Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

   — Да, там где смех, там и грех, — пробурчал Андрей, присаживаясь на лавку и наполняя кубок фряжским вином. — Напьюсь, не так страшно будет.

Боярыня присела рядом и будто невзначай прижалась к нему бедром. От колена и до пояса пробежало тепло. Андрей, будто бы не ел неделю, набросился на еду. Боярыня почти не ела. Чем больше Андрей пил, тем больше она прижималась к нему. Охмелев и почувствовав желание, он вытер руки о рушник и затем медленно провёл по телу незнакомки от плеча до колена, почувствовав дрожь под своей рукой. Послюнив пальцы, он затушил одну свечу. Приподняв кисею, боярыня стала нежно целовать его мочку уха, а его руки сами нашли её грудь, он начал целовать её. Вдруг она отстранилась и, поднявшись, поманила, увлекая в темноту. В углу находилось ложе, не освещённое свечой. Прильнув к своей похитительнице, Андрей стал медленно её раздевать. Когда они оказались на перине, он почувствовал, что она вся горит. Любовью он занимался с остервенением, как будто вымещал зло. К середине ночи он ощутил, что в палате сильно натоплено, и это стало мешать ему. Он встал и направился к столу, чтобы освежиться молодым слабым вином. Его похитительница последовала за ним. Осушив кубок, Андрей развернулся к ней и оторопел: перед ним стояла царевна Татьяна Михайловна.

   — В тот раз ты убежал от мене, теперича не убежишь.

   — Если Пётр Сибирский проведает про энто али твой братец, наш государь, я могу сам срезати себе голову и водрузить ея на тын.

Татьяна капнула оставшуюся в кубке каплю вина Андрею на грудь:

   — Да я на прыщавый лик Петьки Сибирского и зрить не хочу.

Она вновь повлекла Андрея на ложе. С новой непонятной злостью он кинулся на неё. И в тот момент, когда, казалось, он достиг, чего жаждал и желал всем телом, сильная боль в затылке, как тогда в Воронеже у купчихи, прострелила его. Он не сполз, а упал с неё и, выпучив глаза в темноту, сжал зубы, чтобы не закричать от боли. Татьяна, прижавшись к его плечу, вскоре заснула, а он лежал и всё думал, что же это с ним происходит.

Двадцать восьмого сентября неожиданно для всех небо разверзлось, и на Москву обрушался ливень. Если к северу от Москвы, боясь неожиданного похолодания, весь хлеб уже убрали, то к югу, радуясь тёплому сентябрю, уборку отложили на конец месяца, чтобы хлеб получше выстоялся. У некоторых он начал даже уже осыпаться.

Обрушившийся поток воды на добрую сотню вёрст прибил хлеба к земле. Это было как наказание Господне, ветер сворачивал колосья в причудливые узоры, а нескончаемый поток дождя прибивал их к земле. В сотнях деревень, предвидя голод, заголосили о предзнаменовании будущих бед бабы. Проливной дождь, длившийся три дня, под вечер первого октября прекратился, но с утра второго октября повалил снег, погребя под собой весь урожай. А четвёртого октября в Москву, подтверждая предзнаменования, прибыл гонец с вестью, что двадцать восьмого сентября турки взяли Львов, а тридцатого пала крупнейшая крепость Галиции Каменец-Подольский. Вслед за первым гонцом вскорости прибыл второй с вестью, что пятого октября в Богаче Польша подписала договор с Мухамедом Четвёртым, по которому она отказывалась от Правобережной Украины в пользу Турции.

Народ толпился вторые сутки на Красной площади, ожидая слова царя. Мнения у людей были разные, и столпотворение грозило перерасти в массовую драку. Наконец из Кремля через Спасские ворота вышли окольничий Соракумов-Глебов и глашатый Иван Языков и проследовали на Лобное место. Языков развернул царёву грамоту, и площадь затихла, неимоверный, Богом данный голос разнёсся над ней:

— «Турский салтан желание своё исполнил, сильну оборону и крепость государства Польского град Каменец со многими знатными городами взял и благочестивыя, веры греческого закона церкви, прибывающи нерушимы от многих изошедших времён, разорил и учинил в их мечети, а всяко церковно украшение от церкви отлучил и православных христиан похитил в плен. И, видя то, салтан турский, што ему в походех его учинились всяки находки, возгордился, што ему тою крепостью во многи государства путь учинился, приложил во то дело неуклонную мысль, што ему не токмо Польское государство разорить и завладеть захотелось, но и всеми окрестными христианскими государствами завладеть и повелевать. Паче же тщится на Московское государство войной и разорением изойти, в письмах своих то окрестным государям меж иными делами явит. И мы, государь, царь и великий князь Великой и Малой и Белой Руси, решили, не щадя своей казны, послать на защиту Украины свои конные и пешие полки. Для пополнения казны и тем ратным людям на жалованье мы указали и бояри приговорили: взять с патриарших, архиерейских, монастырских вотчин и поместий, и вотчин бояр и окольничих, и всякого чина людей, против сбора прошедшего года, по полтине со двора. С тех, кто пойдёт в поход, не брать. С именитых людей Строгановых, Шориных, Микитниковских, с гостей, с гостиной, суконной, дворцовых сотен и слобод, в городах, посадах, с торговых, промышленных и ремесленных людей собрать десятую деньгу».

По всей толпе раздались крики ужаса и одобрения одновременно. Боль, переживания, досада, злость и обида — всё слилось в этом крике. Площадь гомонила, люди не расходились.

Выпавший в начале октября снег не сошёл, но и настоящие холода не наступили. Воздух был пронизан сыростью, что не приминуло сказаться на больных ногах царя Алексея Михайловича и царевича Фёдора Алексеевича. У царя они распухли, а у царевича нестерпимо ломили непроходимой болью, и Фёдор до слёз сжимал зубы. Царевич все дни проводил в постели. Воротынский хоть больше и не был боярином двора царевича, но приходил к нему ежедневно. Одиннадцатилетний ребёнок мужественно превозмогал сильную боль, и лишь неожиданно наворачивающаяся время от времени слеза на его лице говорила о нестерпимости её. Но и здесь ни звука, ни стона.

Царевич рукой поманил Воротынского:

   — Ну што, князюшка, нудно бытии возля хворого?

   — Да што ж энто ты тако говоришь, государь-царевич мой Федюшка. Тебе, сыну и внуку царей российских, тако и в голову не должно приходить.

Фёдор, хоть и со слезами на глазах, рассмеялся. Грузный Воротынский тоже заулыбался.

— У мени, государь-царевич, ести один старый сотоварищ, который с помощью одной ворожеи лечит ломоту в костях сухим паром на травах, и такогу пару в кремлёвских мыльнях нетути.

В семнадцатом веке в болезни русский человек в основном прибегал к спасительной силе животворящего креста: Бог дал болезнь, даст и подмогу. Пост, молитва, молебен во здравие считались надёжными средствами. Нуждаясь в помощи, взывали к святым, отвечающим за те или иные хвори. Если кто-то уж совсем слёг, молебен в Успенском соборе. Чудодейственной силой обладали мощи святых — к ним припадали как цари, так и толпы страждущих. Иорданская вода и нательные крестики, доставленные богомольцами от разных святых мест, тоже давали надежду на скорое избавление от недуга.

Врачевание на Руси подразделялось на праведное, освящённое, сосредоточенное вокруг монастырей и знахарско-ведунское, унаследованное от времён языческих. Народ признавал за волхвами немалую врачевательную силу, пусть и весьма тёмного характера. Знахарей, ведунов, бабок-шептуний церковь преследовала. Патриарший указ гласил: «Не держати в волостях ни волхвей, ни баб-ворожей, иначе с сотского и с каждых ста человек взяти пени десять рублей, волхва же и бабу-ворожею, бив да ограбив, выбити из волости». И хоть на Москве со времён Ивана Третьего при дворе содержался штат иностранных лекарей, но бабы-ведуньи порой добирались и до царских покоев.

Боль в ногах царевича была столь нестерпима, что Фёдор почти сразу согласился на предложение князя Воротынского. Быстро облачённого, царевича на руках снесли во двор, усадили в карету, которая двинулась туда, куда указывал царёв ближний боярин. Дело было уже под вечер, когда Никифор Неплюев, который относился к одной из боковых ветвей рода Романовых и о своём родстве по мужской линии с царским родом знал хорошо, но никогда ни перед кем тем не выставлялся, в окно увидел на околице три кареты и сотни полторы стрельцов. Обеспокоенный, он поспешил на двор. Кареты вкатили во двор и остановились. Из первой на руках вынесли отрока. Никифор никогда не видел наследника престола, но почему-то догадался, что это царевич, а когда увидел князя Ивана Воротынского, всё понял, тот раз в два-три месяца наезжал в его баню. Воротынский поманил его, и Неплюев, спотыкаясь, поспешил к князю.

— Кличь свою ведунью, Никифор, да растапливай баню, царевича прогреть надоть.

Старуха ведунья Матрёна жила в доме Неплюева, она быстро поспешила на помощь хозяину. Пока растапливали баню, Фёдора внесли в дом, и Матрёна испросила соизволения осмотреть его ноги. Царевичу помогли разоблачиться, и жёсткие руки старухи пробежали от колена до пятки правой ноги, затем она так же тщательно ощупала левую ногу, после чего, что-то забормотав, вышла из светлицы.