Глаза Фемиды - Аркадий Петрович Захаров

то дисциплинарная или партийная (это в зависимости куда будет жаловаться отпущенный на свободу Колонтаец). В предпенсионном возрасте еще одно разбирательство Рыбакову оказалось бы совершенно некстати. Однако причастность Колонтайца к ограблению кассира доказать не удалось из-за железобетонного алиби: в ночь ограбления он не покидал поселка: смотрел кино, наблюдал за танцующими, выпивал с «халеями», а потом болтался по улице с гитарой, на которой бренчал почти до утра, пел и не давал спать сельчанам. Наличие в багаже Колонтайца ножа перестало быть основанием для задержания и возбуждения уголовного дела по вине самого Рыбакова: рассматривая старинное изделие, он неосторожно нажал на лезвие и оно обломилось возле самой рукоятки. Теперь ни один суд не признал бы его за холодное оружие. Оставалась надежда на привлечение к уголовной ответственности за злостное уклонение от уплаты алиментов. Но для этого были необходимы, как минимум, заявление бывшей жены и, в качестве доказательства, бухгалтерская справка с мест работы задержанного. Однако и с этим не получилось: на запрос милиции бывшая жена Колонтайца не пожелала ответить, а из экспедиции поступил ответ, что Миронов Антон Аркадьевич при увольнении оставил заявление с просьбой всю недополученную им зарплату перечислить почтовым переводом бывшей жене на воспитание дочери. И с этим у Рыбакова не получилось. При таких обстоятельствах, на продление санкции прокурора не приходилось даже расчитывать. Оставалось одно: извиниться перед Мироновым и оплатить ему билет на самолет до Большой Земли. Вот такого исхода самолюбие милицейского начальника не допускало ни в коем случае. Раз попался — пускай посидит, впредь сам умнее будет и другим расскажет. Кстати, на запрос Рыбакова, из областного комитета профсоюза лесников пришла характеристика на Миронова, из которой следовавало, что, наряду со многими положительными качествами, у него имелся существенный недостаток: он некоторое время находился в психиатрической лечебнице, потому и уволен по профнепригодности. Такая новость давала шанс милиции выпутаться с незапятнанным мундиром, переключив стрелку на медиков. Но сделать такое следовало тонко, и Рыбаков для этого постарался.

Как бы в порядке профилактики нарушений режима, на беседу был затребован Тертый, на помощь которого Рыбаков вполне определенно расчитывал, поскольку знал его страсть к желудочным каплям и умел ею пользоваться в оперативных целях. Московские интеллигенты вообще народишко хлипкий и к предательству своего ближнего по определению склонный.

Тертый, по состоянию здоровья, на общественные работы не ходил, поэтому был доставлен, можно сказать, без промедления. Без приглашения брякнувшись на жесткий стул в кабинете Рыбакова, он сразу же заканючил: «Начальник, твои менты нас совсем заморили голодом. Жратву, которую нам из заводской столовки таскают — есть абсолютно нельзя. Мало того, что она всегда вчерашняя, в реализацию запрещенная и в употребление непригодная. Ее и свежую есть нельзя. Потому, что рыбозаводские повара считают, что главная их задача — переводить продукты, чтобы порции никто не доедал и свиньям больше оставалось. И это у них хорошо получается — просто виртуозно. От одного вида и запаха блюд гастрит возбуждается, а аппетит навсегда пропадает. Мы для вас видимо тоже не лучше свиней, раз кормят нас одинаково и с одной раздачи: порцию нам, порцию свиньям. Им от такой жратвы одна радость, а у меня желудок болит. Дал бы мне флакушечку эликсира для излечения, начальник».

Начальник промолчал, но и не отказал. По этому признаку Тертый понял, что авантюра его не безнадежна и продолжал вымогать лекарство: «И что главное, так это то, что блюда ежедневно одни и те же — меню менять не надо: кирзовая каша и рыба жареная. Что с того, что вчера карась, сегодня сырок, а завтра щука — все одно это рыба жареная, от одного запаха которой подохнуть можно. Хуже ее один только Москвич воняет. У него рыбий жир просто из пор кожи сочится. Мало того, что он рыбу может сырой, без хлеба и соли есть и при этом даже не морщиться, он еще и умудрился свои пятнадцать на рыбоделе отбывать. Нормальные люди стремятся в грузчики или кочегары, а этот напросился рыбу шхерить. И пусть бы себе шхерил, если бы вся его одежда не пропиталась и не закисла. От ее запаха душу выворачивает, а остяку — хоть бы что, он привычный. Я эту поганку подальше от себя, поближе к параше с нар спихнул. А этот ненормальный, я правду говорю, начальник, — самый настоящий придурок Колонтаец, меня едва не пришиб, а ханта рядом с собой положил. Таких психованных с приличными людьми в одной камере держать не положено: в психушке им место».

На этом месте майор Рыбаков прервал словоизлияния Тертого: «И сильно он тебя зашиб? Синяки имеются?» — «Да откуда они у меня появятся, начальник, — огорчился Тертый. — Он же меня все по животу, да по животу. Теперь вот желудок болит, мочи нет терпеть. Прикажи мне желудочных капель дать». — «Может, и прикажу, — туманно пообещал Рыбаков. — То, что синяков нет, это не беда, мы это дело поправим и синяки на тебе любые появятся, аж в камере посветлеет. Но за мою доброту, ты просто обязан на Колонтайца заявление написать. Про избиение и особенно про то, что он явный шизофреник. Остальное — дело техники». — «Ну если ты капли даешь — тогда конечно». - согласился Тертый и сел писать. Так появилось заявление, которое позволило Рыбакову своей властью административно арестовать Колонтайца на пятнадцать суток за драку в общественном месте, каким, несомненно, являлась каталажка, и получить время, необходимое для проведения психиатрической экспертизы подозреваемого неизвестно в чем. Для укрепления своей позиции, Рыбаков отправил запрос в областной психодиспансер, в котором велась подробная картотека не только на всех психически больных, но и подозреваемых и явных диссидентов к советской власти, приравненных партией и наукой к тяжело психобольным.

Когда Колонтайца по истечении срока задержания без санкции прокурора на свободу не выпустили, а наоборот, объявили об административном аресте на пятнадцать суток за, якобы, драку, он заподозрил неладное. А когда в один из дней, вместо распределения на работу его доставили для медосмотра в районную больницу, окончательно утвердился в своих подозрениях, что ему шьют дело и, в любом случае заключения в лагерь или психоизолятор ему не миновать. Тюремная зона казалась даже предпочтительнее: кормят так же, зато нет принудительных инъекций аминазином и другими гадостями, от которых мозги и тело немеют и перестают слушаться.

Доктор Славин, к которому привезли Колонтайца, не был психиатром по специальности: в больнице вообще такой специалист отсутствовал за