граф к Маслову.

— Двадцать один пуд, тридцать фунтов, ваше сиятельство, — отчеканил, не сморгнув глазом, Маслов.

— Правильно, голубчик. Молодец! — И вновь, взглянув на Дица, спросил: — А сколько круп, генерал?

— На год? — спросил тот.

— Да, да, на год.

— Где-то пудов пятнадцать, — промямлил Диц неуверенно.

— А вы как думаете, бригадир?

— Да, около пятнадцати, — поддержал начальника Хомутов.

— Десять пудов, — сказал Маслов, поймав на себе вопросительный взгляд Салтыкова. — Десять пудов крупы гречневой и овсяной.

— Правильно, голубчик, — похвалил опять граф и, покосившись на Дица, сказал: — Вы, генерал, возглавляете провиантскую канцелярию, а брезгуете цифирью. И напрасно. Я, например, назубок знаю порционы солдатские, хотя в провиантской части ни дня не служил. Про пятнадцать пудов вы верно заметить изволили, только сие не солдатам положено, а в зимний период села на одну лошадь, да заодно и восемь с половиной пудов овса на нее же. Так вот, генерал-майор Диц, поскольку у вас не находилось времени отвечать на запрос губернатора, я откомандировываю вас в его распоряжение вместе с бригадиром Хомутовым. Сдавайте дела князю Александру Александровичу Меншикову, и в путь. Честь имею, сударь.

И, поднявшись из кресла, Салтыков пошел к выходу, кивнув Меншикову:

— Принимайте дела, князь.

— А мне что прикажете, ваше сиятельство? — спросил Маслов.

— Вам, полковник, оставаться здесь и ввести в курс князя, как можно скорее, указав ему на все прошлые упущения. И работать.

Первым появился перед новым главнокомандующим его сын — молодой полковник Иван Салтыков. Старик искренне обрадовался встрече, обнял его, облобызал.

— Ванечка, как я рад, что мы вновь вместе.

— Поздравляю вас, батюшка.

— С чем, сынок?

— С повышением.

— Э-э, Ванечка, лучше посочувствуй. Как говорится, без меня меня женили. Больно ноша-то тяжела, не по годам. А как откажешься, чай, солдат. Приказали. Ответил: «Есть!» Повернулся и вперед. Ты-то как?

— Служу. При Цорндорфе был при штабе, а сейчас отпросился в полк.

— Ну и правильно, Ваня. В штабе сколь ни сиди, цыплят не высидишь. Только в строю и узнаешь солдатскую жизнь, понюхаешь пороху. И тебе мой отцовский наказ, Ваня, солдат люби, как своих детей, но не балуй. А уж они тебя не подведут, не выдадут, в самый отчаянный час живота за тебя не пожалеют.

Двадцать второго мая с утра стали являться в ставку генералы. Входя в горницу, бросали два пальца к треуголке, рапортовали:

— Генерал Панин прибыл, ваше сиятельство.

— Здравствуй, здравствуй, братец, — говорил ласково Салтыков, кивая на лавку. — Садись.

— Генерал Чернышев прибыл.

Генералы входили один за одним — Вильбуа, Румянцев, Голицын, Демику, Толстой, Тотлебен, Мордвинов, Фаст.

Вошедший Фермор хотел было тоже сесть где-нито в уголок незаметно, но Салтыков велел ему быть рядом:

— Сюда, сюда, Вилим Вилимович, вот за столом и ваше место.

Прибыли и казачьи полковники — Краснощеков, Перфильев, Денисов, Туроверов и Луковкин. Явились прямо с нагайками на запястьях, при саблях. Сели у самых дверей по обе стороны от косяков.

Салтыков, окинув присутствующих, словно пересчитывая их, спросил:

— Не вижу князя Меншикова.

— Он в Провиантской канцелярии, — доложил от двери адъютант.

— Знаю. Зовите его на военный совет.

Адъютант исчез, и вскоре в дверях появился Меншиков, смущенно ожидая замечания. Но Салтыков сказал ему:

— Садись, Александр Александрович, чуть без тебя не начали. Извини.

Когда все наконец уселись, притихли, командующий заговорил негромко:

— Ну что, господа, по велению ее величества, матушки-государыни, мне поручено главное командование нашей армией, а посему прошу отныне исполнять мои приказы неукоснительно. Сейчас тремя группами мы направляемся к Одеру, делимся подножного корма ради. По сведениям, имеющимся у меня, на сей стороне уже много прусских малых партий. Казакам надлежит идти впереди и гнать их из Польши, никоим образом не обижая местного населения. Краснощеков? Это к вам относится и к вашим товарищам. Довольно того, что поляки нас продовольствуют. Они в войне не участвуют, хотя и их земли она касается. Основная наша задача, господа, на нынешнюю кампанию перейти Одер и идти на соединение с австрийской армией Дауна. А объединясь с ним, разбить прусскую армию Фридриха и принудить его к капитуляции.

— А как быть с Франкфуртом? Его обходим? — спросил Вильбоа.

— Нет. Его надо взять с ходу, не дав противнику повредить мосты. По этим мостам мы и перейдем в Бранденбургию. Далее, мне не нравится, что солдаты, получая зерно, сами мелют его, пекут на кострах лепешки. Это не дело.

— Но так принято, ваше сиятельство, — подал голос Панин.

— Вот и плохо, что так принято. Солдат на то и солдат, что должен свое воинское дело в совершенстве знать и исполнять. А когда ему совершенствоваться, если он вместо натаривания или отдыха крутит ручную мельницу всю ночь, а потом замешивает тесто и печет. Я хочу избавить их хоть от этой заботы. Поэтому прошу от каждого отряда выделить по офицеру с группой солдат, имеющих пекарские навыки и любящих сие дело, и откомандировать в распоряжение князя Меншикова. Я после скажу вам, Александр Александрович, как и для чего их употребить.

Определив далее с помощью Фермора направление движения каждой группе, Салтыков отпустил генералов, пожелав счастливого начала кампании. В горнице остался только Меншиков.

— Значит, так, князь, к вам как к главному провиантмейстеру поступят едва ли не целый полк пекарей и булочников, ну и, конечно, довольное количество подвод. Не делите их как попадя. Каждая группа, следуя за армией, приходя в то или иное село или хутор, выпекает хлеб и сама же доставляет его в свой полк. Над каждой должен стоять офицер, чтоб было с кого спросить за упущения. И, пожалуйста, Александр Александрович, держите теснейшую связь с Корфом. С него спрашивает Петербург за снабжение армии, а он отправляет обозы почти вслепую. Это негоже. Этак может случиться, что к нашему пирогу и неприятель присоседится. Вы уже приняли дела?

— Нет еще, ваше сиятельство, там у него в расходах напутано.

— Распутывайте. И ежели обнаружите корыстные злоупотребления, доложите мне. Назначим следствие и суд. У солдат воровать я никому не позволю. Запомните, Александр Александрович, солдаты не должны быть затрудняемы печением хлеба и сушкой сухарей. Это дело подчиненных вашей Канцелярии.

12. С правами римского диктатора

— Вы посмотрите, Финкинштейн, — аппелировал к своему министру Фридрих И, — вы посмотрите, как эти чертовы союзнички обложили меня.

Перед королем на столе лежали донесения шпионов, с которых он и читал данные:

— Французы на Рейне и Майне сосредоточили сто двадцать пять тысяч под командой маршала Контда, имперское войско во Фраконии сорок пять тысяч, Даун в Богемии со стопятидесятипятитысячной армией, у русских по Висле пятьдесят тысяч. И даже эти вшивые шведы у Штральзунда держат шестнадцатитысячный корпус. Итого у союзничков набирается в два раза больше моего. Кошмар.

— Да, положение наше незавидное, — согласился министр.

— Меня спасает то, что они между собой никак не договорятся, не хотят друг другу подчиняться. И ныне моя главная задача — не дать им соединится. Надо ссорить, ссорить их между собой. А для вас, как министра иностранных дел, Финкинштейн, вбивать клинья между союзниками.

— Да стараюсь я, ваше величество.

— Французам не по нутру, что Россия прикарманила Восточную Пруссию, вот и действуйте в этом направлении, поссорьте Париж с Петербургом. Русские, меняя командующих как перчатки, тоже льют воду на мою мельницу. Вот сообщает агент прямо из ставки: прислали какого-то Салтыкова, столь невзрачного, что солдаты нарекли, его «курочкой».

— Может, это стараниями принца сделано?

— Может быть, может быть. А может, и Воронцов потрудился, не зря же я ему орден Черного Орла всучил с хорошим кушем.

— Надо бы и принца как-то ублаговолить, ваше величество. Говорят, он ваш горячий поклонник.

— Знаю я.

— Пошлите ему ваш портрет с соответствующей надписью.

— Это мысль, Финкинштейн. Де Катт, — обратился Фридрих к секретарю, — закажите ювелиру нечто вроде ордена с моим портретом и какой-нибудь надписью по окружности, вроде «Юному другу с признательностью» или «На вечную дружбу».

— Слушаюсь, ваше величество.

— Вы б написали в Стокгольм сестре, ваше величество, — посоветовал министр. — Все же она королева, может, помогла бы убрать этот корпус от Штральзунда, все на одного врага меньше.